Вместе с восставшими на снег падали обычные жители Петербурга. Некоторые из них пришли поглазеть, другие хотели помочь, третьи вообще непонятно зачем там оказались. Больше всего пострадала толпа, зажатая между рядами восставших и оцеплением. Их смяли в общей давке.
Если из восставших погибло, в общей сложности, до 300 человек, то потери черни были куда как значительнее: 150 детей, 79 женщин, 903 простолюдина мужского пола.
Начал стекаться народ. Люди заняли все свободное место, облепили деревья и решетки. Кричали приветственно, предлагали свою помощь. Восставшие на них даже не смотрели. Они стояли. Наконец подошли части, которых они так ждали, – лейб-гвардии Гренадерский полк, Гвардейский морской экипаж, и общее число восставших превысило 3000 человек. Несколько часов потребовалось, чтобы только собрать всех на эту площадь. Теперь они стояли в каре и ждали. Чего? Верные власти войска замкнули окружение. Толпы народа, опоздавшие к началу бунта, теснились позади правительственных солдат.
Николай не знал, что делать: вдруг это каре развернется и при поддержке толпы пойдет на Зимний? Он даже думал в случае опасности бежать из дворца. Но восставшие ничего не предпринимали! Они стояли! Они позволили полностью себя окружить! И началось то, что называется подавлением Сенатского восстания, а проще – расстрел. Николай очень боялся, что декабристы достоят на площади перед Сенатом до темноты, тогда простолюдины осмелеют, и вся эта масса… Он приказал стрелять картечью, сначала – поверх голов, надеясь восставших разогнать. В ответ те стали стрелять из ружей. Второй залп картечью был уже на поражение. Строй дрогнул, началось отступление. Дали третий залп, четвертый… Отступление перешло в бегство.
Часть восставших бросилась на лед, надеясь перебраться на Васильевский остров, но из Петропавловской крепости ударили пушки, лед стал проламываться, люди – тонуть, скоро Нева была покрыта телами мертвых и раненых. Тех, кто бросился спасаться по городским улицам, догоняли кавалеристы и рубили саблями. Вместе с восставшими на снег падали обычные жители Петербурга. Некоторые из них пришли поглазеть, другие хотели помочь, третьи вообще непонятно зачем там оказались. Больше всего пострадала толпа, зажатая между рядами восставших и оцеплением. Их смяли в общей давке. Если из восставших погибло, в общей сложности, до 300 человек, то потери черни были куда как значительнее: 150 детей, 79 женщин, 903 простолюдина мужского пола.
К ночи царь велел убрать тела с невского льда. Этот приказ поняли по-своему: просто пробили проруби и отправили под лед и совсем уже мертвых, и еще живых! Так трагически закончилось Сенатское восстание, смысл которого в момент его начала был известен только организаторам. А что, если бы офицеры посвятили в свой замысел солдат? Им это и в голову не приходило. Умные, честные, искренние, жертвенные декабристы попросту боялись, что, открыв правду, они окажутся на этой площади совсем одни. Без своих солдат. Это настолько же они не понимали своих соотечественников?! Или – настолько их понимали? Ведь, когда кто-то из офицеровагитаторов попробовал просветить своих нижних чинов по поводу конституции, солдаты подумали, что так зовут жену их обиженного царя Константина…
В Южном обществе, где идеалистов было меньше, солдатам никто правду раскрывать и не собирался. Да и ситуация, в которую они попали, была вынужденной: они уже знали о Сенатском восстании и провале всей операции, новую присягу уже принесли. Под арестом уже сидел Сергей Муравьев-Апостол, о котором было известно досконально: дружит с северянами и сам заговорщик.
Освободившись, Муравьев-Апостол зачем-то начинает со лжи: он всем говорит, что назначен вместо прежнего командира. Более того, он откровенно врет, что все остальные части давно восстали, избрали революционный комитет и что все прежние высшие чины арестованы, и назначены новые чины, революционные.
29 декабря 1825 года группа офицеров отправилась его отбивать. Муравьев сидел под замком в селе Трилесы, где стоял Черниговский полк, а пришедшие освобождать его были офицерами этого полка. Командир полка наотрез отказался выпустить узника, началась драка с применением оружия, командир получил несколько ран, одну в живот, и Муравьева все же отбили. Причем в этом освобождении солдаты не участвовали, а кое-кто из них даже помог спастись тяжелораненому командиру.
Освободившись, Муравьев-Апостол зачем-то начинает со лжи: он всем говорит, что назначен вместо прежнего командира. Более того, он откровенно врет, что все остальные части давно восстали, избрали революционный комитет и что все прежние высшие чины арестованы, и назначены новые чины, революционные. Словом, сам он, Муравьев, назначен этим комитетом. И ему, Муравьеву, поручено привести полк в Варшаву, к настоящему императору Константину Павловичу, который ни от какого престола не отказывался. Кажется, больше всего Сергей Муравьев боялся сказать своим солдатам правду.
Дальше, собственно, начинается само восстание. Утром 30 декабря офицеры ведут своих солдат на город Васильков, берут там полковую казну и оружие; денег в казне немного, зато с оружием все хорошо. Дабы у солдат появился интерес и материальный стимул, организаторы начинают раздавать им деньги – те самые, очевидно, что взяли из ограбленной казны. Из Василькова идут на Мотовилиху, где проводят весь следующий день, и, выстроив нижних чинов, зачитывают им «Православный катехизис» – так называется их манифест, составленный самим Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым. Из него вряд ли кто из солдат хоть что-то понял, зато одно слово нижние чины услышали и трактовали посвоему: «свобода», то есть можно делать все, что хочется.
Черниговским революционным отрядам братьев Муравьевых-Апостолов хотелось грабить. Именно этим делом они сразу и занялись. Очень удачно пограбили местный шинок и изъяли у хозяина 360 ведер водки. Отличная революция, господа! Правильная! Для полного удовлетворения! В Мотовилихе начинается откровенный грабеж. Грабят все. Тащат вещи из домов, деньги, обирают не только богатых, но и бедных, у какой-то женщины уносят даже старый кожу-х – словом, революционер Муравьев ведет за собой пьяную и дикую орду. Он приказывает оставить село. Орда из Мотовилихи уходить не хочет – еще не все ограблено и не все выпито. Только напоминание о Константине, который ждет этот пьяный сброд в Варшаве, заставляет солдат подчиниться приказу.
Дикое войско идет на Житомир, чтобы соединиться со своими, но, узнав, что на дороге в Житомир – вовсе не свои, а правительственные войска, поворачивает к Белой Церкви. Часть пьяных теряется по пути, часть, почуяв обещанную свободу, попросту бежит. Ни Муравьев, ни офицеры-заговорщики ничего сделать не могут: с народом, который они попытались поднять на восстание, им не справиться.
Черниговским революционным отрядам братьев Муравьевых-Апостолов хотелось грабить. Именно этим делом они сразу и занялись. Очень удачно пограбили местный шинок и изъяли у хозяина 360 ведер водки.
Наконец, изрядно поплутав, войско оказывается практически в той точке, из которой вышло в конце декабря. 3 января они натыкаются в районе Устимовки на правительственные войска. Тут и происходит первый и последний бой. Против восставших выставлены пушки. Что делать? Ясно уже, что все проиграно. Никакой победившей революции! Муравьев принимает совершенно дикое решение и отдает приказ идти в лобовую атаку без выстрелов! Само собой, по ним стреляют, люди падают, солдаты не хотят идти на пушки, они бегут, бросают полковое знамя, руководитель восстания пытается знамя поднять, потом почему-то бросается к своей лошади, которую держит под уздцы один из его солдат, пытается вскочить в седло, но он ранен в голову, у него не получается… И тут его верный нижний чин, вместо того чтобы помочь командиру угнездиться в седле, демонстративно втыкает в брюхо спасительницы-лошади штык и говорит не то «вы нам наварили каши, так кушайте с нами», не то «не, ваш благородие, мы и так заведены вами в несчастье» – так солдат понял намерения командира: бежать, наделав дел. Что намеревался делать его командир – неизвестно: то ли скакать на пушки, то ли скрыться и поднимать новый бунт…
А ведь на тайных собраниях был вроде бы нормальный человек и говорил разумные вещи. Но стоило дойти до дела – действительно «наварил каши». Младший брат Сергея, Ипполит, увидев царские войска с пушками, сразу понял, что все кончено. Он застрелился. А Сергей выжил, даже поправился от ран, но по приговору суда над декабристами был повешен вместе с другими участниками северного и южного восстаний – Рылеевым, Каховским, Пестелем и Бестужевым-Рюминым.
Степень виновности других декабристов была оценена мягче: кого отправили в каторжные работы до конца дней, кого – в армию с разжалованием в рядовые, кого на Кавказ – искупать вину кровью, кого в крепость, кого в тюрьму, кого под надзор полиции, и многих лишили дворянства. Наказание солдатское было обычным – их под шпицрутенами прогнали сквозь строй…
