Два десятка жалких комнатушек - здесь мы живем. Я с сыном - в угловой комнате на втором этаже, вместе со слугами. Крыша протекает, сын нездоров.
Первое предвидение императора быстро сбылось. На остров приехал новый губернатор, сменивший Кокберна, - генерал-лейтенант сэр Гудсон Лоу. За свою карьеру звезд с неба он не хватал, но усердно исполнял разные военные и дипломатические поручения. Будучи главой гарнизона на Кипре, он умудрился сдать остров без единого выстрела небольшому отряду наших драгун.
Император оценил его сразу:
- Вы посмотрите на эту яйцевидную голову, оттопыренные уши и жалкие, бегающие глаза! Это болван, сознающий, что он болван, и оттого подозрительный, самолюбивый и завистливый. Он будет впадать в панику, страшась возложенной на него миссии. Он ведь понимает, что если я захочу бежать, то не сможет мне воспрепятствовать. И оттого будет постоянно делать из мухи слона, больше всего боясь ошибиться. Впрочем, первой его ошибкой было то, что он родился... - И император добавил с удовольствием: - Итак, готов держать пари, что он превратит нашу жизнь в показательный ад...
Все так и случилось. Если добрый Кокберн старался не замечать постоянных нарушений инструкций своего правительства, то Лоу был болен маниакальным соблюдением этих инструкций. Он хотел иметь оправдания на случай бегства императора. Маршрут наших поездок верхом был резко сокращен, а вне маршрута император мог появиться лишь в сопровождении охраны англичан.
Император перестал выходить из комнаты, иногда целыми сутками, обрекая губернатора на невыразимые страдания...
В июне началась зима, тучи окончательно закрыли наше плато, и дождь лил беспрерывно. Губернатор чуть не умер от ужаса - он не видел императора целую неделю. И тогда впервые состоялась эта (обычная теперь) сцена...
Губернатор вместе с солдатами пытается войти в дом. Император поджидает его у дверей с двумя пистолетами и громко объявляет: "Наконец-то! А то я соскучился по пороховой гари. Клянусь, если он посмеет перейти порог моей комнаты, он уже не будет пить свое виски!" И глаза его сверкают. А губернатор, заслышав его голос, успокаивается и удаляется под презрительные ухмылки своих солдат...
И уже в Лондоне газета оппозиции печатает "Протест со Святой Елены". В нем подробно рассказывается, как императора лишили прогулок и свежего воздуха в надежде побыстрее отправить его на тот свет.
Вчера Лоу сообщил, что деньги, отпускаемые нам на продовольствие, будут урезаны. Император расхохотался:
- Это животное может вообще не выдавать мне денег на еду! Я стану обедать с офицерами полка, который меня сторожит. И он может быть уверен: каждый из них почтет за счастье дать место за столом старому солдату.
Эта трогательная тирада тотчас разнеслась по острову и... долетела до Лондона.
Однако придирки продолжаются, причем самые мелочные. Лоу тщательно следит, чтобы императора именовали "генералом Бонапартом". Недавно императору прислали в подарок шахматы из слоновой кости. Как и все подарки, они были тщательно осмотрены губернатором. Увидев на фигурках вензель N, этот безумец в течение нескольких дней совещался с помощниками: можно ли передать подарок по назначению? И об этом тоже узнали в Лондоне... Император делает всё, чтобы этих идиотских придирок было как можно больше. Он постоянно именует губернатора "это животное", "этот идиот", "этот болван" и следит, чтобы самолюбивый, тупой и мстительный Лоу об этом узнавал.
Однажды он чуть не довел губернатора до сердечного приступа. Он позвал Гурго и Монтолона и в присутствии английского врача Арнотта громким шепотом обсуждал... план побега. "Лучше всего бежать среди бела дня через город. А потом следовать береговой линией. С охотничьими ружьями мы могли бы без труда обезоружить пост в десять человек. Болван-губернатор уже привык к тому, что я не выхожу днем из дома, так что сразу нас не хватятся. Впрочем, можно бежать и ночью... ночью даже лучше..." Тщетно Гурго кивал на врача, всем существом обратившегося в слух. Император, будто не понимая, с упоением продолжал обсуждать план... После чего в течение месяца губернатор не спал объезжал посты вдоль береговой линии, а вокруг дома стало пестро от красных мундиров...
В воскресенье остров покинул адмирал Мальколм, весьма симпатизирующий императору. Он пришел проститься в сопровождении Лоу, ищущего любой случай увидеть императора, чтобы убедиться: тот не сбежал. Не предложив губернатору даже сесть, император бросился в атаку:
- Правительства берут на службу два типа людей: тех, кого уважают, и тех, кого презирают. Вы - из последних, и ваш пост - это пост палача!
- Я только выполняю приказы, - растерялся Лоу.
- Пройдет время, и о вас, а заодно и тех, кто отдавал вам эти приказы, будут вспоминать лишь в связи с вашим недостойным поведением по отношению ко мне! Убирайтесь и не смейте приходить ко мне, иначе как с приказом о моей казни! Только тогда я велю отворить вам двери! Вон!
Лоу в бешенстве выбежал из комнаты...
- Теперь он жаждет мести, - с удовольствием сказал вечером император. Однако жаль, что я вынужден говорить слова, которые не простил бы себе в Тюильри. Надо больше хладнокровия - тогда в словах появится больше достоинства и прозвучат они куда сильнее.
Теперь он радостно ждет ответных издевательств... И о каждом я должен буду писать в Европу. Как и об этой сцене тоже.
Пришло известие: в Палате общин виги (находящиеся в оппозиции) сделали запрос "о недостойном обращении правительства с генералом Бонапартом". Цель достигнута - в обществе начинает расти негодование.
Насчет губернатора император не ошибся - ответ последовал быстро. Лоу сообщил всем нам: "Французы, желающие оставаться при генерале Бонапарте, должны подписать обязательство, в котором они соглашаются подвергнуться всем запретам, какие будут предписаны для генерала Бонапарта. Они должны будут повиноваться английским законам и распоряжениям губернатора и будут осуждены на смертную казнь, если попытаются содействовать побегу генерала Бонапарта. Те, кто откажется подписать данное обязательство, будут незамедлительно высланы на мыс Доброй Надежды". Император пришел в ярость и запретил нам подписывать эту бумагу, но мы все подписали ее тайно.
Император попросил меня принести всё, что надиктовал... Две недели читал и вносил поправки, а вчера наконец сказал мне: "Мы славно потрудились". Да, образ, который он создал, великолепен! Гений, преданно служивший великим идеям на фоне палящих пушек, развевающихся знамен, мундиров марширующей гвардии и павших к его ногам государств. Каким тусклым будет казаться мир старых монархий после этого сочинения! Император в блеске великих подвигов вновь возвращался к современникам, чтобы уйти к потомкам в бессмертие.
Сегодня он попросил меня дописать следующее (он назвал это послесловием): "Меня не заботит, как будут искажать мои поступки. Моя жизнь - гранит, о который ругатели обломают зубы. Историки вынуждены будут рассказывать о моих подвигах. Ибо дела мои говорят сами за себя, точнее сверкают, как солнце! Я обуздал хаос, облагородил революцию и раздвинул до небес пределы славы. Все это чего-нибудь да стоит... Мой деспотизм? Он был продиктован обстоятельствами - анархия и великий беспорядок уже стучались в дверь, когда я пришел... Моя страсть к войне? Читайте мой рассказ - на меня всегда нападали... Стремление к всемирной монархии? Да меня сами враги заставили стремиться к этому! Честолюбие? Но самое великое. Я мечтал утвердить царство разума, дать простор человеческим талантам. Надеюсь, историки пожалеют, что такое честолюбие осталось неудовлетворенным..."
- Ну что ж, - сказал император, - финита! Я уверен - это будут читать поколения. - И он процитировал Библию, что бывало весьма редко: - "И увидел Он все, что создал, и вот, хорошо весьма". - Потом сказал: - Если, мой друг, вас вышлют, вы обязаны суметь провезти с собой в Европу всё, что мы записали.
- Да, сир, - ответил я, несколько удивленный тем, что он заговорил о высылке.
- Вы помните, что второй вариант наших, - так он сказал, - сочинений на случай обыска должен быть...
- Спрятан за подкладкой вашего саквояжа, сир. - Этот саквояж великолепный, кожаный, с двойным дном - он вдруг вручил мне на днях.
- Да! - спохватился император. - Мы начали с вами писать мое завещание... Возвратите мне его. Что еще у вас есть из моих бумаг... естественно, кроме того, что мы с вами написали?
- Карта Аустерлица, которую вы мне дали. И письма русского царя после Тильзита, сир.
- Возвратите мне всё это, мой друг.
Я поднялся в свою комнату и принес бумаги. Он сложил их в стол.
- "И совершил Он к седьмому дню дела свои, которые Он делал, и почил Он в день седьмой от всех дел своих..." Теперь я могу спокойно заняться завещанием. А вы... вы напишите побыстрее то письмо.
Он имел в виду очередное письмо об издевательствах губернатора. Император предложил мне отправить его с покидавшим остров чиновником Ост-Индской компании. Я предупредил императора, что человек этот показался мне очень подозрительным. Я был почти уверен, что он - шпион губернатора.
