Между выступлениями Нерон не забывал и о семье и о государстве. Жену Октавию приказал сослать на уединенный остров и там убить.
В государстве тоже не все ладилось: из Иудеи в Рим проникло вредное учение. В основном христианство нравилось простым необразованным людям.
– Так что они там говорят? – спрашивал император у доносчиков, которые рыскали по базарам и площадям. – Любовь к ближнему? Не укради? Время жить и время умирать?.. Вот пуская сами и умирают.
Он приказал христиан ловить и одних бросать в цирке на растерзание хищным зверям, а других, если представление было ночным, обмазывать смолой и поджигать. Подхалимы называли это веселенько: "факелы Нерона".
Стали возникать заговоры. Первый был неудачным. В нем участвовал и погиб Сенека. Философ видно понял, что обучая будущего императора малость перемудрил. Последний заговор удался. Спасаясь от заговорщиков император спрятался на вилле у одного знакомого.
– Мда, по всему видно вам конец, – не стесняясь, рассуждали те, кто пришел с ним. – Давайте мы вам могилку выроем... Вот так, готово. Теперь очередь за вами. Вот кинжальчик. Извольте сами, под ребрышко.
– Какой артист погибает! Может не стоит? – ныл император.
– Нет, нет, нет... Что, не хотите сами?
История не любит уточнять: чья рука подняла нож? Какая разница, как умер комедиант.
Третья жена императора Клавдия Мессалина была младше своего супруга.
– Ну, конечно, мне пятьдесят, а девочке пятнадцать, – рассуждал император решаясь на брак. – Зато стройна, молчалива, улыбка загадочная. Это именно то, что нужно римскому народу.
Загадочная улыбка вышла Риму боком – сплошными скандалами и потрясениями. Юная императрица меняла любовников, как перчатки. Соперниц не терпела.
– Даже не убеждайте меня, – говорила она. – Зачем в Риме еще одна красивая женщина? Одной меня недостаточно? Подумаешь, какая-то Поппея Сабина! Да у меня линия спины не хуже.
Оставшись наедине мучалась: "а вдруг хуже?"
Кроме того, ненавистная Поппея положила глаз на актера Мнестера.
– Мне он самой нужен, – рассуждала императрица. – Как великолепно на сцене он читает стихи:
– Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовский возница.
Пусть он ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал!..
Надо и мне дерзать!
У Сабины был нежный друг, сенатор по прозвищу Азиатик. Нашли доносчиков, которые рассказали Клавдию, что Азиатик будто бы собирается его убить.
– Не могут же они все врать, – убеждала Мессалина мужа. – Ну и что же что он честный и гордый. Под суд этого гордеца!
Суд приговорил Азиатика к смертной казни, но добродушный Клавдий позволил приговоренному самому выбрать себе смерть.
– Свой последний день проведу так, – сказал сенатор. – Утром гимнастика, потом плавание. На обед жареный кабан с персиками. И тогда – ванна, теплая вода, два врача. Только чтобы вены мне они вскрывали поаккуратнее. Тело сжечь на костре.
Так умер Азиатик.
К безутешной Сабине были посланы надежные люди. Они ясно объяснили, что завтра ее поволокут в тюрьму и посадят в камеру с уголовниками. Гордая красавица приняла яд.
Кстати, у нее был муж. Когда не следующий день Клавдий спросил его во время трапезы:
– Что же ты один? А где же наша Сабиночка?
Тот ответил, как истинный римлянин:
– Скончалась по велению судьбы, – и положил себе на тарелку отварных устриц.
Между тем, эти мелкие успехи совсем вскружили голову Мессалине.
"Дворец она превратила в публичный дом, – свидетельствует историк. – При живом муже решила сыграть еще одну свадьбу."
– Что-то месяц не вижу собственной жены, – пожаловался как-то Клавдий доверенному лицу, бывшему рабу с нежным именем Нарцисс.
– Именно месяц. Медовый он у них с любовником – Гаем Силием. Совсем обнаглели. Прикажите действовать?
– Валяй! Или нет: он, Силий, что у нее первый? Неужели были еще?
– Как собак нерезаных.
– Ай, ай, ай! Сейчас же иду в казарму преторианцев, – возмутился император. – Любовников переловить и доставить туда.
Тут шум, крик, составляют по памяти списки, ловят, пересчитывают. Проверив, всем отрубили головы.
"Надо торопиться, пока император не остыл", – понял Нарцисс и, захватив с собой кучку верных людей, бросился к Мессалине. Молодая императрица сидела у себя в саду под кипарисами и ревела в три ручья.
– Убить немедленно, – сказал Нарцисс офицеру. – Что стоишь, дурак? Приказ императора.
Офицер был человек опытный:
– А вдруг император отметит свое решение? Где документ?
Помогла мать Мессалины, которая тоже ненавидела дочку. Зная местные порядки, она вбежала в сад с криком:
– Что сидишь? Ждешь, когда поволокут за волосы на плаху? Кинжал-то у тебя хоть есть? Боги, ну что за хозяйка – кинжала в доме нет. Господин офицер, одолжите ваш меч.
Втроем кое-как закололи императрицу. Особенно, говорят, старался Нарцисс, подпрыгивал и нажимал коленкой на рукоять меча.
Он знал, что надо торопиться. Когда Клавдию доложили о смерти супруги, тот долго молчал, а потом приказал впредь ставить на стол рядом со своей тарелкой ее. И часто вздыхал.
Видно, было что-то такое в этой чертовой бабе... Но с точки зрения хода мировой истории и процветания государства, все действующие лица поступали тут правильно. Даже этот подлый Нарцисс.
Апулей был древнеримским писателем, а заодно и жрецом. Как жрец, он должен был сеять разумное, доброе, вечное, а как писатель откликаться на злобу дня.
Однажды его пригласили к чиновнику, который занимался древнеримской литературой, а значит и журналами. Журналы были рукописные, но тем не менее проблемы тиража и распространения у них были те же, что сегодня.
– Над чем работаете? – спросил чиновник. – Да вы не стойте, присаживайтесь.
– Благодарю покорно. Вот принялся за "Метаморфозы". Размышляю о борьбе двух начал в человеке: доброго и злого. О великом, о вечном.
– Гм-м... Любопытно. Понимаете, у нас просьба. Горит один популярный журнальчик. Не раскупают, хоть тресни. Написали бы для него новеллку, или дали бы главку из ваших "Метаморфоз". Для примера, хотя бы один эпизодик, о чем он?
– Ну, как вам сказать... Есть, например, такая поучительная история.
Не подумав о последствиях, жена впустила в дом, в отсутствие мужа, юношу. Но муж возвратился, чтобы во время предотвратить грехопаде...
– Стоп, стоп, стоп! Ну, зачем же предупреждать? Предупреждать не надо. Читатель любит этакое, с перчиком... Пожалуй, ваша новеллка может спасти журнал... Только давайте так: муж приходит, жена прячет юношу, а мужа уговаривает забраться в огромный узкогорлый сосуд...
– У меня в новелле есть бочка.
– Можно – в бочку. И в то время, пока муж сидит в бочке, жена наклоняется, а юноша... Отлично! Ну, не упирайтесь, всего одна новеллка. Ждем.
Когда журнал вышел, Апулей, купив его, прочитал под рассказом "Продолжение следует". Друзья, которые стояли рядом и успели прочитать журнал, хихикали.
– А еще жрец! – сказала, проходя мимо, знакомая весталка.
Апулей побежал к чиновнику.
– Ничем не могу помочь! – развел руками тот. – За журналом теперь в киосках очереди. Надо продолжать. Кстати, кто у вас там главный герой?
– Юноша, которого злая сила превратила в осла.
– Великолепно! Лучшего сюжетика не придумаешь. В облике животного он... Как вашего героя зовут?
– Луций.
– Ваш осел – Луций, дай ему волю, такого натворить может. Хи-хи-хи... Нет, вы просто для нас находка. Придется писать продолжение. И не стесняйтесь. Нравы теперь, сами знаете, какие. Сейчас про все можно.
Так был написан "Золотой осел".
Между прочим, чиновник своим детям (а у него была большая семья) роман не показал. Читал по вечерам под одеялом, повизгивая от удовольствия.
Вопрос, как улучшить породу, как иметь в государстве побольше крепышей – возник рано и привел в истории ко многим невеселым случаям.
Прежде всего додумались освобождаться от стариков. На островах Тихого океана заметив, что дедушка уже не может даже плести силки для птиц, его потихоньку отводили в лес и там приканчивали раковинным топором.
Японцы были сердобольнее:
– Ну, как, бабушка, ходишь еле-еле? – спрашивали ту, что была когда-то родоначальницей.
– Совсем обезножила, – простодушно соглашалась та.
– Ну, тогда подыши воздухом, мы поможем.
Старушку отводили высоко в горы, где лежит вечный снег и там оставляли, прикрыв для приличия циновкой.
Древние греки и римляне смотрели глубже. Они рано поняли, что не обязательно ждать старости, что от слабого можно избавиться и вскоре после его рождения.
У римлян отец приняв на руки новорожденного внимательно осматривал его и либо, кивнув, передавал кормилице и матери, либо – если в ребенке ему что-то не нравилось, тут же суровой рукой душил.
Греки и спартанцы несколько усложнили этот момент – некачественного по мнению коллектива ребенка там сбрасывали со скалы.
