- Нам надо бежать, сэр! - прокричал он. - Они догонят нас через несколько минут!
"Лена" спустила две шлюпки, которые неумолимо приближались к "Сасквиханне", от которой остались одни обломки.
Лабарж изумленно оглянулся. Поуп был мертв, еще один человек лежал у бизань-мачты. Шхуна беспомощно дрейфовала, однако течение - пусть даже небольшое - сносило ее вглубь залива. Жан припомнил, что приливные течения здесь были ужасно сильными.
Пролив был перекрыт. Единственный выход перегораживала "Лена", а ее шлюпки подходили все ближе. Делать больше ничего не оставалось.
- Всем покинуть корабль, - сказал он. - Добирайтесь до берега.
- А как же вы? - запротестовал Нобл.
- Я пойду за вами, - ответил Жан. - Поторапливайтесь!
Он повернулся к трапу и поспешно спустился в жилой отсек. Впервые он осознал, как сильно повреждены борта "Сасквиханны": на полу кают-компании собиралась вода. Он засунул за пояс револьвер, взял куртку. Рядом, за бортом послышались вслески и крики - команда прыгала в воду. До берега здесь было не больше пятидесяти ярдов.
Он торопливо поднялся по трапу и, подойдя к борту, оглянулся, чтобы последний раз посмотреть на "Сасквиханну". Фокмачту снесло снарядом, ее обломки тянулись за шхуной в массе беспорядочно перепутанных снастей и парусов. Корма была разрушена полностью, а палубу буквально разнесло на кусочки. Поуп с Сайксом были убиты в первые минуты обстрела. К счастью, большая часть команды успела добраться до берега. И все же... "Сасквиханна"... Он чувствовал себя так, словно предает старого друга. Он бросился к борту.
Под собой на расстоянии футов двадцать он увидел русскую шлюпку, а в ней - человек десять матросов, шестеро из которых держали его на прицеле. На корме сидел улыбающийся барон Поль Зинновий.
Прыгнуть за борт означало умереть, а Жан не собирался умирать.
Лодка пришвартовалась к борту шхуны, и русские матросы кинулись на палубу. Двое схватили его и связали за спиной руки, отобрав револьвер.
Зинновий ходил по кораблю, с любопытством его разглядывая; он даже не взглянул на Лабаржа. Остальные спустились в трюм осмотреть груз.
Когда Жана посадили в шлюпку, один из матросов показал на него и сказал другому: - Каторжник.
Лабарж знал это слово, оно означало смерть заживо; так называли заключенных на рудниках Сибири.
Прошел месяц, прежде чем новости достигли Роберта Уокера, он начал действовать немедленно. Договор о продаже Аляски повис в воздухе, барон Эдуард Штокль волновался. Он хотел вернуться в Россию либо получить назначение в Париж или Вену, но все зависело от этой миссии. А теперь всплыло это дело с Лабаржем, а он был другом - очень близким другом самого Уокера, более того, его знали Сьюард, Самнер и все прочие.
Ратификации договора было недостаточно, необходимо было выделить ассигнования на покупку. Штокль много наблюдал за работой сената и знал, что вопрос о продаже Аляски может быть провален на этом этапе. И если существовал человек, способный повернуть голосование в другую сторону, то это был Роберт Уокер. Почему этот проклятый Зинновий не мог держать свои корабли в Ситке?
Штокль сидел в гостиной Уокера. Хозяин, человек небольшого роста со скрипучим голосом, взглянул на него.
- Есть какие-либо новости о Лабарже?
Лицо барона слегка потемнело. Он надеялся, что Уокер не станет затрагивать этот вопрос.
- Мы делаем все все от нас зависящее, однако...
- Возможно ли устроить пересылку такого заключенного? Предполагая, что он в Сибири?
- О каторжнике по фамилии Лабарж нет никаких сведений, - запротестовал Штокль, - равно как и о его аресте. Я убежден, что все это дело - игра чьего-то воображения.
- Сэр, - голос Уокера звучал холодно, - человек, чье письмо лежит на моем столе, безукоризненно честен, он партнер Лабаржа и мой друг. Русские корабли не только обстреляли американское судно, но и забрали весь его груз. Это, сэр, пахнет пиратством.
У барона Штокля были друзья в Русской Американской компании, однако барон Зинновий не входил в их число. Тем не менее, старый дипломат был достаточно осведомлен о том, чем занимается в Ситке Зинновий; нехорошо, если новости об аресте Лабаржа долетят до царя. Штокль знал, что после возвращения княгини Гагариной в Санкт Петербург поднялся немалый шум, который утих только через некоторое время. В настоящее время приказы о большой чистке в Ситке были с осторожностью похоронены в Министерстве внутренних дел. Там должны были назначить ревизора для расследования деятельности компании, однако до сих пор ничего не сделано не было.
- Не вижу, какая польза от пересылки арестанта, если он так и останется арестантом.
Уокер отмел этот вопрос.
- Я слышал - поправьте меня, если я ошибаюсь, - что в Ситке используется труд заключенных.
Барон Штокль чуть не улыбнулся. Значит, вот что придумал этот лис! Может быть, Уокер не зря женился на внучке Бенджамина Франклина*... [* 1706 - 1790 - американский государственный деятель, философ и изобретатель] Заключенный, переведенный в Ситку, в день перехода власти наверняка будет освобожден американцами.
Это была весьма стоящая идея, а о пересылке каторжника барон Штокль договориться мог. В Министерстве внутренних дел сидели влиятельные люди, которым подчинялся Зинновий и которые были заинтересованы в том, чтобы Лабарж так и остался каторжником, однако каторжника можно перевезти в другое место, не вызывая неудовольствия этих людей. Штокль мог устроить все так, чтобы не ставить под угрозу свое будущее.
Уокер не знал лишь одно, но об этом Штокль не собирался ему рассказывать. У Зинновия были все шансы быть назначенным ревизором на Аляску.
- Вполне вероятно, что в Ситку, как вы предполагаете, будет послан корабль с заключенными... Как обстоят дела с голосами по ассигнованиям на покупку Аляски, мистер Уокер?
Они проговорили далеко за полночь, взвешивая все за и против.
Штокль гладил больную ногу и вполголоса ругался. Жаль, что Зинновий направился прямо в Сибирь, без захода в Ситку, и всех заключенных сгрузили там и передали полиции. Вероятно, даже Зинновий не знал, где сейчас Лабарж и что с ним стало.
Через несколько дней Штокль снова ненадолго встретился с Уокером за стаканом шерри.
- Между прочим, - Штокль уже поднялся с кресла, готовясь уходить, - из переданного мне я понял, что в конце месяца из Охотска отправляется конвой заключенных из двадцати человек.
- Я надеюсь услышать от вас новые известия. Есть среди них мои знакомые?
- По крайней мере один, - ответил Штокль, - в этом я уверен.
Они расстались, и барон ушел. У него не было причин считать себя виноватым. Лабаржу не повезло, и барону было искренне жаль Роберта Уокера. Хороший человек, этот Уокер, гений в разработке политических кампаний, взять хотя бы подписание договора об Аляске. Пусть Сьюард и был ключевой фигурой, но именно Уокер собирал голоса, лоббировал и делал всю грязную работу, чтобы обеспечить покупку полуострова.
Уокер должен быть доволен. В остальном дело было безнадежным. Каторжника Жан Лабарж увозили из сибирской сковородки прямо в пламя, ожидавшее его в Ситке.
Глава 35
Елена смотрела в окно своей комнаты в замке Баранова на раскинувшиеся перед ней город и гавань, где яркое солнце лежало на воде и отражалось в снежном покрове безмятежно-красивой горы Эджкам. Замок Баранова преобразился, он больше не был таким суровым и мрачным, как прежде. В заботливых руках князя Максутова и его жены он стал теплым, гостеприимным и даже веселым.
С нижних парапетов все так же зловеще смотрели на город восемьдесят орудий, но в заливе стояло гораздо больше кораблей, некоторые из них американские.
Глупо было приезжать сюда, однако, если намек Роба Уокера в присланном ей письме основывался на фактах, то скоро в Ситку переведут Жана Лабаржа. Она не могла освободить его, но могла через князя Максутова сделать его жизнь сносной.
Они, на самом деле, были не так уж близко знакомы, однако Елена догадывалась о чувствах Жана; она также знала - слишком хорошо знала - о своих собственных чувствах по отношению к нему. Но что с ним сделала тюрьма? Елена видела людей, которые возвращались из Сибири, некоторые после каторги и бесчисленных наказаний едва сохраняли человеческий облик. И все же в Лабарже было что-то непоколебимое, сломать его будет не так просто.
Между ними ничего не было, тем не менее Елена помнила теплоту в глазах Жана, пожатие его руки, прикосновения его тела в трясущемся, подпрыгивающим на ухабах тарантасе.
Елена впервые полюбила мужчину и потеряла его. Ее муж больше походил на доброго отца - нежного, ласкового и заботливого, и она любила его за это. Но ее отношение к мужу было несравнимо с чувством, которое она испытывала к высокому, смуглому человеку с пиратским шрамом на лице. Несколько месяцев разлуки с ним казались ей вечностью.
Если это было глупостью, значит она дурочка, однако Елена снова проехала через всю Сибирь и пересекла океан просто в надежде, что Жан будет здесь, в надежде, что она не стала ему безразличной.
