Древние цари, воспитанные в рамках устойчивых политических и культурных традиций, даже не обладая личным художественным вкусом, могли выступать заказчиками великолепных сооружений. Выходцы из низов, политические нувориши, диктаторы XX века были маргиналами и часто страдали манией величия. Свидетельством тому стали построенные по их заказу сооружения.
* * *
Топографический изъян проекта Выставки заключался в том, что ее огромная территория и циклопическая колоннада главного входа оказались в стороне от проспекта Мира. Едва коснувшись наземного вестибюля станции метро «ВДНХ», дорога уходила как бы в никуда — в ростокинские болота и медведковские овраги. Последние каменные гиганты с недоумением остановились на краю болотистой низины, по которой несет свои мелкие воды равнодушная ко всем империям Яуза.
Замысел «дороги царей» остался незавершенным. Застроить весь проспект Мира в стиле сталинского ампира попросту не успели. После кончины Сталина новые правители начали борьбу с «архитектурными излишествами». И вот среди облаченных в тяжелые имперские доспехи исполинов появились здания такого же гигантского роста — но без доспехов. Замешавшись в сталинском строю, они производят довольно странное впечатление. Словно в ряду стоят те же легионеры, но — голые, только что выбравшиеся из реки забвения.
Бесцеремонный Хрущев решил по-своему распорядиться выставочным наследием. В строго размеренное сакральное пространство сталинского храма коммунизма он буквально втиснул новый мемориальный проект, призванный увековечить великие достижения СССР под его скипетром. К этим достижениям за исключением анекдотической кукурузы, унылых пятиэтажек и развеянной степным ветром казахстанской целины можно было отнести только одно — «освоение космоса». Оно-то и стало темой хрущевской инсталляции.
Отвергнув имперскую атрибутику, «хрущевская оттепель» не создала собственного «высокого стиля». На этом перепутье и родился незатейливый замысел космического мемориала. В перспективе проспекта Мира Хрущев поставил не пирамиду или храм-мавзолей «отца народов», не стоэтажный Дворец Советов или гигантскую скульптуру, а всего лишь сверкающую жестяным блеском выгнутую мачту с веретеном-ракетой на вершине.
Космический мемориал по своей сути не далеко ушел от школьных наглядных пособий. Ракета над Циолковским, Циолковский под ракетой, музей под Циолковским… «Аллея космонавтов», где памятники ученым и первым космонавтам похожи на надгробия с Новодевичьего кладбища…
Новое сакральное субпространство «освоение космоса», расширяясь, порождало и новые сооружения с соответствующими названиями. Рядом с ракетой, на косогоре, построили кинотеатр «Космос»… На соседней улице открыли дом-музей создателя первых советских ракет С. П. Королева. А на другой стороне проспекта Мира поднялась огромная гостиница. Нетрудно догадаться, что имя ей дали, соответствующее месту, — «Космос».
Все улицы в округе получили названия, так или иначе связанные с темой «освоения космоса». Улица Королева, Кибальчича, Цандера, Звездный бульвар и даже Ракетный бульвар… Недоставало только небольшого космодрома…
* * *
Прошли времена «достижений народного хозяйства». Дух отлетел. Сакральное пространство распалось. И на его руинах стало произрастать всё то, что кому-то вздумалось посадить. Перед гостиницей «Космос», вероятно, вспомнив о ее всеми забытом французском происхождении, поставили памятник генералу де Голлю. Почему де Голлю, а, скажем, не Вольтеру? Или Иосипу Броз Тито? Ведь строили эту гигантскую подкову нанятые французами югославские рабочие… Или космонавту Нейлу Армстронгу, наконец? Бог весть… Поставили — и ладно. Время абсурда — не время вопросов.
Так и стоит долговязый генерал-президент перед гостиницей, в которой никогда не жил, и, вытянув шею, смотрит в сторону Выставки, на которой никогда не бывал…
А над всем этим, словно хвост гигантской рептилии, изгибается бетонное русло, по которому с ревом несется апокалипсический поток…
Глава двадцать девятая.
Алексеевское
Словно желая ободрить путника после гнетущих впечатлений заброшенного храма коммунизма, на другой стороне дороги вдруг открывается прекрасная старинная церковь. Она гордо и даже несколько вызывающе стоит на возвышенности, открытая всем угрозам и безумствам мира сего.
Каким чудом она уцелела здесь, по соседству с богоборческими монументами, среди хрущевских слепорожденных близнецов?! Можно увидеть в этом игру случая, а можно — милость Божью.
Но как бы там ни было — перед нами Тихвинская церковь села Алексеевского, один из лучших храмов допетровской Москвы.
Трудно передать словами то сложное и отрадное чувство, которое испытываешь при виде старинного православного храма. Эти стены излучают не только красоту, но и надежду. Значит, не все еще потеряно, украдено, забыто… Вот что говорил об этом в начале XX века один из самых тонких ценителей русской старины Г. К. Лукомский.
«Большое счастье любоваться художественностью архитектуры прежних времен, ощущать всю необходимость ее в укладе нашей жизни; радостно увидеть волшебно выделяющиеся на темном фоне усыпанного звездами неба стройные силуэты колоколен, приземистые шатры звонниц, мерцающие золотом главы, белеющие колонны портиков и арки стареньких крылечек…
…Бывают, конечно, моменты, когда и в наше время с особенной силой можно почувствовать необходимость этой красоты строительства. И мы знаем об этой необходимости, мы не можем себе представить, что было бы, если бы от нас отняли всю эту, созданную веками и предшественниками, строительную красоту, но мы бессознательно, и потому неблагодарно пользуемся, однако, ею и при том мы не создаем ничего приближающегося по художественной ценности к образцам старины, да едва ли и будем в состоянии когда-нибудь создать что-либо подобное.
В повседневной жизни мы начинаем уже терять и это чувство необходимости художественного зодчества. Мы относимся всё равнодушнее и к ново-воздвигаемому и к порче старинного. И вот мы застраиваем, надстраиваем, совсем рушим образцы огромной ценности и красоты и воздвигаем полные кошмарного безвкусия новые здания» (103, 11—13).
* * *
Как и подобает древнему храму, Тихвинская церковь окружена аурой исторических воспоминаний.
Издавна здесь, среди густого леса, на высоком берегу речки Копытовки стояло село Копытово. В 1621 году оно было пожаловано князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому. Потомок литовского князя Ольгерда и сын московского боярина, Трубецкой был одним из главных деятелей Смутного времени. В 1610—1612 годах ему подчинялись отряды казаков, стоявшие к югу от Москву.
Это был отважный и быстрый, но коварный и честолюбивый воевода. Вместе с Прокопием Ляпуновым и Иваном Заруцким он возглавлял первое (неудачное) выступление против поляков в Москве весной 1611 года. Осенью 1612 года Трубецкой после некоторых колебаний поддержал ополчение Минина и Пожарского. В период между изгнанием поляков из Москвы и избранием нового царя Михаила Романова он был фактическим главой государства. На Земском соборе 1613 года кандидатура Трубецкого наряду с Дмитрием Пожарским и Иваном Голицыным рассматривалась в качестве претендента на престол. Однако избрание Михаила Романова 21 февраля 1613 года закрыло ему путь к трону. В качестве утешения Трубецкому был присвоен титул «Спасителя Отечества». За заслуги в борьбе с интервентами Земский собор в начале 1613 года пожаловал Трубецкому огромную волость Вагу в бассейне Северной Двины (133, 333). Несколько лет спустя Трубецкой успешно действовал против шведов, захвативших Новгородскую землю.
Прославившийся военачальник при дворе самодержца нередко повторяет судьбу Велизария — опала, ссылка, угроза расправы. Царь Михаил Федорович (а скорее его отец и соправитель, искушенный в дворцовых нравах патриарх Филарет) не хотел держать Трубецкого в Москве и отправил его в почетную ссылку — наместником в Сибирь. Там он и скончался в 1625 году Тело князя было привезено для погребения в Троице-Сергиев монастырь, где находилась родовая усыпальница Трубецких.
Когда царь Алексей Михайлович построил у села Копытова «путевой дворец», вдова князя Трубецкого возвела близ дворца каменную церковь во имя «ангела-хранителя» царя — преподобного Алексия, человека Божия. С тех пор село получило новое название — Алексеевское. После кончины княгини за отсутствием прямых наследников село перешло к двоюродному брату Д. Т. Трубецкого — известному воеводе князю Алексею Никитичу Трубецкому. Любимец царя, А. Н. Трубецкой был одним из руководителей русской армии во время войны с Польшей (1654—1667) и войны со Швецией (1656—1661). За боевые заслуги он получил во владение древние вотчины своих предков — город Трубчевск с округой, а также почетный титул «Державца Трубчевского».
