В результате долгой и кропотливой работы реставратором Е. С. Видоновой была восстановлена рубашка мальчика 3–5 лет принадлежавшего к высшему классу общества, из шелковой тафты червчатого цвета с ластовицами, подкладом и подоплекой синего цвета, украшенная серебряными нашивками и остатками жемчужного шитья по воротовому разрезу, рукавам и подолу, вместе с пояском из шемаханского шелка с пряденым серебром и кисточками на концах, по материалу и технике шитья уверенно датируемые первой половиной XVI в.[436]
К сожалению, не всё так ясно с открытым Варгановым погребением, традиционно представляемым как «ложное», в действительности же, требующем повторного изучения.
Сложность его осмысления заключается в том, что до нас не дошли никакие документы, фиксирующие процесс раскопок, которых, скорее всего, не было, а сами «раскопки», по-видимому, проводились по инициативе местного ОГПУ-НКВД в поисках драгоценностей, что было обычно в то время, поскольку из примечания редакции журнала к статье Е. С. Видоновой (со слов А. Д. Варганова или Н. Н. Воронина) явствует, что «директор Суздальского музея А. Д. Варганов» только «присутствовал при ликвидации усыпальницы». Как бы то ни было, внутри колоды лежали «остатки <…> рубашки и истлевшего тряпья без каких-либо остатков и следов костяка»[437], а вовсе не «кукла», как можно прочесть в ряде изданий, в том числе и у самого А. Д. Варганова, писавшего, правда, почти полвека спустя[438]. Еще более любопытны сведения, содержащиеся в описании остатков рубашечки, где, перечисляя подученные от Варганова фрагменты, Видонова пишет:
«Со всего этого материала сыпалась сухая земля, смешанная с мельчайшими блестками серебра. Обрывки тканей, металлические нашивки (на груди у ворота. — А. Н.) и поясок были покрыты темнокоричневыми пятнами, покоробились и были жестки наощупь. Ткань сморщилась и слежалась. Металлические шнуры потемнели…»[439]
В этом описании интересны два обстоятельства — «земля» и «пятна» — которые в свое время не привлекли должного внимания ни А. Д. Варганова, ни реставраторов, тем более, что остатки ткани были переданы в отдел реставрации ГИМа только спустя десять лет после вскрытия захоронения. Создается впечатление, что сохранившаяся погребальная колода до вскрытия уже была заполнена землей, которая могла попасть туда лишь в том случае, если ее вскрывали в прошлом и в ней рылись. О том же говорит скомканность, перепутанность остатков рубашки и какого-то «тряпья». Приходится только сожалеть, что после фиксации наличия на грудных нашивках «темнокоричневых пятен», которые могли быть пятнами крови, не были проведены соответствующие анализы. Сейчас восстановленная рубашка с пояском из погребения выставлена в экспозиции Суздальского музея-заповедника.
Другим предметом, прямо связываемым легендой с Соломонией/Софьей, является икона Богоматери Владимирской XVI в. на липовой (?) доске размером 34,5х30,0 см с написанными на полях предстоящими св. Василием Великим и св. Соломонией, летом 1954 г. обнаруженная в фондах Владимирского областного краеведческого музея Н. А. Деминой и И. А. Ивановой, научными сотрудниками Музея древнерусского искусства им. А. Рублева в Москве, где она теперь и хранится в ожидании своего исследования и расчистки от записей XVII–XVIII вв.
Столь исключительное сочетание имен предстоящих святых, сразу наводящее на мысль о связи данной иконы с персонажами нашей истории, представленными на полях тезоименными святыми, соответствие времени написания иконы интересующим нас событиям, подтверждается плохо читаемой карандашной записью начала XX в. на обратной стороне доски, несущей также более светлое пятно от давно утраченной наклейки:
«1508 г. из рода бояр вел. кн. Соломонии // перешла в род Денисовых // из рода Денисова в род Кошутиных // Денисов Степан (?) дочь выдал за Кошутина (Ивана?) // Этой иконой… // Степан Кошутин (24) и Анна Денисова (20 л.) 1826 // Иван Кошутин (22) и Екатерина Терентьева (20), 1848 // … Кошутин (29) и Мария Рыбина (22), 18[78] // Дмитрий Кошутин, Елизавета Рубцова (?)…»[440].
Строго говоря, об истории этой иконы в XVI в. ничего не известно кроме того, что она могла быть связана с судьбой Соломонии/Софьи и ее сына, если последовала за ним из Покровского монастыря в мир. Но это не более, чем догадка. Находка ее во Владимире, неподалеку от Суздаля, позволяет думать, что упоминаемый в надписи «род Денисовых» тождественен известным с XVII в. купцам Денисовым, «владимирцам гостиной сотни», ведущим свой род от новгородских купцов, выселенных в 1489 г. во Владимир Иваном III вместе с 17 другими семьями[441]. Связи их с Сабуровыми неизвестны, так же как непонятна указанная на обороте иконы дата — 1508 г., в жизни Соломонии отмеченная разве только переездом «на новый двор» в Кремле. Здесь скорее было бы ожидать указания на 1505 (7013) год, когда она стала великой княгиней, или на 1518 (7026), когда она с Василием III посетила Покровский монастырь в Суздале. Возможно, эта последняя дата и была указана на отпавшем листке уже в переводе на современное летосчисление, но прочитана как «1508»? Точно так же остается неизвестным, как и при каких обстоятельствах эта икона попала к Денисовым «из рода бояр великой княгини Соломонии», однако совершенно пренебречь ею при разработке истории Соломонии/Софьи историк не в праве.
* * *
Выше я перечислил все факты, которыми располагает на сегодняшний день исследователь, приступающий к рассмотрению вопроса о существовании сына Соломонии. Попробуем в них теперь разобраться, имея в виду, что другие свидетельства, которые могут быть привлечены для подкрепления этой гипотезы, имеют не абсолютное, а только вспомогательное значение, поскольку могут быть истолкованы иначе или не иметь к данному вопросу прямого отношения.
Наличие слухов, записанных С. Герберштейном, какого-то секретного доклада комиссии, за которым последовал подарок Соломонии/Софье, устойчивая легенда о Георгии, нашедшая отражение как в фольклоре (Кудеяр/Георгий), так и в монастырском предании (Анастасия/Георгий), пустое погребение, обнаруженное А. Д. Варгановым, подкрепляют слух о рождении у Соломонии сына и делают его в высшей степени вероятным. Но как это могло произойти? Отсутствие детей у Василия III и Соломонии на протяжении двадцати лет (свадьба их состоялась «7014 (1505) года, сентября 4, в четверток») заставляет подозревать в бесплодии Соломонию, но не снимает подозрений и с Василия III.
Безусловно против Соломонии говорят показания ее брата И. Ю. Сабурова и других свидетелей, которых мы проверить не можем, тогда как против Василия говорит затянувшееся на три с половиной года (с 21.1.1526 по декабрь 1529 г.) бесплодие его второй партнерши, Елены Глинской. Более того, в своей «Истории…» Курбский прямо пишет о неспособности великого князя «ко плодотворению» уже во втором браке и о поиске средств к этому с помощью знахарей, чародеев и пр., т. е. о повторении истории с Соломонией. В отношении Елены Глинской можно с очень высокой долей вероятности утверждать, что она, имея перед глазами судьбу своей предшественницы, прибегла к помощи другого мужчины, и что этим мужчиной был с самого начала ее любовник и фаворит, князь И. Ф. Овчина Телепнев-Оболенский, занявший место рядом с ней сразу же после смерти Василия III и расправившийся с регентским советом.
Обо всём этом известно со слов того же С. Герберштейна, который писал о дяде Елены, князе М. Л. Глинском, назначенным в числе опекунов малолетнего Ивана IV:
«Но впоследствии, видя, что сразу по смерти государя вдова его стала позорить царское ложе с неким [князем] по прозвищу Овчина, заключила в оковы братьев мужа, сурово обращается с ними и вообще правит слишком жестоко, Михаил исключительно по прямодушию своему и долгу чести неоднократно наставлял ее жить честно и целомудренно; она же отнеслась к его наставлениям с таким негодованиям и нетерпимостью, что вскоре стала подумывать, как бы погубить его. Предлог был найден: как говорят, Михаил через некоторое время был обвинен в измене, снова ввергнут в темницу и погиб жалкой смертью; по слухам, и вдова немного спустя была умерщвлена ядом, а обольститель ее Овчина был рассечен на куски»[442].
Другими словами, опять же с высокой степенью вероятности, можно считать, что дети Елены Глинской — дети И. Ф. Овчины Телепнева-Оболенского. Окончательно убедиться в этом возможно, только проведя биохимические и генетические исследования останков всех задействованных в этих событиях лиц — Василия III, Елены, князя Овчины, Ивана IV и его брата Юрия. Но вот что бросается в глаза уже сейчас.
Мы не знаем случаев резкого отклонения в психике у потомков Ивана III и Софьи Палеолог (бесплодие Василия III не имеет к этому отношения, к тому же «опровергается» плодовитостью старицкой линии: сын Андрея Ивановича, Владимир Андреевич старицкий, был плодовит в обоих браках). В роду Глинских, похоже, тоже нет никаких психических отклонений, но вот прозвища в роду Оболенских — «Немой», «Лопата», «Глупый», «Медведица», «Телепень», «Сухорукий» — заставляют подозревать устойчивые генетические нарушения. Что же касается собственно детей и потомков Елены, то здесь мы сталкиваемся с повторяющейся закономерностью. Иван IV в своих действиях и взаимоотношениях с окружающими являет безусловно нарушенную психику («един таковый прелютый и кровопийца и погубитель отечества, иже не токмо в Русской земле такого чюда и дива не слыхано, но воистинну нигде же, мню, зане и Нерона презлаго превзыде лютостию и различными неисповедимыми сквернами… жруще и растерзающе рабов Божиих»[443]; его брат Юрий — дебилен («а другой был без ума и без памяти и бессловесен, тако же аки див якои родился»[444]).
