Окончательно повеселев, Алексей возвратился к портрету Марины и к вечеру его закончил. Портрет ему очень понравился.
Время до отбоя прошло настолько незаметно, что он даже удивился. Удобно постелив себе в кресле, Алексей заснул крепким сном хорошо поработавшего человека, и если бы не будильник, то обязательно бы проспал подъем. Завтрак, состоявший из поджаренного им на электрической плитке куска мяса и горячего чая, пришелся по вкусу. Он сел заполнять очередную страничку бортового журнала. Авторучка оставляла на бумаге короткие ясные строчки. Внезапно он ощутил на лбу испарину. "Отчего бы это?" Чувствовал себя он бодро, но с каждой минутой становилось почему-то все жарче и жарче. Он перевел глаза на термометр и покачал головой: вот тебе на, вместо обычных восемнадцати дали целых двадцать восемь. Очевидно, Василий Николаевич Рябцев решил попробовать, что скажет его организм энцефалографу в этом случае. Что же, посмотрим. Заложив руки за спину, горелов прошелся по камере, словно принимая вызов.
"Сурдокамера -- это тот же космический корабль, -- рассуждал он, -- а там могут быть любые температуры, и я обязан их переносить".
Двадцать восемь градусов по Цельсию ничего особенного не представляют в обычных условиях. Но в сурдокамере человек находится взаперти. Забирая из окружающего воздуха кислород, он все время выдыхает углекислоту, и, как бы хорошо ни работали воздухозаборники, какая-то ее часть невидимым тяжелым пластом оседает в сурдокамере и при повышении температуры усиливает нагрузку на организм.
Прошло несколько часов. Ртутный столбик термометра оставался в прежнем положении. Сидеть, ходить и стоять Горелову чертовски надоело. Чтобы легче переносить новое испытание, он старался не думать о жаре. Это не удавалось. Духота все сильнее и сильнее наваливалась на него. Несколько раз он брался за влажное горло с таким видом, словно хотел расстегнуть тесный воротник, но тесного воротника не было -- пальцы наталкивались на мягкую материю свитера. Звенело в ушах, даже ресницы были влажными. Дыхание становилось тяжелее, казалось, поднимается он в гору, а дороге не видно конца.
"Но ведь так надо, -- убеждал себя Алексей, -- предположи, что ты летишь к далекой планете, тебе не час и не три надо бороться с нехваткой кислорода. Это трудно, но надо. Какой же ты космонавт, если не выдержишь, а?"
Алексей достал самый небольшой по размеру лист загрунтованного картона, снова взялся за кисть. Она добросовестно наметила зимнюю деревенскую улицу, длинный строй нахохлившихся под соломенными крышами избенок, дымки из труб, отвесно устремленные в синее стылое небо, и дорогу, заваленную огромными сугробами. Потом подумал и прибавил к пейзажу мостик у околицы над заледенелой речушкой.
Пока Горелов писал пейзаж, все время видел перед глазами снег и зимнее небо, -- в жаркой сурдокамере дышать становилось все легче и легче, даже пот перестал проступать на лбу и щеках. Отодвинув пейзаж, он критически вгляделся в него. Рисунок, по мнению Алексея, ничего особенного не представлял. Почему же так легко ему вдруг стало и так приятно? Он посмотрел на термометр и облегченно вздохнул. Вот в чем дело! Пока он рисовал зимний пейзаж, испытание высокой температурой закончилось, и в сурдокамере снова водворились столь приятные восемнадцать градусов.
Так прошел и второй день. А на третий случилась беда, которую ни врач-психолог, ни его ассистенты, ни сам космонавт не могли и предвидеть. К вечеру он почувствовал испарину и легкие боли в желудке. Боли стали нарастать и беспокоить сильнее. Проклиная все на свете, Алеша ложился то животом вниз, то на спину, когда экраны на ночь временами выключались, прикладывал к животу подушку -- ничего не помогало. Удрученный и похудевший, промаялся он животом и весь четвертый день. Чтобы не вселять подозрений у наблюдавших за ним медиков, Алексей в назначенное время добросовестно принимал пищу, а потом скрипел зубами от новых болей.
"Черт побери! -- думал он. -- А что, если тебя этаким образом во время настоящего космического полета хватит? Каюк". Было и смешно и грустно.
x x x
Вечером Марина отыскала Женю Светлову в классе самоподготовки. Женя сидела над толстым учебником политэкономии и конспектировала главу "Прибавочная стоимость". Увидев встревоженное лицо подруги, немедленно все отложила в сторону.
-- Что с тобою, Маринка?
-- Понимаешь, -- сбивчиво объяснила Бережкова, -- мне очень не нравится Алеша Горелов.
-- Вот как? -- игриво улыбнулась Женя. -- А я полагала, что он тебе, наоборот, нравится.
-- Да нет, Женя, -- отмахнулась подруга, -- я о том, какой он сейчас в сурдокамере.
-- Похорошел или подурнел? -- все так же игриво спросила Женя.
-- Да перестань ты! -- возмутилась Бережкова. -- С парнем на самом деле что-то неладное. Может, заболел, а сказать -- самолюбие не позволяет, боится, что опыт могут прервать. У меня есть план. Сейчас на дежурстве Сонечка. Зайдем к ней на полчасика и уточним, что с ним.
У Жени округлились глаза.
-- Что ты, Марина! Или забыла, что с тем, кто в сурдокамере, переговоры запрещены?
-- Спокойно, Женечка, я все продумала. Соня нас пропустит, и ты пойдешь к ней. А я задержусь в первой комнате. Там есть отверстие в сурдокамеру для киноаппарата. Оно закрыто черной металлической трубой, которая снимается лишь в том случае, если надо производить киносъемку. По ней можно пробить морзянку даже обыкновенным карандашом.
-- Маринка, ты гений!
Взявшись за руки, подруги пробежали по снежной аллее к учебному корпусу, поднялись на третий этаж. На дверях сурдокамеры висела знакомая всем табличка: "Громко не разговаривать. Идет опыт!"
Марина, встав на цыпочки, шепнула:
-- Ты будешь Сонечке зубы заговаривать, а я с Алешей свяжусь, -- и нажала на кнопку звонка.
Как они и ожидали, дверь отворила лаборантка Сонечка. Вышла она с томиком Тургенева в руках, свеженькая, несмотря на поздний час. Появление космонавток обрадовало ее.
-- Девочки, вот не думала!
-- А мы к тебе, Сонечка, -- затараторила бойкая Женя. -- Понимаешь, шли мимо, видим, в окнах свет и сразу подумали: давай проведаем. Небось скучно тут одной.
-- Ой, какие вы молодцы! Я действительно одна. Василий Николаевич встревожился. Ему вид Горелова не нравится. Говорит, болезненное лицо. Пошел к полковнику Лапотникову советоваться. А я одна. Идемте на Алешу посмотрим.
-- Идем, идем, Сонечка, -- Женя схватила лаборантку за локоть и довольно энергично повела к пульту управления. Тем временем Марина юркнула в маленькую комнату, не зажигая в ней света, быстро нашла металлическую трубку, входящую в сурдокамеру, вынула из кармана своей кофточки тонкий напильник и уверенно, четко выбила по Морзе:
-- Я космонавт-икс, я космонавт-икс. Переговоры храни в тайне.
Полминуты спустя она приняла ответ:
-- Чего тебе надо?
-- Алеша, -- взволнованно спросила Марина, -- что с тобой? Ты так похудел.
В тишине она ловила ответную дробь, складывала в слова.
-- А ты бы не похудел, если бы тебя так несло?
Марина прыснула со смеху. Это ей-то, девушке! Хорошо, что нет Женьки, разнесла бы по всему свету. Марина почувствовала, как уши и щеки ее запылали. Снова застучал по металлу напильник.
-- Как питаешься?
-- По расписанию.
-- Глупый! Немедленно прекрати, -- простучала Марина. -- Делай только вид, что ешь. Перейди на чай и сухари, все пройдет. С незнакомыми корреспондентами будь вежливее.
-- Кто со мной говорит? -- донесся вопрос Алексея, понявшего, что он допустил какой-то промах.
-- Космонавт-икс, -- отстукала Марина. -- Все.
Она вернулась в пультовую в тот момент, когда Сонечка оживленно рассказывала Светловой о своем последнем платье, заказанном в военторговском ателье:
-- Знаешь, Женя, я такое на модельерше видела. Очень, очень прелестное. Вырезы на спине и на груди самые скромные, рукавчики -- одно загляденье, и цена недорогая. Как ты считаешь?
-- Недорого, -- одобрила Светлова, -- только я бы на твоем месте покороче его сделала. Сейчас такая длина не в моде. И притом коленки у тебя посмотри, какие красивые.
-- Да ну тебя, Женька, -- смущенно фыркнула Сонечка.
-- А ты в каком ателье шьешь? -- спросила Марина, чтобы хоть как-нибудь обозначить свое присутствие. -- На Фрунзенской или в Центральном военторге?
-- В Центральном.
-- Я тоже там шью. Там на совесть делают.
Женя пытливо посмотрела на подругу.
-- Мы, наверное, пойдем, Мариночка?
-- Угу, -- ответила Марина, -- визит вежливости нанесли, теперь можем удалиться. Только разреши мне на Горелова взглянуть.
По голубому полю телевизионного экрана неторопливо двигалась фигура Горелова в темном спортивном костюме. Курчавые волосы выбивались из прорезей белого шлема. Насвистывая что-то себе под нос, Горелов деловито отвинчивал крышку термоса. В металлический стакан, булькая, полился круто заваренный чай. Всыпав в него три ложки сахарного песку, Алексей разломил сухарь, и в телевизоре раздался веселый хруст. Бородатый человек самому себе подмигивал в зеркало.
