А крестьяне… Из сорока четырех миллионов хольдов[10] плодородной земли лишь тринадцать миллионов были в руках крестьян. Крепостных крестьян. Шестьсот двадцать четыре тысячи семейств обрабатывали эту землю, неся на себе все тяготы крепостного права – барщину, «десятину», «девятину» и прочее.
Кроме них, в Венгрии существовало девятьсот десять тысяч батрацких семей (в те времена было принять считать не по головам, а по семьям), в сезон работавших в крупных поместьях. Они тоже, кстати, никакими особыми правами не пользовались – батрака, ушедшего от помещика до окончания срока договора, могли на законном основании бить палками и заключать в тюрьму (Л. Корзимича, «Венгерский хозяин», 1846).
Упоминавшаяся «десятина», кстати, – это десятая часть урожая, которую крепостной должен был отдавать сельскому священнику или певчему. «Девятина» – девятая часть урожая, уходившая помещику. А кроме этого – сто четыре дня барщины в год, отработки вместо перевозок и королевского оброка, погрузка дров, рубка дров, участие в барской охоте, работы на пользу общины, работы для деревни – и так далее, и тому подобное…
Изменила ли что-нибудь революция?
Немногое. Крепостных освободили без земли. Теперь они были свободными, но еще более нищими.
Сталин писал когда-то: «Что касается крестьян, то их участие в национальном движении зависит, прежде всего, от характера репрессий. Если репрессии затрагивают интересы „земли“, то широкие массы крестьян немедленно становятся под знамя национального движения».
В полном соответствии с этой формулировкой венгерские крестьяне развернули прямо-таки общенациональное движение – за землю и против революционного правительства. В комитатах[11] Бекеш и Чанад батраки захватили графские пастбища, ворвались в архивы и сожгли древние грамоты магнатов на право владения землями. За два месяца по всей стране вспыхнули двадцать четыре подобных бунта. Крестьяне Мезебереня, высказав здравую мысль: «Если нас заставляют проливать кровь ради родины, то пусть и господское добро станет нашим», захватили помещичьи земли.
Против них послали войска – войска нового, революционного правительства. Зачинщиков казнили, а восемьдесят два «активиста» оказались в тюрьме.
В Орошхазе без особых судейских формальностей повесили тамошних зачинщиков. Тут как раз началась война с опомнившейся Веной, но крестьяне, чистокровные мадьяры, идти на нее не хотели! Сохранилась масса их посланий «революционному парламенту».
«Беднота говорит: зачем пойдут наши сыновья в солдаты, ведь у нас нет ничего? Что им защищать? Поля помещиков? Так пусть помещичьи сынки и идут в солдаты!»
Из Береня: «Пусть идут в солдаты те, кому принадлежит земля». Из Шиклоша: «Кому принадлежит наша родина, что можем считать своим мы, народ Венгрии, какие блага получаем мы? Об этом вы избегаете говорить… Мы прежде должны защищать родину, а потом вы вознаградите нас, как вам будет угодно…. Многие из нас ведь думают, что не лучше ли было бы перейти на сторону хорватов… Жестокие помещики бездушно отталкивают нас от себя, когда мы обращаемся к ним с просьбой хотя бы вернуть нам те земли, которые отняты у нас незаконно, а ежели мы пытаемся прибегнуть к силе, то сразу находятся сотни и сотни солдат…»
Такая вот была революция, такие реформы. До сих пор мы говорили исключительно о мадьярах. Положение национальных меньшинств было еще хуже.
Сербы, румыны, словаки, хорваты не требовали для себя каких-то особенных привилегий – всего лишь разрешения на местное самоуправление и права уравнять их языки с венгерским. Всего лишь!
Революционное правительство им в этом отказало. Во время неудачных переговоров о языковом равноправии сербов сам Кошут открыто заявил: «Пусть решит меч!»
И против меньшинств выступили те же революционные войска. Одновременно изменили земельную реформу – теперь бывшим крепостным все же давали землю, но с выкупом. Это уже не могло ничего спасти…
Создавался классический «двойной стандарт» – когда венгры хотели освободиться от австрийского правления, это считалось священной борьбой за свободу. Когда венгерские национальные меньшинства хотели всего лишь автономии – это объявлялось контрреволюцией…
Хорватские части развернули наступление на Будапешт (впрочем, тогда это были два города – Буда и Пешт). Отряды румынского лидера Янку, неожиданно подвергшись нападению венгерских войск, тоже повернули оружие против мадьяр. К сожалению, начали они с того, что окружили и почти полностью уничтожили так называемый Вольный отряд Ракоци под командованием одного из лидеров «левых» Пала Вашвари, которого и в Будапеште всерьез мечтали повесить. Отряд этот воевал не под трехцветным «революционным», а под красным знаменем…
Одним словом, для «революционного правительства» в Буде почти весь окружающий мир был врагами – собственные крестьяне, румыны, сербы, хорваты, словаки, то крыло в революционном движении, которое мы сегодня назвали бы «левыми» и «социалистами». Шандора Петефи, друга и единомышленника Вашвари, лишили офицерского звания, держали в тюрьме, чудом не повесили…
Именно в этот гадючник, по какому-то недоразумению именовавшийся «революционной Венгрией», вошли войска Николая I. По сути, он, подавив венгерскую «революцию», спас всю Европу. В те годы бунтовали практически повсюду – Испания, германские государства, Франция, Италия… Европе оставалось совсем немного до того, чтобы превратиться в ад кромешный – и Николай ее уберег от этого ужаса. За что и был наречен «жандармом Европы» – субъектами вроде Маркса с Энгельсом.
Должно быть, в мозгах у Лайоша Кошута к тому времени все перепуталось. Он, узнав о вторжении российских войск, воскликнул: «Какая узкая и противославянская политика – поддерживать Австрию!» Забыв о собственных противославянских репрессиях. Вот и получилось, что Николай I даже не Австрию спасал, а предотвратил геноцид славянских народов, на что у нас как-то не принято обращать внимание.
Что любопытно, среди тех, кто всерьез боролся за венгерскую революцию, насчитывается непропорционально большое число инородцев. Сам Кошут – словацкого происхождения. Поэт революции Шандор Петефи – никакой не Шандор и не Петефи, а натуральнейший славянин. Только в двадцать лет (1843) он начал писаться по-мадьярски, а до этого звался Александр Петрович.
Лучшие боевые генералы венгерской армии – поляки Бем и Дембинский. Видович и Дамьянич – то ли сербы, то ли хорваты, во всяком случае, уж никак не мадьяры. Аулих и Мессенгауэр – австрийцы.
Именно «инородцы», кстати, и погибли в большинстве своем. Чистокровный мадьяр генерал Гергей, назначенный главнокомандующим, а после диктатором, быстренько вступил в переговоры с австрийцами и Николаем, выторговав себе помилование. В 1867 году, после амнистии, он преспокойно вернулся в Венгрию, а бывшие витии и баре революции Клапка и Перцель смирнехонько заседали в имперском парламенте.
Шандор Петефи пропал без вести после битвы под Шегешваром. Вероятнее всего, закопан неузнанным в общей могиле. Этот благородный славянский парень был настоящим поэтом…
Скользкий снег хрустит, сани вдаль бегут.
А в санях к венцу милую везут.
А идет к венцу не добром она,
волею чужою замуж отдана.
Если б я сейчас превратился в снег,
я бы удержал этих санок бег –
я бы их в сугроб вывернул сейчас,
обнял бы ее я в последний раз.
Обнял бы ее и к груди прижал,
этот нежный рот вновь поцеловал,
чтоб любовь ее растопила снег,
чтоб растаял я и пропал навек…
Через много лет, в 1917 году, задолго до Октября, Сталин в одной из статей в «Правде» напишет жестокие и верные слова: «Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов».
Венгерский опыт, думается мне, наглядно нам показывает, какое будущее ждало бы Россию в случае успеха декабристского мятежа. Известно, что приключается, когда революции вспыхивают явно преждевременно.
Даже если допустить, что декабристы действовали не сами по себе, а были ширмой для более серьезных и высокопоставленных людей – все равно Россию ждали страшные потрясения, перед которыми пугачевщина показалась бы скандальчиком в младшей группе детского сада. В 1917 году в России, если присмотреться, никакой «революции» не произошло, ни Февральской, ни Октябрьской. Всего-навсего рванул перегретый паровой котел, и то, что творилось примерно год, где-то до осени восемнадцатого, правильнее именовать Всеобщей Смутой. Потом только большевики навели относительный порядок, и грандиозная заваруха приняла более упорядоченную форму «борьбы белых с красными»…
А ведь в 1825 году все те противоречия, что привели к всеобщему кровавому хаосу 1917–1918 годов, были еще жгучее, острее, мучительнее!
Вспомните солдат Черниговского полка. Первое, что они сделали, осознав, что началась смута, – кинулись убивать жену полкового командира вместе с малыми детушками. Мало того – когда командиры повели их в неизвестность, солдатушки-бравы ребятушки порывались громить еврейские местечки, и Муравьев их с превеликим трудом удержал… Представляете, что могло начаться по всей России, когда пронеслась бы весть, что царя в Питере больше нет, а есть непонятно кто?!
