Ведя ожесточенную борьбу с «соблазнами Запада» — американской музыкой, джинсами — советское государство делает все, чтобы установить свой контроль за потреблением «запретных благ»: советские фигурные конькобежцы танцуют — с разрешения — под новейшую западную музыку, а поскольку фигурное катание один из любимых советских спортов, телезрители могут слышать эту музыку; после долголетней войны с «джинсами» Советский Союз закупил фабрику «подрывных» штанов в Италии. Писателям, художникам, музыкантам, кинорежиссерам разрешается — в отдельных случаях — отхождение от доктринальных норм при условии строгого соблюдения обряда: поэтому Дмитрий Шостакович подписывал письма осуждающие людей, которыми он восхищался, поэтому Чингиз Айтматов не перестает выступать в газетах с одобрением всех актов советского государства.
Нестерпимую скуку советской литературы разрешено в последние годы «оживить» советской эротикой. Родился даже термин «оживляж». Когда увлечение «оживляжем» стало угрожать нормам, появилась предупреждающая статья. Ее автор признавал, что всего «лет двадцать назад» такая статья не могла быть написана «ввиду нехватки материала». Теперь материала оказалось более, чем достаточно. Автор статьи «Оживляж» приводит десятки примеров — из романов и повестей, опубликованных в журналах за 1981 г. — типа: взгляд скользнул на вырез платья, выискивая там «груди с голубыми жилочками, с коричневыми длинными сосками». Самым частым эротическим сюжетом литературы 1981 года было подглядывание за раздевающейся или купающейся женщиной и сцена самораздевания женщины перед зеркалом. Автор статьи, напоминая о «санкционирующей роли искусства», недоволен, кроме того, обилием сцен супружеской неверности, которые встретились ему в журналах. Он согласен с тем, что «надо писать и про это» (подчеркнуто автором), однако настаивает на необходимости щадить нервы советского читателя, не возбуждая его излишне «свежезамороженной клубничкой».
Статья вызвала многочисленные письма читателей, в большинстве соглашавшихся с автором. Но один из читателей задал справедливый вопрос: если автор задумал написать роман о пуске прокатного стана, может ли он обойтись без «оживляжа», если хочет, чтобы роман читался? Вопрос можно сформулировать иначе: если издательство, заказавшее роман о прокатном стане, хочет, чтобы читатели взяли его в руки, может ли оно не разрешить «оживляж»? Ответ будет одинаковым в обоих случаях.
Широко используется «оживляж» в немногочисленных, поручаемых всегда особенно доверенным писателям, романах из «западной жизни». Советский читатель с огромным интересом читает о том, как разлагается «старый мир», в то время как положительные советские герои с отвращением глядят на разложение, ностальгически вспоминая радостную, здоровую жизнь на родине. Оказавшись на гнилом Западе, советский человек — на страницах советской литературы — не забывает обрядов. В Париже, например, есть три места, которые обязан посетить настоящий советский человек: кладбище Пер-Лашез, квартиру Ленина на улице Мари-Роз и площадь Пигаль, чтобы воочию увидеть, как эксплуатируют закабаленных женщин.
В конце 50-х годов советские идеологи возвращаются к послереволюционной концепции создания новых обрядов, начинается кампания по «внедрению новой безрелигиозной обрядности». В 1964 г. состоялось первое всесоюзное совещание по социалистической обрядности, пятнадцать лет спустя — второе совещание-семинар. За минувшие годы достигнуты замечательные успехи в разработке «теории социалистической обрядности», в «обрядотворчестве», объявленном «делом важным, государственным».
Советский человек обложен со всех сторон обрядами, как волк во время облавы. Все его действия приобрели обрядовый, праздничный характер: праздники зимы, лета, урожая, первой борозды, пуска завода, победы в соревновании, бракосочетания, получения первого паспорта, встречи дорогих иностранных гостей, выборов в советы, «красной субботы», когда необходимо выйти на работу. В Москве родился обряд поклонения Мавзолею: к нему идут перед полетом космонавты, после бракосочетания молодожены, для принятия присяги пионеры.
В 60-е годы в Советском Союзе был «изобретен» вечный огонь на могиле Неизвестного солдата, в многочисленных городах, где его установили, он также стал местом паломничества пионеров, молодоженов. Ритуальный характер приняло повальное награждение граждан орденами, медалями, почетными званиями. На старых фотографиях писателей нельзя было по внешнему виду определить, кто лучше: Тургенев или Достоевский, Гоголь или Белинский. Сегодня фотографии дают необходимую информацию: лучше тот, у кого на пиджаке больше орденов. На втором совещании по обрядности с удовлетворением говорилось об успехах строительства монументов: памятники строятся всюду — на Мамаевом кургане — в память победы над Гитлером, на Куликовом поле — в память победы над татарами, в Ясной Поляне — в память счастливого пребывания Ленина в ссылке. Как сектанты-дырники, верившие, что достаточно провертеть дырку в потолке избы, чтобы молиться вездесущему Богу, так и советские «обрядотворцы» полагают, что каждый советский памятник будет вызывать у советского человека правильный условный рефлекс — благодарственную молитву, пусть даже бессознательную — советскому государству.
Некоторые из новых обрядов должны заменить религиозные праздники советскими — новые праздники приурочиваются к датам старых: вместо Рождества — Праздник Зимы, вместо Троицы — Праздник Русской березки. Подобное «обрядотворчество» имеет место и в других республиках — общая тенденция: создавать новые праздники-обряды из элементов дохристианской, языческой обрядности. Воспользовавшись этой тенденцией латышам удалось с большим трудом отстоять праздник Янов день («Лиго»), утверждая, что он был «антихристианским, антицерковным, плебейским праздником». В Таджикистане удалось сохранить традиционный праздник мусульманского весеннего нового года «Науруз», ссылаясь на то, что он был «праздником магов, огнепоклонников, то есть домусульманским праздником».
Борьба с религией играет в «социалистическом обрядотворчестве» второстепенную роль. Главная задача — утверждение советских мифов. Праздник «Советской Молодежи», организованный на Украине на основе традиционного Ивана Купалы, повторял весь обряд старинного праздника, но закончился тем, что «над озером высоко в небо взвился огромный красный флаг с золотыми буквами: „Да здравствует коммунизм“». Нельзя придумать более красноречивого примера подмены.
«Обрядотворчество» приняло организованный, планомерный, бюрократический характер. В каждой республике созданы «Комиссии по новым обрядам и праздникам», настоящие конгрегации на подобие ватиканской. В них работают этнографы, социологи, идеологи. Не имеет значения, что для привлечения на «новые праздники» организуется широкая торговля спиртным, что во время выборов на избирательных участках торгуют дефицитной колбасой — важно приучить к новым обрядам, создать привычку, вовлечь в магическое кольцо советской мифологии. Леви-Стросс заметил, что свобода, которой человек часто особенно дорожит, это возможность остаться верным обычаю, традиции, небольшим привилегиям, унаследованным из далекого прошлого. Подмена этих обычаев, традиций не только лишает человека свободы, но создает нередко фальшивую иллюзию ее сохранения.
Самая страшная парабола положения советского человека представлена в повести современного советского писателя Владимира Маканина «Предтеча». В одном из эпизодов повести рассказывается о «японском эксперименте»: в стекляный лабиринт, начиненный ловушками с убийственными иглами, помещают крыс. Звери бегут, натыкаются на иглы, гибнут. Но лабиринт только кажется без выхода. Среди крыс есть пара, которая 150 раз проходила лабиринт, но не до конца. На четверти дороги их вынимали, спасая. Пара отмечена белым крестом на спине. Когда последнюю партию крыс запустили в лабиринт — снова все погибли. За исключением меченых: «Они и пришли вдвоем. Обычные, верящие в чудо, крысы». Спасшиеся крысы знали, что есть выход, что можно вырваться из магического круга. Но нужно верить в чудо.
Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо.
В. Маяковский
Опасно высказывать некоторые пожелания: их могут услышать. Через полвека после изложения великим поэтом революции его просьбы, метафора превратилась в аксиому социалистической культуры. «Художественное слово всегда было острейшим оружием в борьбе за торжество марксизма-ленинизма, в идеологическом противоборстве двух мировых систем» — декларировало последнее по счету постановление ЦК КПСС по вопросам литературы (1982). Юрий Андропов, незадолго до кончины, в свою очередь напоминал деятелям искусства об «ответственности за то, чтобы находящееся в их руках мощное оружие служило делу народа, делу коммунизма». Деятели советской культуры, со своей стороны, совершенно согласны с тем, что у них в руках оружие. Плодовитый автор политических романов Александр Проханов, приобретший известность в начале 80-х годов, осовременил метафору Маяковского, заявив, что «сегодняшний художник, в сущности, должен быть похожим на… пушку». Писатель Юрий Бондарев, после присвоения ему высшей советской награды, звания героя Социалистического труда, означающей производство в живые классики, заявил: «Я — солдат. Я был им и тогда, когда толкал плечом орудие, и остаюсь им сейчас — солдатом нашей партии, которая исповедует великую коммунистическую идею».
