«В приемную КГБ (она находилась на Кузнецком мосту) пригласили всех «жалобщиков». Собралось человек сто измученных, доведенных до отчаяния людей. Некоторые пришли с детишками. Разговор налаживался с трудом, многие перестали кому-либо верить, но в конце концов все-таки нашли контакт. Сотрудники «пресловутого» 5-го управления, которое больше других удостаивается внимания прессы, уже имели немалый опыт и выработали определенные подходы. Мы выслушали всех и свои предложения по каждой жалобе доложили в ЦК КПСС, чтобы оттуда дали указания местным органам власти решить проблемы этих людей. На сей раз к нам прислушались, и через неделю мы подвели итоги: из ста жалоб остались неудовлетворенными лишь пять или шесть. Такой результат нас настолько воодушевил, что мы составили второй список. Однако это уже вызвало неудовольствие в ЦК: видимо, КГБ решил предстать перед народом добреньким! Из Общего отдела, которым руководили К. У. Черненко и К. М. Боголюбов, пошли звонки более высокому начальству мол, КГБ занимается не своим делом, — и соответствующая записка легла на стол к Генеральному секретарю ЦК КПСС».
Спустя годы Горбачев вопрошал: «Почему идут в КГБ? Есть же приемная ЦК!» Может, потому, что КГБ в меру своей компетентности решал, а партия констатировала, да и то не всегда точно.
Когда в стране вспыхивали массовые беспорядки, гасить их приходилось сотрудникам «пятой службы». Находили в иных случаях весьма нетривиальные решения. В 1969 году в милиции сибирского города Рубцовска умер задержанный водитель, и на центральной площади собралась огромная толпа. В город немедленно вылетел сотрудник Пятого управления КГБ полковник Цупак. На площади он появился, когда уже вовсю кипели страсти и верховодила стихия. Схватив мегафон, Цупак, перебивая оратора, крикнул, что он из Москвы, из КГБ, и швырнул в разъяренную массу свое удостоверение личности. Такой неожиданный жест разом охолонул оравших. Кто-то вскочил на помост и, размахивая его удостоверением, прокричал: «Он не врет, он на самом деле из КГБ, от Андропова!» Не теряя темпа, Цупак предложил выбрать доверенных людей, которые изложили бы на бумаге суть дела, претензии и требования. Здесь же он обещал доложить о них в Москве. Скоро толпа иссякла, и опустела площадь. Офицер КГБ действовал интуитивно, по незримым законам психологии. Не дал людской ненависти излиться на здание горкома партии.
А городские партийные боссы в это время растерянно жались за стенами своего партийного дома. Не вожаки, а бюрократы, боявшиеся людей, потерявшие моральное право быть властью! Спас их тогда офицер Пятого управления. Потом партийные трусы настаивали на жестких репрессивных мерах в отношении бунтовавших на площади.
Так же было и в Москве. Власть по-иному смотрела на демонстрации оппозиционеров, чем КГБ. В 70-е годы несанкционированные выступления проходили под лозунгами «Никакого возврата к сталинизму!», «Свободу выездов евреев за границу!», «Свободу религии!». У Андропова собрали совещание, на котором позицию первого секретаря Московского горкома партии Гришина отстаивал некий Лялин. Его устами Гришин ставил вопрос о выселении подстрекателей и организаторов демонстраций из столицы. Оживился присутствующий Щелоков, министр внутренних дел:
— Надо сформировать штаб из представителей КГБ, МВД, прокуратуры и начать чистить Москву.
— Это что, снова «тройки»? — спросил тогда Бобков. — Если у Лялина есть доказательства, что эти люди совершили преступление, пусть их судят по закону. Но только суд должен решать.
Бобков, конечно, понимал, против кого он выступает. Гришин, по его словам, готов был любой ценой заплатить за спокойствие и порядок в столице, и лучше не становиться поперек дороги этому «руководителю московских большевиков».
Партийный ортодокс Гришин считал, что с оппозицией не стоит вести полемику, да он это и не умел. Оппозицию, инакомыслящих, по Гришину, надо давить руками КГБ. Кто здесь по-настоящему расшатывал систему: партбюрократ Гришин или чекист Бобков?
Интеллигенция Москвы до сих пор помнит скандал вокруг альманаха «Метрополь». Группа московских писателей решила издать сборник своих работ, объединенных общей философией. Против выступило московское отделение Союза писателей, которое возглавлял Феликс Кузнецов, известный литературный критик. Довод простой — альманах литературно слаб. Некоторые добавляли: антисоветчина. А слухи носились и того хлеще: КГБ запретил талантливую книгу.
Воспоминания (Василий Аксенов) :
«Он (Бобков. — Э. М.) занимался «Метрополем» и принимал решение о моей высылке из Советского Союза и лишении гражданства. Во всяком случае, об этом говорил полковник Карпович (заместитель начальника «пятой службы» в Московском управлении КГБ. — Э. М.), который в начале 80-х годов лично вел мое дело, а позднее раскаялся».
На самом деле Пятое управление имело свой взгляд на этот альманах: то, что предлагалось публиковать, — далеко не шедевры, некоторые сочинения ученические, а в некоторых есть и искра божья. Но антисоветчиной не пахло. И КГБ еще до заседания секретариата московского отделения Союза писателей предложил издать этот сборник. И пусть потом литературная критика ломает копья, а писатели говорят по-писательски.
Но не тут-то было. Секретариат решил однозначно и жестко: альманах закрыть. Феликс Кузнецов был смел как никогда. Что ему мнение Пятого управления, когда закрытия «Метрополя» потребовал все тот же первый секретарь Московского горкома партии, член Политбюро ЦК Виктор Гришин и поддерживавший его начальник московского управления КГБ генерал Алидин.
Тот случай обнажил всю сложность отношений Бобкова и генерала Алидина, ориентировавшегося прежде всего на своего партийного босса. Они были не союзники. Алидин, верный гришинец, ярый сторонник репрессивной линии давить и сажать. Бобков — не доводить до ареста, влиять, убеждать. Но и Бобков не бог в партийной иерархии. Гнулся, когда гришинско-алидинский пресс давил «Метрополь» и выжимал Аксенова.
В истории противостояния Пятого управления и столичного горкома партии была еще одна ярчайшая страница.
Воспоминания (Филипп Бобков) :
«В один из воскресных дней мне позвонил дежурный по 5-му управлению В. И. Бетеев и буквально огорошил: в районе Беляева бульдозеры сносят выставку картин художников-модернистов. Я спросил, что он предпринял.
— Направил группу сотрудников спасать картины.
Я настолько был потрясен, что смог только сказать:
— Позаботьтесь о художниках!
Вандализм в Беляеве остановили, но немало картин было безнадежно погублено».
Указание снести бульдозерами выставку в московском районе Беляево пришло из Черемушкинского райкома партии, секретарем которого был некто Б. Чаплин, добросовестный ученик Гришина.
А КГБ продолжал «биться» за художников. С великим трудом у Гришина «пробили» разрешение открыть выставочные залы для авангардистской живописи на Малой Грузинской улице и в павильоне ВДНХ.
«Либерал» Бобков и твердый «коммунист» Гришин по-разному понимали вопрос, как защищать существующий строй и укреплять социализм. Бобков видел то, чего не видел Гришин. Он лучше анализировал процессы, не боялся людей и не отгораживался от самых колючих и оппозиционных. И он не поддерживал жуликов и коррупционеров. Он не был барином, а был работником. По сути, противостояние Бобкова и Гришина отразило в некотором роде противостояние КГБ и партии.
С некоторого времени сотрудники ведущих отделов Пятого управления, разбираясь с диссидентами и возмутителями национального спокойствия, стали замечать одну тенденцию: в стране наливались энергией коррупция и казнокрадство. Все чаще следы вели в партийный и государственный аппарат.
Однажды начальник отдела по борьбе с национализмом докладывал обстановку, сложившуюся в одной из северокавказских республик. В центре националистических всплесков оказался некий ученый из местной Академии наук. От него тянулись нити к кругам интеллигенции, жадно внимавшей теориям национальной исключительности. Сообщения агентуры, прослушивание телефонных разговоров высветили не только националистическую суету. Чекистам открылся другой, параллельный мир. Оказалось, что этот ученый-»националист» был еще и активным игроком другой сети — предпринимательско-криминальной. Нити ее тянулись к первым лицам республики — председателю Совета министров, председателю Верховного Совета и к одному из бывших секретарей обкома партии. В агентурных материалах и данных «прослушки» все чаще мелькали их имена. Национализм оказался тесно повязан с коррупционным криминалом.
Бобков приказал готовить записку в ЦК КПСС. В один из дней у него состоялся тяжелый разговор в отделе организационно-партийной работы ЦК партии. Только с санкции отдела можно было открывать следствие в отношении руководителей республики, погрязших в коррупции. Санкцию не дали.
