вестготов, тем более ко времени Каролингов. Поэтому, когда в IX–X вв. кто-то из септиманцев называл себя готом [702] или заявлял, что живет по готскому праву [703], он идентифицировал себя не столько по отношению к римлянам, сколько по отношению к франкам. Это никак не исключает возможности того, что некоторые септиманские семьи действительно были готского происхождения (из такой семьи происходил, например, Бенедикт Анианский [704]), но, в целом, эти самоидентификации принадлежат, скорее, ментальной, нежели реальной истории — по большей части, налицо приверженность определенной политической традиции, и только. Речь, безусловно, не идет о германцах в подлинном смысле слова и даже об их потомках. В это время готами автоматически считали себя едва ли не все выходцы из-за Пиренеев, а таковых при Карле Великом было достаточно много. Испанские переселенцы, обосновавшиеся по большей части в Руссильоне, Нарбонэ, Каркассэ и Битерруа, независимо от своей подлинной этнической принадлежности, объективно умножили число людей, живших по вестготским законам. В Септимании, как и в Тулузене, их цитировали вплоть до XI в. [705]; ссылки на салический закон заметно более редки и трафаретны [706]. Франкское влияние проявилось также, и это касается всего Средиземноморья, в привнесении некоторых публично-правовых институтов, например вассалитета и guerpitio — уступки спорного имущества по решению суда, но, как уже говорилось, он был существенно переосмыслен. В провансальских грамотах готские законы не упоминаются, изредка (по большей части в ранних) говорится о франкских [707]; намного чаще подчеркивается как раз римское происхождение как контрагентов, так и свидетелей сделок [708].
Изучая вопрос о масштабах и формах германского влияния в регионе, историк лишь в минимальной мере может опереться на данные археологии. Как уже отмечалось, применительно к раннему средневековью, южнофранцузская археология слишком долго ограничивалась т. н. "христианскими древностями"; раскопки сельских поселений, хозяйственных кварталов городов и даже некрополей все еще единичны и, что касается этнической истории, пока что не радуют богатством материала. Имеющиеся данные указывают на слабость германского присутствия, различимого разве что в Тулузене и Нарбонэ. В целом, археологи предпочитают говорить об общей примитивизации культуры, не связывая ее напрямую с этническими процессами [709].
В этой ситуации особое значение приобретают данные ономастики, почерпнутые как в раннесредневековых, так и в более поздних источниках. Однако работа с ними сопряжена с рядом специфических трудностей. Суть их в том, что ономастика отражает соотношение этносов как бы в кривом зеркале. Поскольку это искаженное отражение несет в себе, тем не менее, определенную объективную информацию, мы не вправе ею пренебрегать, нужно лишь оговорить некоторые методические вопросы.
Начну с топонимических источников. Работая с ними, следует иметь в виду следующие соображения: 1) если только на изучаемой территории не происходила полная и быстрая смена этносов, топонимия в наибольшей мере отражает присутствие древнейшего этноса; 2) следы присутствия более поздних этносов наиболее различимы в названиях населенных пунктов (ойконимах), тогда как в названиях водных бассейнов, гор и других элементов рельефа они встречаются гораздо реже; 3) топонимия испытывает воздействие антропонимии, которая как будет показано ниже, тоже далеко не адекватно отражает соотношение этносов, причем характер искажения действительности в антропонимических материалах принципиально отличен от свойственного материалам топонимическим.
Большинство топонимов, зафиксированных в средневековых текстах, возникло еще в доримскую эпоху. Среди них — огромное количество доиндоевропейских имен, например названия на — kar и — rос, характерные для холмов, скал и других возвышенностей [710]. Римская топонимия представлена в основном ойконимами, также очень многочисленными. На этом фоне германские топонимы — редкие гости, свидетельствующие лишь о географии расселения варваров, но никак не об их доле в населении региона. К числу этих топонимов относятся Aleman в центральном Провансе, известный с середины V в. [711]; Alamans в Руссильоне [712]; некая Cumba Alamandesca в Битерруа [713]; villa Franconica [714] под Безье, villa Franconum под Нимом [715], местечко Francoro в Тулузене [716]; villa Saxonis в районе Экса [717], villa Gothorum в Нарбонэ [718], другая — в округе Тулузы [719], третья — в Руссильоне [720]; villa Gota Vemica в верховьях Гаронны [721]; Mons Gotica под Нимом [722]; местность с интригующим названием Mors Gothorum [723] и т. д. Не исключено, что некоторые из этих топонимов обязаны своим происхождением не германцам как таковым, а носителям германского имени (например, Franco) или протофамилии — так, в Провансе существовал знатный род Alaman. Большинство "германских" топонимов восходят к личным именам: villa Ranesindi в Каркассэ [724], Como Galindo в Руссильоне [725] и т. д., но о времени их возникновения, а значит, и о том, насколько они связаны с германской колонизацией, остается только гадать [726].
В этом отношении более надежны топонимы, образованные от личного имени при помощи германского суффикса — ing [727]. Судя по северофранцузскому и немецкому материалу, он характерен для поселений людей, связанных родством или, по крайней мере, для раннего периода, когда такие поселения были наиболее распространены. На Юге он со временем превратился в — ens, дав, например, Bousens в Руссильоне, Gougens в Каркассэ, Rabastens в Альбижуа и многие другие. Загвоздка в том, что суффикс — ens присутствует и в топонимах сугубо романского корня: Arbonens, Caussens и т. д. и может происходить также от формы латинского причастия [728]. Безусловным указанием на германское присутствие следует считать топонимы Fara, La Fara и т. д., встречающиеся в северном Провансе и в восточных Севеннах [729]. Их связь с германским словом fara, обозначавшим селившуюся вместе кровнородственную группу [730], представляется несомненной. В отличие от большинства других топонимов германского происхождения, появление которых может быть отнесено на счет "испомещения" на Юге северной знати, давшей свои имена поместьям, топонимы образованные от термина fara, свидетельствуют, что, хотя бы периферийные местности региона, были знакомы и с обычными германскими поселенцами.
Самым ярким проявлением позднего этапа германизации, затронувшей главным образом верхушку общества, следует считать проникновение в Средиземноморье термина sala [731] — традиционного германского обозначения жилища, приобретшего в раннее средневековье оттенок "господское жилище" — и связанных с ним топонимов. Они достаточно многочисленны, в их числе Salasc к северу от Монпелье [732], Salas к югу от Каркакссона [733], Sala в Бриансонэ [734] и многие другие [735]. Проблема в том, как отличить их от сходно звучащих, но уходящих корнями в гораздо более древнюю
