Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)

Во-вторых, лютые чекисты, видя сопротивление «воровского мира», повели себя жестоко. Без особых церемоний они создавали из «блатарей» так называемые РУРы — роты усиленного режима. Такие роты действовали ещё на Соловках для устрашения арестантов. Но в период «трудовой перековки» этот опыт особенно пригодился. РУРы были изолированы от основной массы заключённых и состояли исключительно из уголовников. Штрафной паёк, холодные шалаши и палатки: хочешь — вкалывай, обустраивайся, зарабатывай пожрать. Не хочешь — подыхай. Работаешь — из РУРа переведут в обычную бригаду.

Вообще на первых этапах индустриализации отношение чекистов к уголовникам было достаточно прохладным. Опирались прежде всего не на «социально близких», а на «классово близких». Именно они могли рассчитывать на самые серьёзные поблажки. Так, 12 апреля 1930 года Генрих Ягода, в то время заместитель председателя ОГПУ, даёт следующее указание своим подчинённым (товарищам Бокию, Шанину, Эйхмансу и прочим деятелям лагерной системы):

Надо быстрейшим темпом колонизовать Север. Заключённых перевести на поселковое положение до отбытия срока наказания. Надо сделать так: группе (1500 чел.) отборных заключённых в разных районах дать лес и предложить строить избы… Посёлок от 200 до 300 дворов. Управляется комендантом. В свободное время, когда лесозаготовки окончены, они (заключённые), особенно слабосильные, разводят огороды, свиней, косят траву, ловят рыбу, первое время живя на пайке, потом — за свой счёт. К ним присоединить ссыльных, которых также включить в посёлок.

Начальник управления лагерей Л. И. Коган принял меры для воплощения идеи в жизнь. И что интересно: колонистами-поселенцами становились в подавляющем большинстве выходцы из рабочих и крестьян, осуждённые за бытовые преступления! Из осуждённых по уголовным статьям «вольную» получали лишь те, кто мог вызвать в район колонизации членов семьи! Другими словами, люди, не потерявшие своих социальных связей. Таким образом, «блатные» лишались такой льготы (как мы помним, они не могли, согласно своим «понятиям» и «правилам», обзаводиться семьёй и поддерживать родственные связи).

Наконец, в-третьих, нельзя сбрасывать со счетов мощную пропагандистскую кампанию по обработке «воров» и других уголовников, которая велась чекистами постоянно и бесперебойно. Громкие похвалы, значки ударников, выдвижение на руководящие зэковские должности (не говоря уже о системе зачётов рабочих дней, которая позволяла выйти из лагеря значительно раньше срока) — всё это способствовало «искушению» жуликов.

И многие уголовники не выдержали: пошли «пахать» наравне с «мужиками», а нередко — опережая их! В этом, кстати, нет ничего странного. Впоследствии это повторится не однажды, в том числе и в послевоенном ГУЛАГе. По свидетельствам многих зэков, даже «воры», оказавшись в условиях, когда приходится выбирать между работой и «доходиловкой», то есть медленной смертью, выбирали работу — и вкалывали так, что пар из ушей шёл (см., например, воспоминания Льва Копелева). То же самое случилось и в особлагах, где «блатные» оказались в меньшинстве и не могли «держать масть» за счёт других арестантов. Ян Цилинский вспоминает:

Авторитетный вор по кличке Колечка, забыв былое величие и превратившись в презренного фраера, грузил медную руду в вагонетки. При попытках поднять голову блатари подвергались избиению. Военнопленные ограничивались зуботычинами, а бандеровцы били зверски и до полусмерти. («Записки прижизненно реабилитированного»)

Правда, в отношении 30-х годов следует сделать существенное замечание. Да, за работу брались многие «урки». Но, видимо, это не относилось к тем, кто прошёл обряд «коронации» и стал «честным вором». Не случайно и в это время, и позже в лагерях было так много отказчиков от работы среди уголовников. Эти — отчаянно, из последних сил сопротивлялись «перековке», придерживаясь жёстких норм «воровского закона» (в конце концов для многих из них это окончилось печально. Но об этом — позже, в главе о «ежовых рукавицах» полковника Гаранина).

Автор настоящего исследования не может в полной мере согласиться с выводами Солженицына о том, что якобы все «урки» в 30-е годы на «стройках социализма» занимались только тем, что «заряжали туфту» и нещадно эксплуатировали остальных зэков при полном попустительстве чекистов. Наверняка в конце концов дело к этому и свелось. И быть иначе не могло. Потому что надо же было чекистам-воспитателям рапортовать о том, что их старания по «перековке» «блатарей» увенчались успехом! Потому что многочисленные инструкции требовали оказывать доверие уголовникам-рецидивистам. Потому что пособия-монографии (например, Иды Авербах, которую часто цитирует Солженицын) призывали «использовать лучшие свойства блатных» — романтику, азарт, самолюбие, разжигать классовую ненависть к кулакам и контрреволюционерам.

Однако, прежде чем опереться на «блатной актив», лагерная администрация должна была чётко указать «уркам» их место. Да, чекистам надо было опереться на «блатарей» — но не на «блатарей» независимых, живущих по своим, «воровским» «понятиям», а на жуликов, принявших правила игры в «перековку». Сначала ты обязан признать, что исправился, стал «новым человеком». И лишь тогда отношение к тебе будет особое.

Пока «воровской» мир не понял этих правил и упорствовал, стоя на своём («я честный вор, тяжелее кошелька ничего в руках не держал!»), — до тех пор чекисты гнули его и ломали. И напрасно Александр Исаевич иронизирует по поводу некоторых отрывков из книги о Беломорканале. Сочинение действительно мерзкое. Однако и из него можно кое-что почерпнуть. Например, Солженицын с издёвкой цитирует слова одного из работяг-«блатарей»: Скалы у нас такие, что буры ломаются. Ничего, берём». И тут же саркастически вопрошает: «Чем же берут? И кто берёт?». Развивая далее мысль о том, что «блатные» вкалывать ни за что не будут, а заставляют они «фраеров».

Но на самом деле заставлять-то было некого! Это видно даже из цитируемого отрывка:

Высокий парень в бушлате подходит к столу:

— Мы — бурильщики телекинских скал. Скалы у нас такие, что буры ломаются. Ничего — берём. Коллектив наш насквозь шпанский — ничего твёрже сахара не грызли…

…Губатого сменяет пожилой человек в потрёпанном красноармейском шлеме:

— Привет ударному слёту от коллектива «Перерождение»! В нашем коллективе почти все — бывшие токаря по хлебу, слесаря по карману. Приехали в эту трущобу — панихиду запели: пропадём на камнях. Но потом взялись за ум. Дорог наделали. Бараков настроили. Трудновато приходится, но ведь мы никогда не работали…

С трудом верится, чтобы авторы специально придумывали бригады из уголовников — ради красного словца. Изучение организации работ на Беломорканале (без оценок и комментариев) подтверждает, что существовало много бригад исключительно из уголовников и жуликам нередко приходилось махать кайлом не меньше других.

Конечно, было и другое: отдельные кухни для бригадиров-«блатарей» с усиленным пайком; воровство и грабежи; издевательства «блатных начальничков» над зэками из «кулаков» и «контриков»… Правда, было это уже значительно позже. После того, как «блатное братство» доказало свою лояльность и «перевоспитание».

Мы уже отмечали, что далеко не все «уркаганы» и на Беломорканале (который громогласно был разрекламирован сталинской пропагандой как пример «воспитательной силы» лагерей), и на других зэковских стройках, и тем более на воле поддержали «трудовой почин» «блатных» ударников. Такие работяги были объявлены «гадами», отступниками, предателями. Соответственно этому с них и спрашивали.

Одно из косвенных свидетельств такого отношения «честняков» к «сломавшимся» собратьям донёс до нас блатной фольклор. Мы имеем в виду, конечно же, знаменитую песню «На Молдаванке музыка играет»:

Не так много уголовных песен посвящается конкретным историческим событиям. Но уж если посвятили — значит, оно того стоило…