Но счастливые дни забылись; Берг стал символом трагедии и смерти…
Надо сказать, что, несмотря на то, что в парламенте все чаще раздавались гневные голоса против «разорения страны из-за неограниченных чудачеств короля» и определенные правительственные круги уже наметили своим кандидатом на престол принца Луитпольда, вплоть до начала 1880-х годов положение Людвига II было незыблемым. Широкие народные массы по-прежнему обожали своего короля, и его противники не могли открыто выступить против него, опасаясь любых волнений. К сожалению, Людвиг сам дал в руки своим врагам оружие против самого себя.
Все более замыкаясь в своем одиночестве, он практически перестал вникать в государственные дела, зачастую подолгу не подписывая доставляемые ему бумаги. Между королем и его министрами теперь существовал один посредник—доверенный личный секретарь. Эта должность накладывала на ее исполнителя целый ряд изнурительных обязанностей. «Он являлся посредником не только в государственных вопросах, но и во всех личных делах Людвига, касающихся театра, построек, книг и т.п… Он должен был уметь лавировать между министерством и королем, требования и интересы которых часто невозможно было согласовать. Немудрено поэтому, что секретари довольно часто менялись. Характерен тот факт, что все личные секретари Людвига, уже будучи в отставке, давали вполне единогласные отзывы о характере короля и об отношении его к своим приближенным. Этим отзывам нельзя не придавать значение не только потому, что они солидарны между собой, но еще и потому, что они высказывались в такое время, когда лицам, занимавшим какое-нибудь официальное положение, было гораздо удобнее молчать о короле, чем говорить о нем что-либо лестное. Мнение секретарей о Людвиге — назовем среди них тех, кто пользовался особым расположением короля: Эйзенгарта, Лютца, Мюллера, Циглера, — сводится, в общем, к тому, что король, которого обвиняли в жестокости и деспотизме, в сущности говоря, очень нуждался в присутствии понимающего и преданного человека. Раз поверив в чью-либо преданность, Людвиг умел ценить ее, умел привязываться к человеку, вызвавшему это чувство»{111}. Как все вышесказанное не соответствует тому одиозному образу короля, который уже представал на страницах мюнхенских газет того времени! И насколько несправедливо выглядят попытки «официальных источников» «играть в одни ворота», представляя широкое поле деятельности для противников монарха и сознательно замалчивая все, что противоречило «явной неадекватности, деспотизму и жестокости» баварского короля.
Но справедливости ради нужно отметить еще одно обстоятельство, которое нельзя сбрасывать со счетов и которое наглядно показывает, насколько полуправда бывает страшней и разрушительней прямой лжи и клеветы. Ведь, как известно, дыма без огня не бывает. Вопрос состоит лишь в том, как расставлены акценты. Мы постараемся не осуждать и не оправдывать: мы постараемся понять ту психологическую составляющую, без которой невозможно создать полный и правдивый портрет Людвига II Баварского.
Что же послужило реальной основой для слухов и сплетен, так истово муссировавшихся при баварском дворе? Для этого нам необходимо вспомнить причины психологического надлома личности Людвига II. Во-первых, мы уже говорили о том, насколько негативно повлияли на короля обстоятельства его разлуки, а фактически разрыва с Вагнером. Во-вторых, во времена становления Второго рейха Людвиг ясно осознал, что полноценным королем в своей стране он уже никогда не будет — его политическая воля всегда будет зависеть от воли Берлина. В-третьих, даже внутри самой Баварии с ним фактически перестали считаться, как с королем, показателем чего для него стал отказ правительства в финансовом кредите… Король потерпел поражение от своих подданных. Для такого самолюбивого человека, каким был Людвиг II (льстивое преклонение перед ним, кстати, неумеренно и нарочито культивировалось всеми его приближенными до самого последнего времени), это был роковой удар. А, как известно, любое действие рождает противодействие. Чем больше Людвиг осознавал в реальности, что времена абсолютной монархии миновали, что его «должность» носит скорее номинальный характер, тем острее росла в нем потребность воскресить абсолютную королевскую власть хотя бы в «отдельно взятом дворце». Отсюда проистекает «мания величия», непоколебимая вера в божественность королевской власти и непогрешимость самого монарха. Если бы король снизошел до борьбы за свое доброе имя, если бы он нашел в себе силы регулярно приезжать в ненавистный Мюнхен и вести более или менее публичную жизнь, одним словом, стал бы «королем как все» с балами, выездами и «показами народу)», — это положило бы конец слухам и сплетням, и еще неизвестно, как бы повернулась вся история Баварии. Причем обратите внимание, — мы сейчас говорим лишь об образе жизни, а не состоянии психического здоровья.
Но трагедия Людвига II как раз и состояла в том, что он посчитал ниже собственного достоинства идти на поводу у окружающей его придворной клики и поступил, если можно так выразиться, согласно уголовному праву: «я не обязан доказывать, что невиновен; это вы должны неопровержимо доказать мою виновность». Вот тут-то его недоброжелатели и принялись усердно «доказывать»! К сожалению, король во многом сам помогал им в этом.
Со временем Людвиг становился более раздраженным и подверженным вспышкам гнева, когда какое-либо обстоятельство вступало в конфликт с его убеждениями и идеалами, которым и так уже был нанесен сокрушительный удар. Он все меньше стал считаться с окружающими его людьми, и «тем труднее стало приближенным уживаться с ним. В последние годы Людвига окружали лишь грубые льстецы, люди совсем неинтеллигентные, без самолюбия и с подозрительной нравственной физиономией»{112}. Что же удивительного в том, что подобные субъекты, не знакомые с чувством долга и чести, без зазрения совести предали своего короля, когда им стало это выгодно? Кроме того, эти люди были неспособны на объективность и судили обо всем по себе. Отсюда и проистекает кажущееся противоречие в оценке Людвига II в зависимости от того, кто является источником этой оценки: от восторженно возвышенной (не доходившей до страниц столичных газет и сохранившейся лишь в немногих мемуарах верных ему людей, да в сердце простого баварского народа) до уничижительно отталкивающей (получившей наиболее широкую огласку и исходившей от людей низких и конъюнктурных).
Сам механизм политической клеветы всегда одинаков. Все положительные аспекты замалчиваются или извращаются, при этом малейшая невольная ошибка или просчет доводятся до размеров вселенской катастрофы или преступления против собственного народа и немедленно тиражируются. Кроме того, достоверность фактов роли вообще не играет: чем больше абсурдных обвинений, тем лучше. Но этим абсурдным обвинениям необходимо придать вид «неопровержимой, желательно засекреченной, информации, полученной лишь по случайности из первых рук». Другими словами, из мухи делают даже не слона, а гигантского сказочного (во всех смыслах этого слова!) монстра. Вот тогда механизм политической интриги заработает «на полную катушку». А уж в действенности этого механизма сомневаться не приходится — что называется, проверено веками.
Пожалуй, здесь уместно будет вспомнить события нашей русской истории, когда в отношении свергнутого императора Николая II и его семьи полилось столько грязи и клеветы, воспринимавшейся, кстати, тоже вне всякой критики, что на долгие годы в сознании простого человека, не знакомого с историческими документами, укоренился образ «тирана» «Николая Кровавого», не имеющий ничего общего с истинным обликом последнего монарха-страстотерпца.
И вот наступило время, когда Людвиг совершил фатальную, трагическую ошибку: он удалил от себя последнего доверенного личного секретаря Шнайдера (кстати, его оправдательные в отношении короля показания были впоследствии уничтожены, и этот факт говорит сам за себя!) и начал отдавать свои распоряжения через гофкурьера и камердинера, причем не письменно, а устно. Какое необозримое поле для любой клеветы открылось перед врагами Людвига II! И никаких материальных доказательств его невиновности: слово «верных подданных» против слова «сумасшедшего короля». Ну а кто же будет верить душевнобольному? Кроме того, такое положение дел, с одной стороны, наглядно показало царедворцам, как «халатно» король относится к своим прямым обязанностям, а с другой — поставило Людвига в прямую зависимость от честности и порядочности тех людей, через которых он отдавал приказы.
К сожалению, в данном случае о честности и порядочности речь не идет. Мы имеем дело с прямым предательством своего государя со стороны в первую очередь гофкурьера Гессельшверта (Hesselschwert) и камердинера Майра (Mayr). Оба эти человека, пользуясь своей близостью к королю, очень скоро стали для газетчиков и придворных неиссякаемым источником пресловутой «информации из первых рук» касательно состояния психического здоровья короля. Были ли они подкуплены членами правительства или действовали из каких-либо других интересов? Документальных свидетельств (по крайней мере, доступных исследователям; про засекреченные закрытые архивы пока нельзя сказать ничего определенного) тому нет.