Ознакомительная версия.
Чем было больше «самодержавия», тем больше росла и крепла страна.
Чем меньше было «самодержавия», тем стране было хуже. Ликвидация самодержавия всегда влекла за собою катастрофу. Вспомним самые элементарные вещи.
Расцвет Киевский Руси закончился ее почти феодальным «удельным» разделом, то есть ликвидацией самодержавной власти – Киевскую Русь кочевники смели с лица Земли.
После смерти Всеволода Большое Гнездо самодержавие никнет опять и Россия попадает под татарский разгром.
Прекращение династии Грозного вызывает Смутное время.
Период безвластных императриц организует дворянское крепостное право.
Свержение Николая Второго вызывает рождение колхозного крепостного права.
Итак: в течение одиннадцати веков лозунг «Долой самодержавие!» был реализован пять раз. И ни одного разу дело не обошлось без катастрофы.
Это, может быть, и не совсем «наука». Но есть все-таки факт. Целая цепь фактов, из которых при некотором напряжении нормальных умственных способностей можно было бы извлечь и некоторые политические уроки. Я очень боюсь, что русская интеллигенция этих уроков не извлекла. Между ней и действительностью висит этакий бумажный занавес, разрисованный всякими небылицами. И всякая небылица кажется ей реальностью. И всякая мода – законом природы.
Около ста лет тому назад французский политический мыслитель Токвиль писал: «Нет худших врагов прогресса, чем те, кого я бы назвал «профессиональными прогрессистами», – люди, которые думают, что миру ничего больше не требуется, как радикальное проведение их специальных программ». Русская интеллигенция в своей решающей части вот и состояла из «профессиональных прогрессистов». И у каждого была «специальная программа», и каждый был убежден в том, что миру ничего больше не требуется. На путях к реализации всех этих программ стояла традиция, в данном случае воплощенная в Царе. Русская профессионально прогрессивная интеллигенция ненавидела Царя лютой ненавистью: это именно он был преградой на путях к невыразимому блаженству военных поселений, фаланстеров, коммун и колхозов. Профессионально-прогрессивная интеллигенция была профессионально-прогрессивной: она с этого кормилась. Верхи русской культуры к этой интеллигенции собственно никакого отношения не имели. От Пушкина до Толстого, от Ломоносова до Менделеева – эти верхи были религиозны, консервативны и монархичны. Среди людей искусства были кое-какие отклонения – вот вроде толстовского Николая Палкина. Среди людей науки, кажется, даже и отклонений не было. Но эти верхи «политикой не занимались» – политика была в руках профессиональных прогрессистов, революционеров, нечаевых, савинковых, милюковых и азефов. Профессионалы давали тон. Я очень хорошо знаю быт дореволюционной сельской интеллигенции. Она жила очень плотно и сытно. Всем своим нутром она тянулась к Церкви и к Царю. Все «Русские Богатства» настраивали ее против Церкви и против Царя. Но «Русские Богатства» были, конечно, прогрессом. Церковь и Царь были, конечно, реакцией. Так шаталось сознание низовой интеллигенции. Так оно было разорвано на две части: в одной был здоровый национальный и нравственный инстинкт, в другую целыми толпами ломились властители дум. И люди не знали, что почать: «ложиться спать или вставать». Подымать агротехнику и тем подрывать возможности «черного передела» или агитировать за черный передел и для этого тормозить агротехнику как только можно. Нужно ведь революционизировать деревню. Так оно и шло, через пень колоду.
Но низовая интеллигенция была искренняя. С моей личной точки зрения, властители дум были почти сплошной сволочью – в буквальном смысле этого слова. Они в общем делали то же, что в эмиграции делали профессора Милюков и Одинец: звали молодежь на каторжные работы и сами пожинали гонорары. Молодежь бросала бомбы или возвращалась в СССР, и ее «жертвы» властители дум записывали на свой текущий счет. Никто из них повешен не был, и почти никто не попал даже и на каторгу. Что же касается ссылки, то она играла решительно ту же роль, как развод для киноартистки: реклама, тираж и гонорары.
* * *
Известные представления всасываются с млеком всех философских ослиц. Они становятся частью и умственного и – что еще хуже – эмоционального багажа: «Старый режим», «тюрьма народов», «кровавое самодержавие», «отсталая царская Россия» – вся эта потертая мелкая и фальшивая монета котируется на интеллигентском черном и красном рынке и сейчас. Не совсем по прежнему паритету, но все-таки котируется. Да, конечно, так плохо, как при Сталине, не было и при старом режиме. Даже при старом режиме. Но зачем же возвращаться к «старому режиму». Попробуем новый. Какой новый? А какой-нибудь. По Иванову, Петрову, Степову. По Бердяеву, Шестову, Сартру. Или по Бухарину, Левицкому. Или по Махно, Григорьеву, Улялаеву. Только не по живому опыту одиннадцати веков.
В наших русских условиях на страже настоящего прогресса стояла монархия – и только она одна. Это она защищала Россию от таких прогрессивно мыслящих людей, как Батый или Наполеон, и от таких философски образованных рабовладельцев, каким был вольтерианский помещик или марксистский чекист. И в те периоды, когда монархия слабела, для России наступала катастрофа.
Это есть очевидный исторический факт. Носители прогрессизма делали, делают и будут делать все от них зависящее, чтобы эту очевидность замазать или по крайней мере извратить. И у всякого из них будет своя «специальная программа», рожденная в схоластической реторте, как был рожден гетевский Гомункулус. И у всякого будет своя специальная галлюцинация. Иногда – и по нескольку галлюцинаций…
Николай Второй есть факт, взятый, так сказать, вдвойне. И как личность и как представитель традиции. Он – средний искренний человек; «со средними способностями», верно и честно – до гробовой доски – или до Ипатьевского подвала делал для России все, что Он умел, что Он мог. Никто иной не сумел и не смог сделать больше. Его «убрали». Но хотя и не таким способом, были убраны и Вильгельм, и Клемансо, и Вильсон, и даже тот же Черчилль, но всем им была дана возможность довести русскую победу до западного ее конца. Для России никто не делал и не сделал больше, чем сделали ее цари. Но и для всего мира никто не делал и не сделал больше, чем сделали они. Николая Первого звали жандармом, и Александра Третьего назвали «Миротворцем» – в сущности, оба названия совпадают. Все они – от Александра Первого до Николая Второго – честно хотели мира и для мира могли сделать больше, чем кто бы то ни было другой. Совершенного мира не было и при них, но без них мира стало намного меньше. И их ненавидели все, кто в грядущей каше «эпохи войн и революций» видел спиритическую материализацию своих философских призраков. С их памятью будут бороться все те, кто строит новые призраки и на этих новых призраках планирует строить свою власть. И все те, кто против монархии, есть сторонники своей власти. Во имя своего призрака. Может быть, с нас всех всего этого уже хватит?
Проблема Николая Второго, как и проблема русской монархии вообще, есть главным образом, моральная проблема. Это не вопрос о «форме правления», «конституции», «реакции», «прогрессе» и всяких таких вещах. Это есть вопрос о самой сущности России. О нашем с вами духовном «я».
Что в самом деле может предложить Россия миру? Самую современную систему канализации? В этом отношении мы никогда не сможем конкурировать с немцами. Самую совершенную систему накопления долларов? Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с американцами. Самую лучшую систему торговли с людоедами? Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с англичанами. Мы всегда будем отставать и в канализации, и в долларах, и в людоедах. Просто потому, что и канализация, и доллары, и людоеды интересуют нас меньше, чем немцев, американцев и англичан. «Не имей сто рублей, но имей сто друзей». Нас главным образом интересуют человеческие отношения с людьми. И, в общем, при всяких там подъемах и спадах человеческих отношений человека к человеку в России было больше, чем где бы то ни было. И в общем, наша Империя отличается от всех иных именно тем, что от времени колонизации волжского междуречья до 1917 года в этой империи не было завоеванных народов. В этой «тюрьме народов» министрами были и поляки (гр. Чарторийский), и грек (Каподистрия), и армяне (Лорис-Меликов), и на бакинской нефти делали деньги порабощенные Манташевы и Гукасовы, а не поработители Ивановы и Петровы. В те времена, когда за скальп индейца в Техасе платили по пять долларов (детские скальпы оплачивались в три доллара), русское тюремное правительство из кожи лезло вон, чтобы охранить тунгусов и якутов от скупщиков, водки, сифилиса, падения цен на пушнину и от периодических кризисов в кедровом и пушном промысле. Была «завоевана», например, Финляндия. С Финляндией получился фокус, какого никогда с сотворения мира не было: граждане этой «окраины» пользовались всеми правами русского гражданства на всей территории Империи, а все остальные граждане всей остальной Империи не пользовались всеми правами в Финляндии. В частности, Финляндия запретила въезд евреев по какому бы то ни было поводу. Это в свое время ставило перед нашими профессиональными прогрессистами истинно головоломную задачу: защищая независимость Финляндии, им приходилось защищать и еврейское неравноправие. Вообще, если вы хотите сравнивать быт тюрьмы и быт свободы, то сравните историю Финляндии с историей Ирландии.
Ознакомительная версия.
