Не только горькая память о не лишенном смысла обращении Александра с новгородцами во второй половине 50-х годов XIII века охраняла внутренний мир в Новгороде с 1260 по 1264 год, но также и то, что Михаил Федорович, ставший в 1257 году посадником вместо убитого Михалки Степановича, возглавлял исполнительную власть в городе в течение последних трех лет жизни Александра. В качестве предводителя «великих» бояр он помогал Александру заставить новгородцев подчиниться татарской переписи в 1260 году, а его сын — заметим, по приказу Александра — защищал татар по ночам от нападений горожан. Неудивительно поэтому, что с марта 1260 по март 1261 года «бысть тишина все лето», если воспользоваться летописным клише, обозначавшим бедный событиями год, и в течение последовавших трех лет ничто не тревожило мир в этом городе[126]. Оппозиция не могла поднять головы.
Известие о неожиданной смерти Александра должно было достичь Новгорода в конце ноября 1263 года. Тем не менее в течение еще почти года ничего не изменилось: очевидно, Михаил Федорович и его правящая группировка выжидали, кому будет пожалован ярлык на великое княжение: Андрею Ярославичу, старшему из выживших братьев Александра, или Ярославу Тверскому. Осенью 1264 года они узнали имя великого князя. К тому времени Андрей уже умер (ни одна летопись не указывает причину или обстоятельства его смерти, приводится только год— 1264-й) [127], и ярлык получил Ярослав. В сентябре он вернулся из Сарая и был торжественно возведен на владимирский престол представителем хана. Присутствие в Новгороде Дмитрия, племянника нового великого князя, теперь могло быть только помехой для посадника и его сторонников. Новгородцы знали Ярослава: десять лет назад он был приглашен противниками Александра, «меньшими» боярами, княжить в Новгороде, и теперь Михаил Федорович не имел ни малейшего желания обострять противоречия ни со своими политическими противниками в городе, ни с новым великим князем, что неизбежно бы произошло, если бы он продолжал предоставлять убежище сыну Александра. Склонный к сотрудничеству и благожелательный правитель во Владимире был предпочтительнее, нежели раздоры между боярами или намечавшаяся борьба, возможно, даже открытые вооруженные столкновения по вопросу о том, кто будет князем в Новгороде. Они выпроводили Дмитрия, «выгнаша новгородци князя» — так сообщает местный летописец; «зане князь еще мал бяше» — выдвигалось в качестве причины. К Ярославу была отправлена делегация в составе сына посадника и «лучших бояр» просить его быть их князем. Он с готовностью согласился, и 27 января 1265 года новгородцы посадили Ярослава на престол[128]. Вскоре после этого он взял в жены дочь одного из местных бояр[129].
Первое время своего правления в Новгороде Ярослав целиком был занят составлением проекта договора с городом. Трудно точно указать дату, когда закончились обсуждения и были произнесены клятвы с каждой стороны, но текст этого договора — самый ранний из сохранившихся документов такого рода[130] — убеждает нас, что новгородцы не теряли времени даром, оказывая давление на Ярослава, с тем чтобы он принял их условия. По нашему мнению, это было не первое соглашение, заключенное между князем и Новгородом; в самом первом пункте оговаривается, что Ярослав «целует крест» на тех же условиях, что и его отец. И действительно, в более поздних соглашениях (1267 и 1269 годы) упоминаются предыдущие договоры, которые заключали его «деди и отец». Трудно, конечно, определить, какие именно пункты относительно объема княжеской власти внесены в 1265 году в новое соглашение. Однако очевидно, что договор с Ярославом носит более ограничительный характер по сравнению с неизвестными нам ранними документами этого рода: трудно представить Александра Невского или Ярослава Всеволодовича соглашающимися на все, на что Ярослав Ярославич был вынужден согласиться. Из текста договора с Ярославом Ярославичем ясно, что Александр обходился с новгородскими владениями достаточно бесцеремонно: «А что твои брат (Александр) отьяль был пожне (луга) у Новагорода, а того ти, княже, отступитися».
Помимо того, что новгородцы вынудили Ярослава принять условия предыдущих соглашений, они настояли еще и на том, что князь не должен вмешиваться в дела города и его независимых волостей, дотошно перечисленных в договоре. Никакая часть новгородской территории не могла быть присвоена князем, никакая земля не могла быть отдана им кому-либо, и вообще любой вопрос о владениях Новгорода не мог решаться без согласия посадника. Высылка новгородских граждан в Суздальскую землю была строго запрещена, равно как и то, чтобы князь, его жена, его бояре и его дворяне владели или управляли любой территорией, признанной составной частью новгородских волостей.
Договор, однако, не был чисто ограничительным. Княжеские владения (к сожалению, не сообщается ни об их размерах, ни о том, где они находились) оставались княжескими владениями, и он мог поступать с ними по своей воле. Его дворяне имели свободу передвижения по всей новгородской территории, возможно, для осуществления каких-то функций, связанных с правосудием (в договоре ничего не говорится о судебных ограничениях), или для сбора налогов (даров) для князя, которыми облагался каждый район, — количественные данные опять-таки не указываются. Но что самое важное, в двух пограничных заставах — Волоке Ламском и Торжке, — где для обороны западных границ были размещены дружины Суздальской земли[131], управление осуществлялось совместно представителями Новгорода и тиунами (надсмотрщиками) великого князя.
Это был унизительный договор, вряд ли побуждавший Ярослава оставаться в Новгороде подолгу, хотя он и был женат на местной девушке. Более того, явно назревало столкновение с городскими властями. Двумя годами раньше в результате междоусобной войны в Литве, которая вспыхнула вслед за убийством великого князя Миндовга и его племянника Товтивиля Полоцкого[132], сын последнего Константин бежал вместе со своим окружением в Новгород, с которым он имел крепкие связи. В 1262 году Константин вместе со своим отцом и литовским отрядом участвовал в успешном походе на Юрьев, сражаясь на стороне соединенных русских сил, и теперь в качестве советника по литовским делам должен был располагать определенной поддержкой и влиянием среди бояр. Так что когда приблизительно в 1265 году в Пскове неожиданно объявилась группа из трехсот языческих беженцев из Литвы, в которой были мужчины, женщины и дети, то новгородцы (действуя, несомненно, по совету Константина) решили, что самый удобный способ решить проблему — это просто казнить всех до одного. Очевидно, беженцы представляли группировку противников Миндовга и Товтивила. Но Ярослав решительно поддержал их. Его сын Святослав, которого он назначил правителем Пскова, устроил все так, чтобы они могли отправлять свои культы, а сам Ярослав каким-то образом смог не допустить, чтобы новгородские власти предприняли что-либо против беженцев. Он отказался выдать их новгородцам[133]
Что затем произошло с Константином и его людьми в Новгороде и какова судьба трехсот литовцев в Пскове, нам неизвестно. Но этой стычки Ярослава с новгородскими властями было, вероятно, достаточно, чтобы убедить его оставить город и назначить Юрия, сына своего старого союзника Андрея, вместо себя в качестве князя-наместника. Однако это было еще не все.
В 1266 году еще одна партия литовцев объявилась в Пскове На этот раз ими руководил грозный Довмонт (Даумантас), князек с юго-восточной окраины Литвы, района Нальши, но, вероятно, не связанный родственными узами с Миндовгом и его семьей. Довмонт был одним из зачинщиков междоусобной войны в Литве (убийство Миндовга в 1263 году не обошлось без его участия), а позднее он впал в немилость у сына Миндовга Войшелка, который в 1264 году выдвинулся как самый могущественный князь в Литве. Довмонт бежал на Русь с явным намерением воевать с Войшелком и его вассалами в Полоцке, который в это время фактически находился в зависимости от Литвы. Он поселился в Пскове «с дружиною своею и с всем домом своим»[134], изгнал оттуда Святослава Ярославича и, подобно прошлогодним беженцам, принял христианство
Год еще не закончился, как Довмонт выступил в первый из многих своих боевых походов с псковскими дружинами. Целью был Полоцк, где правил некто Ердень, мелкий литовский князь и ставленник Войшелка Небольшой боевой отряд, всего лишь 270 псковичей[135], захватил жену Ерденя (которая случайно оказалась теткой Довмонта) и ее детей, преследовал и нанес серьезное поражение Ерденю, под началом которого было семьсот человек, и с победой вернулся домой, потеряв в походе только одного воина[136]. Не успокоившись на этом, Довмонт зимой 1266/67 года выступил во второй поход против литовцев — на этот раз никаких подробностей о военных действиях не сообщается[137].
