Ознакомительная версия.
3 июля мне сообщили товарищи, которые меня обслуживали, что ко мне на дачу собирается приехать Л. И. Брежнев.
Откровенно говоря, меня это несколько озадачило. С Брежневым я не так был близок, чтобы он просто так приехал, без особой надобности. Я мог ожидать приезда ко мне Н. В. Подгорного, который в это время отдыхал в Крыму, на даче в Мухолатке. Ибо я не один раз бывал у него дома и на даче, да и он не «обходил» меня своим присутствием, посещениями и самыми задушевными разговорами. Но факт есть факт, а гость — «священная особа», я распорядился, чтобы достойно приняли и встретили гостя.
Часа через два появился на даче Брежнев. Я достойно и любезно его встретил. Сели на скамейку, ведем ничего не значащий разговор о погоде, воде, купанье. В это время к нам подошел внук Петя. Брежнев к нему обратился: «Мальчик, как тебя зовут?» Петя ответил. «А как тебя зовут?» — обратился он к Брежневу, тот ответил. Петя подумал немного и сказал: «А, знаю, ты дядя Леня из кинобудки». Такой ответ меня озадачил, и Брежнев несколько был смущен, а я почему-то чувствовал какую-то виновность в «нетактичном» заключении внука. Секретарь ЦК КПСС — и вдруг похож на «дядю Леню из кинобудки»! Оказалось, что на дачу приезжал киномеханик, тоже «дядя Леня». В общем, «недоразумение» было выяснено, и Брежнев после этого долго в разговорах и рассказах вспоминал свою встречу с моим внуком Петей и передавал ему приветы. Бывало, говорил мне: «Передай, Петро, привет Пете от дяди Лени из кинобудки», — это была всегда шутка.
Брежнев предложил мне пройтись и поговорить, чтобы никто нам не мог мешать. Я предложил пройтись на пирс выкупаться и там в беседке спокойно поговорить. Предложение было принято, но о чем будет идти разговор, я понятия не имел. Брежнев начал расспрашивать меня, как мне работается, много ли трудностей, как поддерживают меня члены ЦК КПУ и в целом партийный актив? Я ответил, что объем работы огромный, работаю на этой работе сравнительно немного, и, естественно, есть трудности, недочеты, недоработки и даже возможны упущения. Что касается поддержки членов ЦК и партийного актива, то я чувствую, что имеется определенный деловой контакт и хорошая поддержка. Жаловаться нельзя, надо больше контактировать, прислушиваться, принципиально относиться к решению вопросов, тогда меньше останется времени рассуждать, кто и как к кому относится. Такой мой ответ, я почувствовал, насторожил Брежнева, и он разговор повернул по другому руслу — о работе промышленности и сельского хозяйства. Через некоторое время он якобы между прочим, невзначай задал мне вопрос: «А как к тебе относится Н. С. Хрущев?» Я ответил, что, сколько с ним ни встречался, всегда вел разговор откровенно, он всегда выслушивал, давал советы. Если с чем не соглашался, то он спокойно растолковывал мою ошибку, доказывал свою правоту. В заключение я сказал, что мне кажется, что Н. С. Хрущев ко мне относится спокойно, как руководитель к младшему. С его стороны я никогда в свой адрес не слыхал ни окрика, ни грубого обращения. При этом Брежнев как-то не совсем внятно проронил слова: «Это он в глаза, а за глаза может другое говорить и говорит».
Я как-то немного растерялся, подумал, может быть, Брежнев кое-что знает об «истинных» отношениях ко мне Н. С. Хрущева. Но тут же ему ответил, что Хрущев занимает такое положение, что ему нет надобности говорить одно в глаза, а другое за глаза. Да и вообще, у него такая ответственность и нагрузка, что мы должны его понимать, если он даже кое-что скажет резкое. Но он не злопамятный по своей натуре, добрый и отзывчивый человек. Брежнев при этом сказал, что я мало о нем знаю, замкнулся здесь в своей «провинции» и ничего не вижу и не чувствую. Я ответил, что кому положено, тот то и делает. «Это так, — ответил он, — но надо немного шире смотреть на происходящее. Все, что происходит в партии, стране, в хозяйстве исходит от вас, членов Президиума ЦК, решений правительства. И мы видим, что вы все единодушны в принимаемых решениях и все поддерживаете предложения Хрущева и первыми аплодируете ему. Мы с «мест» тоже все «вторим». Далеко не все так, как внешне кажется. Нам с Хрущевым трудно работается. Об этом я и приехал с тобой, Петро, поговорить откровенно, но об этом никто не должен знать».
Время подошло к обеду, я пригласил Брежнева пообедать в кругу моей семьи. Приглашение было принято, и мы провели приятно время. Подвыпивши, Брежнев начал декламировать какие-то старые, затасканные стихи. Взгромоздившись на стул, стоя, он «упивался» своей речью. За обедом несколько раз порывался апеллировать к моей супруге Ирине, что я его, Брежнева, не понимаю. Каждый раз я старался приглушить этот разговор репликой, что, мол, еще поговорим.
В это время мой сын Борис был в служебной командировке в Африке, невестка Леля была с нами, и вот в разговоре Брежнев хвастливо и самонадеянно заявил, что, мол, «если хочешь, Леля, то я могу тебе устроить поездку к мужу. Тебе это ничего не будет стоить». Все это говорилось под «парами». Обед продолжался долго. И мы снова вышли на улицу с Брежневым, когда уже солнце спряталось и начало темнеть.
Возобновился снова разговор, но уже более оживленный по понятной причине. Брежнев сказал тогда мне: «Ты, Петро, должен нам помочь, поддержать нас!» Я ответил: «Не знаю, в чем вас и кого поддерживать? Расскажите, в чем суть постановки вопроса? Тогда, может быть, можно что-то сказать».
Брежнев снова сказал, что я ничего не знаю, но так работать, как мы, мол, работаем, невозможно. «Н. С. Хрущев с нами не считается, грубит, дает нам прозвища и приклеивает разные ярлыки, самостоятельно принимает решения. Он недавно заявил, что руководство наше старое и его надо омолодить. Он подбирает «ключи», чтобы нас всех разогнать». Тут я ему сказал: «Не знаю о прозвищах, ярлыках и как там у вас принимаются решения, но я сам из уст Хрущева слышал, что действительно в Президиуме ЦК собрались старики и надо бы состав значительно омолодить». При этом, обращаясь ко мне, Брежнев сказал: «Я думаю, что в центральные руководящие органы надо брать людей в возрасте самое большее 45–50 лет. А на нацкомпартии, обкомы и крайкомы и того моложе. А вы как думаете?» — обратился он ко мне. Я ответил, что с ним Никита Сергеевич согласен, но со счетов опыт старших товарищей сбрасывать нельзя. Он полушутя обратился ко мне: «А вам сколько лет?» Я ответил, что пошел уже пятьдесят пятый год, он шутя сказал, что я тоже уже «старик». Я продолжал, что Хрущев беспокоится об омоложении руководящего ядра — это хорошо, должна быть преемственность.
Тут Брежнев мне сказал, что я его по этому вопросу неправильно понял. А потом, мол, надо понимать, что он только прикрывается омоложением кадров, а на самом деле хочет разогнать опытные кадры, чтобы вершить самостоятельно все дела. Брежнев снова начал говорить, что я его не хочу понять и что о его приезде, тем более о разговоре, в такой постановке вопросов никто не знает и не должен знать. Я ему ответил: «Если вы мне не доверяете, то нечего было вам ко мне ехать и вести разговор, а о конфиденциальности прошу мне лишний раз не напоминать». Тут Брежнев, очевидно, спохватился и сказал: «Ты, Петро, правильно меня пойми, мне тяжело все это говорить, но другого выхода у «нас» нет». Тут же снова сказал, что Хрущев над многими из нас просто издевается — нет никакой жизни. Тут же как мальчишка расплакался и сказал: «Без тебя, такой крупной организации, как Компартия Украины, мы не можем предпринять что-либо, улучшающее наше положение». Я сказал Брежневу, что им всем надо собраться и откровенно и открыто поговорить с Н. С. Хрущевым о недостатках, и мне кажется, что с Никитой Сергеевичем можно вести такой разговор, он может понять.
Тут Брежнев ответил: «Ты это так говоришь потому, что не знаешь истинного положения дел. Если мы попытаемся это сделать, он нас всех поразгоняет, и в это верить нельзя».
Долго, далеко за полночь, мы вели разговор на одну и ту же тему. Зашли в дачу, перекусили, выпили по рюмке коньяка, на прощание Брежнев меня обнял, поцеловал и сказал: «Петро, мы на тебя очень надеемся». Я ответил, что нам по этому вопросу еще надо поговорить. Это вопрос чрезвычайно серьезный, и с ним надо не спеша разобраться. Брежнева отправил на своей машине, так как он сам об этом меня просил. Когда уехал Брежнев, я сам еще долго, почти до рассвета, бродил в парке и по набережной. Так и не мог уснуть до самого утра, все это меня очень взволновало и растревожило.
4 июля. Дождавшись утра, я позвонил в Мухолатку Подгорному и сказал ему, что у меня вчера был Брежнев, мы много говорили, но он просил никому о его приезде и разговорах не говорить. Подгорный сказал, что ему известно, что Брежнев был у меня, и примерное содержание наших разговоров тоже известно. Затем спросил, чем я занят, я ответил, что «переживанием» вчерашних или уже и сегодняшних разговоров и встречи. Подгорный мне сказал: «Если сможешь, подъезжай ко мне, будем вместе «переживать». Я сразу же уехал в Мухолатку и по дороге все гадал и думал, что бы это все значило, меня этот вопрос очень тревожил.
Ознакомительная версия.
