href="ch2-630.xhtml#id520" class="a">[630], регламентировали взаимоотношения между работниками (
lauradores, obreros) и нанимателями-землевладельцами и т. п. [631] При этом местное законодательство последовательно утверждало свободный характер
heredades. Оно признавало владельческие права как за мужчинами, так и за женщинами [632] и охраняло полную свободу владельца в хозяйственной жизни и получении доходов [633]. Оно запрещало посягательство на владельческие права, причем «Королевское фуэро» сохраняло их даже за находившимися в заключении и заботилось о соблюдении соответствующих прав малолетних и умалишенных [634].
Свободный характер владения проявлялся прежде всего в отсутствии очевидных связей между владельческими правами и необходимостью несения службы, как это было свойственно феодальному держанию. Договоры о передаче владельческих прав заключались публично и ничем не напоминали уступку феодальных прав [635]. Ограничения на наследование, куплю, продажу, обмен, дарение, а также передачу в держание (tenencia) или аренду были минимальны и были чисто техническими [636]. Существенной была лишь норма, сводившая круг владельцев к числу местных весино. Так, пространное фуэро Сепульведы запрещало их приобретение лицам, не проживавшим в пределах término: «de Cega acá» [637]. Кроме того, нельзя не упомянуть о преимущественном (но не исключительном) праве родственников продавца на покупку «heredades» [638], а также полный запрет на их продажу духовным лицам (omnes de Orden) [639].
Этот свободный характер землевладения в системе зависимого учреждения, каковым было консехо XIII — середины XIV в., выглядит внешне парадоксальным [640]: хотя в документах из архивов Куэльяра и Сепульведы фигурируют многочисленные факты востребования с обеих территориальных общин всякого рода явно непривилегированных платежей и повинностей, чаще всего именуемых serviçio, однако выполнение связанных с ним обязанностей как будто совсем не связывалось с владельческими правами податного населения.
Подобная же закономерность применительно к периоду XIII — середины XIV в. прослеживается в случаях, когда в качестве обладателей наследственных владений выступали представители знати, а также церковные и светские корпорации, в частности духовно-рыцарские ордена. При утверждении королями прав этих субъектов на их «heredades» в ходе разделов вновь завоеванных территорий не делалось никаких оговорок об обязательности предоставления службы за полученные земли. Правда, сама служба (seruicum, seruiçio) все же упоминалась в соответствующих актах, но она выступала не как следствие, а как причина получения владельческих прав. В качестве характерного примера можно привести грамоту о предоставлении участка в г. Медельине на правах наследственного владения королем Фернандо III Святым (1217–1252) магистру духовно-рыцарского ордена Алькантра Педро Хуанесу, изданная в 1234 г. в Берланге. Владения давались за «большую и славную службу», которую получатель сослужил королю во время взятия города и которую продолжал нести на момент составления документа, вне связи с получением земли [641].
2. Загадочное правило «год и день» в правовой концепции наследственного владения в XIII — середине XIV в.
Свободный характер наследственного владения как особой формы землевладения последовательно проявлялся и в том, что касалось путей приобретения владельческих прав. Большинство таких путей: получение по наследству от родителей (de patrimonio) или от деда или бабки (de avolengo), покупка, а также приобретение в качестве дара или по обмену — представляется вполне ясным, не требующим специального исследования.
Однако наряду с ними следует указать еще один, весьма специфический, способ. Речь идет о пути приобретения «наследственных владений», регламентируемом 197-м титулом пространного фуэро Сепульведы. Он устанавливает, что фактическое владение чужой «heredad» любым лицом (даже не принадлежащим к местным весино) в течение года и дня (рог anno & día), доказанное соответствующим образом, дает всю полноту владельческих прав на нее. Следующее далее пояснение лишь затрудняет понимание сути изложенной нормы. Оно гласит, что владение в течение года и дня дает указанное право в силу своей адекватности владению в течение полных двух лет.
Известно, что подобные положения содержатся и в некоторых других кастильских, леонских и португальских сводах местного права. Рассматривая их, историк-правовед П. Мереа пришел к выводу о том, что установление правила года и дня восходило к римско-правовой норме срока давности на собственность, оставленную владельцем. По прошествии 30 лет фактического владения эта собственность не могла быть востребована прежним хозяином в судебном порядке, а все права на нее переходили к новому владельцу [642]. Однако то, каким образом и почему римский срок в 30 лет сократился до пиренейского года и дня, должным образом не поясняется [643]. Столь же неясным остается и содержание соответствующей нормы «Королевского фуэро» (FR II. 11.1), которая устанавливает действенность правила «год и день» лишь для случаев, когда фактическое владение осуществлялось с ведома и молчаливого согласия прежнего собственника — «en faz е en paz» (разумеется, под действие этого правила не попадали держания на правах аренды или опеки).
Именно в связи с правилом «год и день» португальский историк трактовал и часто встречающееся в документах латинское понятие «ad anni vicem» и аналогичное по значению старокастильское «anno е vez». Однако здесь существует и другая точка зрения. Одним из первых в начале 1960-х годов ее выдвинул французский историк-испанист А. Уэс де Ламп. Позднее его позицию разделили и обосновали дополнительными аргументами испанские историки, прежде всего X. Гарсия Фернандес, Х.-К. Мартин Cea и другие [644]. Перенося свои рассуждения в совершенно иную плоскость, а именно в сферу экономической истории, они трактуют названное понятие как обозначение двупольного севооборота. Действительно, такое впечатление может возникнуть, поскольку в ряде случаев (пусть и не всегда) выражение «ad anni vicem» соседствует с упоминанием о сельскохозяйственных работах. Так, в грамоте кастильского короля Альфонсо VIII (1158–1214), датированной 1170 г., говорится, что лица, получившие наследственное владение от монарха по этому документу, могут его «пахать и обрабатывать» (arare et laborare) [645].
Подобные примеры не единичны. Тот же корпус документов Альфонсо VIII дает немало таких примеров, в частности в грамотах, датированных 1166 [646], 1192 [647], 1201 [648], 1202 [649] гг. и др. Поэтому на употребление понятий «ad anni vicem» в подобном контексте следует обращать особое внимание. Проведенный мной анализ сотен королевских документов начиная от эпохи короля Кастилии и Наварры Санчо I Великого (он же Санчо III Гарсес Наваррский) [1000 (1028) — 1035] и до середины XIII в. [650] показывает, что до второй половины XII в. пожалование «наследственных владений» этими королями никогда не сопровождалось оговоркой «ad anni vicem». Более того, в леонских грамотах она не употребляется вообще; в кастильских же появляется лишь в правление Альфонсо VIII [651]. В документах последнего, а также Энрике I и Фернандо III означенная оговорка всегда фигурирует в составе устойчивого
