Для большей наглядности приведем несколько конкретных фактов относительно сил и средств, имевшихся в составе той или иной танковой армии в ходе войны. Так, в конце августа 1943 года — перед началом Сумско-Прилукской наступательной операции — 3-я гвардейская танковая армия имела в своем составе 38,3 тыс. человек, 605 танков (в том числе 450 Т-34), 83 САУ, 137 бронемашин, 59 орудий, 44 противотанковые пушки и 245 минометов («Советские танковые армии в бою», с. 376). Правда, как подчеркивает В. Дайнес, в армии могло иметься 700 танков и САУ (87,5 % от штата). Интересен и следующий факт: «В танковых бригадах отсутствовали полагающиеся по штату трактора, в автотранспортных батальонах вместо 459 грузовых автомобилей, полагающихся по штату, имелось всего 318 исправных машин» (там же). К декабрю 1943 года — к началу Житомирско-Бердичевской наступательной операции — боевой состав изрядно потрепанной в боях армии значительно сократился. Даже после получения пополнения она насчитывала 244 танка (из них 207 Т-34), 104 САУ, 59 полевых, 16 противотанковых и 62 зенитных орудия, 172 миномета и — прошу обратить внимание! — 9573 «активных штыка» (там же, с. 396). Не знаю, оставались ли в армии «пассивные» штыки, но в таком виде она весьма напоминала танковую дивизию образца июня 1941 года, дополнительно усиленную артиллерией. В начале Львовско-Сандомирской наступательной операции (15 июля 1944 года) армия насчитывала 41 862 человека, 222 полевых, 39 противотанковых и 80 зенитных орудий, 271 миномет, 72 реактивные установки, 379 танков и 119 САУ, в том числе 323 Т-34 и 42 ИС-122. Вновь заострим внимание на степени моторизации. «Уязвимым местом армии, — пишет В. Дайнес, — была обеспеченность автотранспортом. Из 6575 автомашин различных типов на ходу было только 3969 (то есть на один автомобиль приходились по 10,6 чел. — Прим. авт.). Это не позволяло полностью обеспечить пехоту транспортом» (там же, с. 409). Как выходили из ситуации?.. Генерал Рыбалко проблему решил очень просто: он заставил своих «мотострелков» маршировать быстрее. «На тактических учениях, — делится этим «ноу-хау» В. Дайнес, — механизированные бригады и мотострелковые батальоны проверялись в умении совершать… марши в ограниченное время (25 км — 4 часа, 40 км — 6 часов, 50 км — 8 часов). Заметим, к слову, что при таком темпе (если, конечно, его реально добивались в боевой обстановке) условно «моторизованная» пехота, догоняя свои танки, передвигалась со скоростью не более 6,6 км/час. Через полгода — перед началом Сандомирско-Силезской наступательной операции (начало января 1945 года) — боевой состав армии вновь претерпел значительные изменения. Теперь она насчитывала около 55,7 тыс. человек, 661 танк, 22 танка-тральщика, 238 САУ, 346 орудий, 364 миномета и 48 реактивных установок М-13» (там же, с. 430). В. Дайнес подчеркивает, что ситуация с автомобилями по-прежнему оставалась напряженной:
«Обеспеченность автотранспортом, — пишет он, — оставляла желать лучшего: из положенных по штату 7465 автомашин имелось всего 5496» (там же). Выходит, что и в победном 1945 году на один автомобиль в 3-й гвардейской приходились по 10,3 человека. И что фактический уровень укомплектованности транспортом на 1 января составлял 73,6 %. И это был далеко не худший вариант.
Бывший командующий 4-й гвардейской танковой армией Д.Д. Лелюшенко любезно подсказывает: «К 10 июля 1944 г. армия была укомплектована личным составом почти на 100 % — 40 415 человек, танками и орудиями — на 80 %, автотранспортом — на 60 % (2788 автомашин) («Москва — Сталинград — Берлин — Прага», с. 250). На самом деле, имея в виду, что 4-я армия имела «урезанный» двухкорпусной состав, уровень укомплектованности нужно считать иным образом — от «базового» трехкорпусного штата. Тогда проценты получаются несколько иными: по личному составу — 81 %, по танкам и орудиям — 52 %, по автомобилям — 56 %. Заметим, что 2788 автомашин приходились на 40 415 человек: получается 14,5 человека на единицу автотранспорта. И ничего: все добрались, куда им нужно было…
Добавим также, что о тягачах/тракторах, которые должны были перевозить артиллерию армии, боевой генерал-танкист не упоминает вообще: видно, данный вопрос тревожил (или не тревожил) его в гораздо меньшей степени. Не беспокоили Лелюшенко и тактико-технические характеристики советских и поставленных по ленд-лизу американских тракторов. Совершенно очевидно: с какой бы скоростью они ни перевозили тяжелые пушки и гаубицы, ее оказалось достаточно для успешного выполнения заданий Родины. Наконец, нельзя не отметить и тот факт, что вопрос о тягачах (и их тихоходности) не поднимали и другие советские танкисты-мемуаристы, с воспоминаниями которых я ознакомился в ходе написания данной работы. Эта проблема «проявилась» в более поздний период — когда некоторым современным историкам понадобилось найти дополнительные аргументы для доказательства небоеспособности советских мехкорпусов накануне войны. Подозреваю, что, отойдя на последний рубеж обороны, они начнут подсчитывать портянки, обмотки и подворотнички. Как это еще о танкистских шлемофонах никто не вспомнил…
Ссылаясь на данные маршала И.С. Конева, В. Дайнес подсказывает, что перед началом Уманско-Ботошанской наступательной операции (начало марта 1944 года) во 2-й танковой армии насчитывалось 174 танка и 57 САУ, в 5-й гвардейской танковой — 169 танков и 27 САУ, в 6-й танковой — 121 танк и 32 САУ. Таким образом, к началу наступления 2-й Украинский фронт имел всего 670 танков и САУ. «По существу, — констатирует В. Дайнес, — в танковых армиях недоставало 75 % боевых машин» («Советские танковые армии в бою», с. 319). Иначе говоря, они были укомплектованы бронетанковой техникой на 25 %. Но это не смутило советское Главное командование. Операция началась в назначенный срок, и в ходе нее были достигнуты немалые успехи. «В ходе Уманско-Ботошанской операции, — подсказывает В. Дайнес, — была разгромлена 8-я армия (Вермахта. — Прим. авт.), а также частично 1-я танковая армия и рассечен фронт группы армий «Юг». 10 дивизий противника потеряли 50–75 % личного состава и почти все тяжелое вооружение. Войска 2-го Украинского фронта продвинулись на 200–250 км, освободили значительную территорию Правобережной Украины и Молдавии, вышли в северо-восточные районы Румынии» (там же, с. 329). Только в Умани советским войскам досталось свыше 500 совершенно исправных немецких танков и более 350 орудий (там же, с. 322). Я видел советские документальные кадры, запечатлевшие утонувшую в украинской грязи германскую бронетехнику: в числе прочего немцы бросили десятки «пантер» и «тигров». Получается, что в ходе внезапных вынужденных отходов (и, заметим, отнюдь не панического бегства) тяжелая обстановка порой заставляла даже солдат Вермахта и войск СС (а не только Красную Армию летом 1941 года) оставлять противнику гигантские трофеи. Ведь 500 танков и САУ — это примерно парк германской танковой армии того времени.
Перед началом Берлинской наступательной операции в составе четырех советских танковых армий (1, 2, 3, 4-я гвардейские танковые) числилось соответственно 709, 672, 572 и 395 танков и САУ («22 июня. Анатомия катастрофы», с. 187). Эту информацию вновь полностью подтверждает и В. Дайнес. Всего — 2348 танков и САУ. Выходит, что даже перед началом главного сражения войны — взятием Берлина — средняя укомплектованность танковых армий бронетехникой составляла не более 73 %. В наиболее укомплектованной 1-й танковой армии боевых машин имелось 89 % от штата, в наименее укомплектованной 4-й — 49 %. Как мы знаем, Красную Армию это не остановило, а немцам не помогло. Позволю себе напомнить, что в сосредоточенных (или сосредотачиваемых) в июне 1941 года на западной границе 1, 6, 4, 8 и 5-м мехкорпусах имелось 5055 танков, что составляло в среднем по 1011 танков на корпус или укомплектованность по сравнению с штатной в 98 %. Конечно, мне могут возразить: мол, советские танки 41-го нельзя сравнивать с танками 45-го. Ведь в конце войны это — Т-34-85, ИС-2, последние модели «шерманов» и т. д. Совершенно верно, но ведь и противостояли им летом 41-го не «пантеры», «ягдпантеры», «тигры» и прочие «звери». Половину немецкой бронетехники на 22 июня составляли легкие танки и танкетки. Более чем полутора тысячам Т-34 и КВ в июне 41-го немцы вообще не могли противопоставить в ситуации «один на один» ни один свой танк. К тому же в 1941 — м в польских и германских городах советских танкистов не поджидали тысячи немецких солдат с «панцерфаустами» и «панцершреками», причинившими Красной Армии и союзникам в 1945-м ничуть не меньше проблем, чем тяжелые «панцеры».
Даже из приведенной выше ограниченной информации можно, однако, сделать довольно интересные выводы. Во-первых, в ходе войны уровень укомплектованности той или иной советской танковой армии («на пике» их насчитывалось шесть) личным составом, бронетехникой, артсистемами и всем остальным мог изменяться в разы. Приведенная выше информация, касающаяся 3-й гвардейской танковой армии, является, с моей точки зрения, довольно иллюстративной: скажем, количество «активных штыков» могло отличаться в 5,5 раза. Как мы могли убедиться, ситуация со средствами моторизации в данном войсковом объединении никогда не была идеальной: подозреваю, что 3-я гвардейская в этом плане отнюдь не являлась исключением. Во-вторых, приходится признать, что ситуация с укомплектованностью оказывала мало влияния на решение Главного командования использовать или не использовать ту или иную танковую армию в той или иной наступательной операции. Если сил и средств явно не хватало, то ей просто ставились менее амбициозные задачи (правда, такие «поблажки» делались далеко не всегда). В-третьих, я пришел к парадоксальному выводу: на протяжении всей Великой Отечественной войны у Красной Армии не было такого подавляющего превосходства над Вермахтом в количестве и мощи танковых и механизированных соединений, как в июне 1941 года.
