Великая Княжна Ольга Николаевна представляла собою типичную хорошую русскую девушку с большой душой. На окружающих Она производила впечатление Своей ласковостью, Своим «чарующим», милым обращением со всеми. Она со всеми держала Себя ровно, спокойно и поразительно просто и естественно. Она не любила хозяйства, но любила уединение и книги. Она была развитая и очень начитанная; имела способности к искусствам: играла на рояле, пела, и в Петрограде училась пению, хорошо рисовала. Она была очень скромной и не любила роскоши. Битнер говорит: «Мне кажется, Она гораздо больше всех в Семье понимала Их положение и сознавала опасность его. Она страшно плакала, когда уехали Отец с Матерью из Тобольска». На всех окружающих производило впечатление, что Она унаследовала больше черт Отца, особенно в мягкости характера и простоте отношения к людям. Вместе с тем Великая Княжна Ольга Николаевна оставляла в изучавших Ее натуру людях впечатление человека, как будто бы пережившего в жизни какое-то большое горе. «Бывало, Она смеется, а чувствуется, что Ее смех - только внешний, а там, в глубине души Ей вовсе не смешно, а грустно».
Великая Княжна Мария Николаевна была самая красивая, типично русская, добродушная, веселая, с ровным характером, приветливая девушка. Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности с простым человеком. Во время прогулок в парке вечно Она, бывало, заводила разговоры с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько ребятишек, сколько земли и т. п. У Нее находилось всегда много общих тем для бесед с ними. За свою простоту Она получила в Семье кличку «Машка»; так звали Ее сестры и Алексей Николаевич. Говорили, что наружностью и силой Она уродилась в Императора Александра III. И действительно, Она была очень сильна; когда больному Алексею Николаевичу нужно было куда-нибудь передвинуться, Он зовет: «Машка, неси меня». Она легко Его подымала и несла. Заболела Она корью последней из Семьи; вследствие простуды в исторический вечер 27 февраля болезнь Ее приняла особо тяжелую форму, перейдя в крупозное воспаление легких очень сильной степени. Только сильный организм Великой Княжны помог в конце концов побороть тяжелую болезнь, но неоднократно положение Ее принимало критическое состояние. Во время ареста Она сумела расположить к Себе всех окружающих, не исключая и комиссаров Панкратова и Яковлева, а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали Ее готовить лепешки из муки без дрожжей.
Великая Княжна Анастасия Николаевна, несмотря на Свои 17 лет, была еще совершенным ребенком. Такое впечатление Она производила главным образом Своей внешностью и Своим веселым характером. Она была низенькая, очень полная, «кубышка», как дразнили Ее Сестры. Ее отличительной чертой было подмечать слабые стороны людей и талантливо имитировать их. Это был природный, даровитый комик. Вечно, бывало, Она всех смешила, сохраняя деланно-серьезный вид. В Семье Ее прозвали комичной кличкой - «Швибз».
Про всех Великих Княжен вместе полковник Кобылинский говорит: «Все Они, не исключая и Татьяны Николаевны, были очень милыми, симпатичными, простыми, чистыми, невинными девушками, Они в Своих помыслах были куда чище очень многих современных девиц и гимназисток, даже младших классов гимназии».
Любимцем всей Семьи, как Родителей, так и Сестер, да и вообще всех людей, соприкасавшихся с Царской Семьей во время ареста, был Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. Он поразительно располагал к Себе всех Своей непосредственностью, непринужденностью обращения, приветливостью, веселостью и простотой. Даже Янкель Юровский в Ипатьевском доме проявлял к Алексею Николаевичу признаки расположения и занимался с Ним беседами или играл с Ним в Его игрушки. Это был умный, способный мальчик, но по развитию еще совершенно ребенок, так как постоянное болезненное состояние мешало Его серьезным занятиям и не успело развить в Нем любви к учению и книге.
Чрезвычайно интересную характеристику о Наследнике Цесаревиче дает Клавдия Михайловна Битнер, приходившая заниматься с Ним в Тобольске:
«Я любила больше всех Алексея Николаевича. Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый и жизнерадостный, несмотря на свое частое тяжелое болезненное состояние. Он был способный от природы, но был немножко с ленцой. Если Он хотел выучить что-либо, Он говорил: «Погодите, я выучу». И если действительно выучивал, то это уже у Него оставалось и сидело крепко.
Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы ее около Себя, если бы взял власть когда-либо.
В нем были совмещены черты и Отца и Матери. От Отца Он унаследовал Его простоту. Совсем не было в Нем никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост. Но Он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. Вот Государь, если бы Он взял опять власть, я уверена, забыл бы и простил поступки тех солдат, которые Ему были известны в этом отношении. Алексей Николаевич, если бы получил власть, этого бы никогда им не забыл и не простил, и сделал бы соответствующие выводы.
Он уже многое понимал, и понимал людей. Но Он был замкнут и выдержан. Он был страшно терпелив, очень аккуратен, дисциплинирован и требователен к Себе и другим. Он был добр, как и Отец, в смысле отсутствия у Него возможности в сердце причинить напрасно зло. В то же время Он был бережлив. Как-то однажды, когда Он был болен, Ему подали кушанье общее со всей Семьей, которого Он не стал есть потому, что не любил этого блюда. Я возмутилась - как это не могут приготовить ребенку отдельного кушанья, когда Он болен. Я что-то такое сказала. Он мне ответил: «Ну вот еще. Из-за Меня одного не надо тратиться».
Я не знаю, думал ли Он о власти. У меня был с Ним разговор об этом. Я ему сказала: «А если Вы будете царствовать». Он мне ответил: «Нет, это кончено навсегда». Я ему сказала: «Ну, а если опять будет, если Вы будете царствовать». Он ответил мне: «Тогда надо устроить так, чтобы Я знал больше, что делается кругом». Я как-то Его спросила, что бы тогда Он сделал со мной. Он мне сказал, что Он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но Сам приезжал бы и «допрашивал» обо всем - все ли в порядке. Я уверена, что при Нем был бы порядок».
Таковы материалы, которые исследование могло собрать в период своих работ для установления действительной характеристики членов Царской Семьи за период Их состояния в заключении после отречения Государя от престола. Конечно, этими данными не исчерпывается полнота и детальность образов трагически погибших Августейших Мучеников, но они были достаточны следствию, чтобы согласиться с общим заключением об этой Семье, сделанным бывшим при Арестованных комендантом полковником Кобылинским в своем следственном показании:
«Про всю Августейшую Семью в целом я могу сказать, что все Они очень любили друг друга и жизнь в Своей Семье всех Их духовно так удовлетворяла, что Они иного общения не требовали и не искали. Такой удивительно дружной, любящей Семьи я никогда в жизни не встречал и, думаю, в своей жизни уже больше никогда не увижу».
24 июля по старому стилю, 6 августа по новому, в Царское Село приехал Председатель Совета Министров Керенский. Он вызвал к себе председателя местного совдепа, председателя военной секции Царскосельского гарнизона прапорщика Ефимова (офицер 2-го полка) и начальника Царскосельского гарнизона полковника Кобылинского. Керенский имел опять очень важный, «конспиративный» вид. Чувствовалось, что приехал он с какой-то важной целью и раньше, чем коснуться сути своего приезда, счел нужным обратиться к собранным лицам со следующим предупреждением:
«Прежде чем говорить Вам что-либо, беру с вас слово, что все сказанное далее останется секретом».
Присутствовавшие дали слово.
Тогда Керенский объявил, что по постановлению Совета Министров вся Царская Семья будет вывезена из Царского Села; что Правительство не считает это секретом от «демократических организаций и учреждений» и что с Царской Семьей поедет в качестве коменданта и начальника охраны полковник Кобылинский. О том, куда предполагается вывезти Семью, а равно и когда, Керенский ничего не сказал и вслед за указанным заявлением попросил Кобылинского выйти и заперся для ведения каких-то «своих разговоров» с председателем совдепа и с прапорщиком Ефимовым.
Приблизительно через час, переговорив с указанными представителями «демократических организаций», Керенский вышел. Встретивший его полковник Кобылинский просил его указать, когда и куда именно будет вывезена Семья, полагая, что необходимо заблаговременно предупредить Государя и Государыню, чтобы Они могли собраться и уложиться. Керенский, ничего опять не отвечая на вопрос о месте назначения Царской Семьи, сказал, что он сам предупредит Семью, и отправился во дворец.
