Чарторыйские высказались. Они потребовали от Екатерины, чтоб она или дипломатическим путем заставила Августа III и Брюля отдаться им во власть, дать им возможность составить себе могущественную партию, в челе которой они могли отважиться на все, или послать им деньги и оружие для вооруженного восстания. Цель в том и другом случае одна — преобразования для усиления Польши, прежде всего преобразование сейма, уничтожение liberum veto. Россия должна употребить все средства, чтоб помочь Польше усилиться, а в награду Екатерина получит императорский титул, и водворится согласие между Россиею и Польшею! С первого раза поражает дерзость подобных предложений, но изумление пред поступком Чарторыйских исчезает, когда узнаем, что Кейзерлинг не только переслал императрице их промемории, но и прямо был за конфедерацию, предлагаемую ими: для чего же после того Чарторыйским было церемониться?
С другой стороны, Кейзерлинг и в Варшаве продолжал хлопотать о прусском союзе: он говорил Бенуа, что самое спасительное дело — это тесная связь, одинаковость видов между императрицею и королем прусским, особенно когда возникнет вопрос о замещении польского престола. Бенуа, разумеется, согласился с этим; но он был не согласен с русским послом во взгляде на действия Чарторыйских. Он трубил тревогу, писал королю, что надобно посредством подкупа сорвать сейм, если захотят на нем провести противные Пруссии планы — умножение войска и решение дел большинством голосов, ибо планы насчет умножения войска и решения большинством голосов приобрели много приверженцев благодаря книге об этом отца Конарского.
Между тем в Курляндии действовали против принца Карла. 5 июля отправлен был к Симолину рескрипт, что все насланные ему в минувшее правление указы о наложении на герцогские доходы ареста, о сопротивлении распоряжениям принца Карла, о раздражении против него курляндцев, о склонении их в пользу принца Георга отменяются и что ему должно под рукою более всех других партий покровительствовать партии Бироновой. 22 июля Екатерина писала канцлеру Воронцову: «Дать знать г. Симолину, дабы он от часу сильнее подкреплял партию герцога Бирона по причине справедливости его прав». Симолин доносил, что когда Бирон прислал свои протестации уполномоченному своему барону Книге и тот разослал их по кирхшпилям, то глава партии принца Карла обер-гауптман Гейкинг собрал всех герцогских офицеров и солдат и разодрал перед ними и выбросил за окно копию с этих протестации. Принца Карла в это время не было в Митаве: он находился у отца в Варшаве, но приверженцы его, Гейкинг с сыном и другие, сильно действовали в его пользу, разглашая, что сама императрица поддерживает принца Карла, а некоторые министры только, без ее ведома, поддерживают Бирона. Симолин подал правительству промеморию с требованием запретить Гейкингу продолжать такие разглашения. В начале августа приехал в Митаву принц Карл; Гейкинг, считавшийся комендантом Митавы, приказал праздновать день этого счастливого прибытия молебствием по церквам и иллюминациею всего города с объявлением, что, кто не иллюминует свой дом, тот будет признан за противника. Несмотря, однако, на это, большая часть жителей иллюминации не сделали. Принц Карл объявил, что не признает Симолина русским министром, потому что он к нему не аккредитован, запретил придворным ездить к нему в дом и иметь какое-либо сношение. В ответ явился из Риги в Митаву батальон русского войска, и Симолин объявил, что батальон прислан для потушения бываемых иногда при настоящих обстоятельствах беспорядков. Принц Карл велел раздать своему войску (которого считалось 180 человек) патроны с пулями и вылить несколько пушечных ядер, грозясь поступить, как с бунтовщиками, с теми, которые обнаружат склонность к герцогу Бирону; во дворце удвоен был караул.
Бирон приехал в Ригу, и многие курляндские дворяне стали туда к нему ездить; а принц Карл отправил в Варшаву молодого Гейкинга с прошением в пользу принца, составленным от имени всей Курляндии. Симолин писал своему двору, что нельзя более держать эту страну в таком междоумочном положении, тем более что в Курляндию вошли русские полки, возвращавшиеся из Пруссии, и принц Карл делал всякие препятствия относительно их продовольствия. Тогда рескриптом из Москвы от 17 октября ему было приказано объявить о своем аккредитовании при герцоге Бироне. В конце рескрипта говорилось: «Имеете вы стараться тамошние кирхшпили довести если не до чрезвычайного сеймика, то по меньшей мере до каких-либо братских собраний, в которых бы могло произойти явное разделение в земском правлении, и мы бы приглашены были к их соединению по той протекции, которую мы всей Курляндии всегда обещали, дабы мы, как призванные, могли прямо в дела их вмешаться и утвердить там старого герцога Эрнеста-Иоганна». Симолин вызвал из кирхшпилей по нескольку человек, съехались они к нему в числе 30 человек и в присутствии присланного Бироном гофмаршала рассуждали, как бы исполнить волю ее императ. величества, не тая истинной любви и преданности к его светлости герцогу Эрнесту-Иоганну; они говорили, что при настоящих обстоятельствах нельзя думать ни о чрезвычайном сеймике, ни о братской конференции, когда правление продолжается именем принца Карла и когда он все в руках своих имеет. Они сочли возможным сделать одно: написать императрице письмо, где поздравить ее с благополучно совершившеюся коронациею и благодарить за освобождение старого их герцога, чем явно покажется их склонность к нему; они обещали склонить все кирхшпили к подписанию этого письма. Бирон писал Симолину, что переговорами с Польшею ничего нельзя достигнуть; польский двор будет тянуть время, чтоб долее продержать принца Карла в Курляндии на ее доходах; но если императрица решилась восстановить его, Бирона, в Курляндии, то и восстановляла бы немедленно и без церемоний. Симолин, донося об этом, прибавлял от себя, что почти все шляхетство и все мещанство, лучше сказать, почти вся земля нетерпеливо желает восстановления Бирона.
13 декабря Симолин получил рескрипт, в котором приказывалось ему наложить секвестр на все доходы принца Карла на том основании, что он, пренебрегая правом доброго соседства, отказал русским войскам в зимних квартирах и продовольствии. Принц Карл запретил арендаторам и сообщникам обращать внимание на объявление Симолина о секвестре, но Симолин разослал куда нужно русских офицеров для исполнения секвестра. По новому рескрипту императрицы Бирон должен был приехать в Курляндию, а принцу Карлу Симолин должен был внушить, что императрица неотменно намерена восстановить герцога Эрнеста-Иоганна на курляндском престоле и потому он, принц Карл, выехал бы из Митавы, а ее величество не оставит заботиться о его пристроении; если же он упорно будет сопротивляться намерениям императрицы, то легко может статься, что и собственную особу подвергнет неприятностям. Принц отвечал, что не зависит от себя, но от своего государя родителя, к которому посылал за решением; а между тем Карл уже отослал большую часть своего экипажа из Митавы и распродал почти всю свою мебель. 30 декабря приехал в Митаву Бирон с сыном Петром и был принят ожидавшими его дворянами, которых было до 200; но из правительственных лиц был тут только один обер-бургграф, остальные же члены правительства не явились вследствие запрещения принца Карла. Бирон, пообедавши и поужинавши у Симолина, подписал универсалы, которыми назначалось публичное собрание на 10 февраля н. с. 1763 года, и уехал назад в Ригу.
Восшествие на престол Екатерины произвело неприятное впечатление в Константинополе. Обрезков писал (от 27 августа), что в то время, когда Порта находилась в самых приятных мыслях, видя венский двор в крайнем ослаблении, известие о восшествии на престол Екатерины поразило ее как громом. Переводчик Порты, приходивший к Обрезкову с поздравлением, наведывался: какие будут теперь отношения между русским и австрийским дворами? Сохранится ли заключенный с прусским королем мирный договор? Датское дело дойдет ли до крайности или полюбовно уладится? Обрезков отвечал, что прежние отношения между императорскими дворами нисколько не прекращены и если союз ослабел по личному пристрастию бывшего императора, то теперь получит прежнюю силу, чему служит доказательством возвращение Чернышевского корпуса. Мирный договор с Пруссиею будет соблюден ненарушимо, если сам король прусский его не нарушит. В датском деле ни до какой крайности не дойдет, но все дружелюбным образом уладится. Все это говорилось с тою целию, чтоб заставить Порту отложить всякие враждебные замыслы против Австрии. Между тем Фридрих II дал знать Порте, что его влияние при дворе Екатерины II так же сильно, как было при дворе Петра III. Переводчик Порты ходил поэтому к французскому и русскому послам проведать, что они думают об этих уверениях прусского короля. Французский посол отвечал, что сильно сомневается в справедливости этих уверений и потому советует Порте быть осторожною. Обрезков отвечал, что это новые хитрости прусского короля; в доказательство, что прусского влияния в Петербурге нет, Обрезков представлял, как выражался о прусском короле манифест Екатерины о восшествии ее на престол и возвращении Чернышевского корпуса.
