Вот и Внуково. Погода прекрасная, ярко светит солнце. Самолет приземляется, и по трапу спускается отец. Улыбающийся и ни о чем не подозревающий, он приветствует маршалов и генералов. Подошел к нам. Обнял, расцеловал и тут же скороговоркой: «Вы поезжайте домой, а меня приглашает в свою машину Иван Степанович Конев. Поедем на заседание Президиума ЦК…
Все ясно, думаю, хотят взять тепленьким. Бросаюсь на шею к отцу и прямо в ухо шепчу: «Папа, необходимо, чтобы ты поехал с нами, это очень важно. Взяв меня под руку, отец подошел к Коневу: «Семья очень соскучилась. Довезу их до квартиры, оттуда сразу в Кремль, это же рядом».
Никогда не забуду, как посмотрел на меня Конев. Если бы взгляд мог испепелить, от меня бы ничего не осталось. Наконец мы в машине, и отец читает наше послание. Видим, как меняется его лицо. Прячет листок во внутренний карман, снимает очки и тихо говорит: «Я подозревал что-то неладное. Когда сказали, что связь с Москвой прервана… Сейчас поеду, и все прояснится». Отец высадил нас, машина укатила в Кремль».
Вернемся к записям маршала Г. К. Жукова:
«…Явившись в Президиум, я увидел за столом всех членов и кандидатов Президиума и всех маршалов, кто встречал меня на аэродроме. Мне предложили коротко доложить о поездке в Югославию и Албанию. Я доложил основное…
Затем Хрущев сказал:
— За время вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив Министерства обороны. По этому вопросу доложит Суслов.
Суслов начал с того, что министр обороны Жуков проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников и Главное политическое управление…
Взял слово Микоян и сказал:
— Мне непонятно, и до сих пор волнует одна фраза, сказанная Жуковым на Президиуме ЦК во время работы по поводу антипартийной группы Маленкова, Молотова. Жуков тогда сказал: «Если будет принято решение, предложенное Маленковым (о снятии Хрущева. — Ред.), то он, Жуков, не подчинится этому решению и обратится к армии. Как это понимать?»
Я тут же ответил: да, это было оказано, но я говорил, что обращусь через парторганизации армии к партии, а не к армии.
— Значит, вы сознательно об этом говорили, — сказал Микоян, — а я думал, что вы тогда оговорились.
— Вы что, забыли обстановку, которая тогда сложилась? — ответил я Микояну.
Затем выступил Брежнев. Он наговорил, что было и чего никогда не было, что я зазнался, что я игнорирую Хрущева и Президиум, что я пытаюсь навязать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль военных советов.
Затем выступил Хрущев. Он сказал:
— Есть мнение освободить товарища Жукова от должности министра обороны и вместо него назначить маршала Малиновского. Есть также предложение послезавтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища Жукова (по словам кандидата в члены Президиума ЦК КПСС Н. Мухитдинова, разговор о назначении министром Р. Малиновского состоялся после ухода Г. Жукова с заседания Президиума ЦК. — Ред.).
Предложение было, конечно, принято единогласно.
Вся эта история, подготовленная против меня как-то по-воровски, была полной неожиданностью. Обстановка осложнялась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не первый раз мне пришлось столкнуться с подобными подвохами. Однако я почувствовал, что Хрущев, Брежнев, Микоян, Суслов и Кириленко решили удалить меня из Президиума ЦК. Видимо, как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого Хрущев остается в долгу в период борьбы с антипартийной группой Маленкова — Молотова. Эта мысль была подтверждена речью Микояна на Пленуме, где он сказал:
— Откровенно говоря, мы боимся Жукова.
Вот оказалось, где зарыта собака! Вот почему надо было отослать меня в Югославию и организовать людей на то, что было трудно сделать при мне».
Мы ждали возвращения отца на нашей квартире на улице Грановского, — продолжала свой рассказ Элла Георгиевна. — Сели за обеденный стол, но есть не могли, только пили кофе. Строили предположения о том, что же происходит там, в Кремле. Мы не исключали и самого плохого. От этого не было никаких гарантий. Мама даже извлекла из-под кровати маленький коричневый чемоданчик со сменой белья и туалетными принадлежностями, который хранился на случай ареста. С тех пор, как я себя помню, он всегда был наготове. (Может, это был «тревожный чемоданчик», иметь который полагается каждому военному? — Ред.)
Шли томительные часы ожидания, казавшиеся вечностью, наконец — звонок в дверь. С порога отец говорит: «Ну вот, сняли…» Пока собирались на дачу, он рассказал о том, как все происходило. На дачу ехали молча, каждый думал о своем. Вошли. Отец несколько удивился, что на квартире правительственные телефоны отключили, а тут оставили в неприкосновенности. Он сразу же набрал номер квартиры Хрущева.
— Никита Сергеевич, я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности министра и тут же ставится вопрос на Пленуме ЦК. Не пони-ма-ю…
Хрущев сухо ответил:
— Ну вот будешь на Пленуме, там все и узнаешь.
На Пленуме ЦК с докладом выступил М. А. Суслов, который сформулировал основные обвинения. Маршалу Жукову вменялось в вину:
— попытка вывода Вооруженных сил из-под контроля ЦК (действия по ликвидации Высшего военного совета, ограничение функций военных советов округов, флотов, групп войск, сокращение политорганов в армии и на флоте. Запрещение Главному политическому управлению информировать ЦК КПСС о состоянии войск и т. д.);
— стремление сосредоточить в руках Министерства обороны необъятную власть с целью установления диктатуры (желание подчинить себе пограничные войска КГБ и внутренние войска МВД, создание разведшколы без санкции ЦК);
— культ личности Жукова (преувеличение своей роли в Великой Отечественной войне и в борьбе с «антипартийной группой», личная нескромность);
— жесткий стиль руководства и грубость по отношению к подчиненным;
— авантюризм во внешней политике, проявляющийся в том, что маршал подчеркивал свое особое мнение, расходящееся с генеральной линией партии и т. д.
Были отмечены и многие другие недостатки, якобы присущие Георгию Константиновичу Жукову. А главным был сложный клубок ведомственных и личных противоречий между министром обороны, с одной стороны, и Хрущевым с его приближенными — с другой.
После ареста Берии и июньского Пленума ЦК 1957 г. влияние Вооруженных сил в стране возросло. В результате разгрома «антипартийной группы», в котором Вооруженные силы проявили себя самостоятельной политической силой, а маршал Жуков стал одной из самых влиятельных и авторитетных фигур, на партийном «Олимпе» содрогнулись и стали искать способ, чтобы поставить военных на место, а самого знаменитого из них примерно наказать.
Помимо докладчика Суслова, Хрущев и партийный аппарат ЦК подготовили 27 выступающих, среди которых особое значение придавали маршалам Советского Союза. Как было принято в те времена, маршалы принесли в ЦК свои тезисы, а доводили их «до ума» аппаратчики.
Первым в прениях выступал начальник Главного политического управления генерал-полковник Алексей Желтов, который не пожалел черной краски при характеристике маршала Жукова. От него Георгий Константинович другого и не ожидал. Его волновало, как выступят боевые друзья — бывшие командующие фронтами и армиями, руководители Генерального штаба.
Стенографический отчет октябрьского (1957) Пленума ЦК сохранил для истории выступления военачальников — и с сожалением приходится констатировать, что никто из выступавших полководцев не нашел в себе гражданского мужества подняться выше прошлых обид. Один лишь маршал К. К. Рокоссовский попытался хоть чуточку по-человечески поддержать министра. Остальные выступали в соответствии с установками Старой площади. Военачальники 1957 года были уже психологически не те, что в июне 1946 года, когда они, выступив единым фронтом, отмели обвинения министра госбезопасности и не позволили партийной элите расправиться с Жуковым на заседании Высшего военного совета…
Существует несколько версий того, как Георгий Константинович перенес внезапную отставку. Константин Михайлович Симонов со слов маршала Жукова описал этот эпизод в книге «Глазами человека моего поколения»:
«Мне пришлось пережить в своей жизни три тяжелых момента. Если говорить о третьем из них, то тут в чем-то, очевидно, виноват и я, — нет дыма без огня. Но пережить это было нелегко.
Когда меня в пятьдесят седьмом году вывели из состава Президиума ЦК и из ЦК я вернулся после этого домой, я твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силу воли, как бы ни было тяжело.
