Виктор Степанович схватил чужой, недопитый стакан чая и залпом его осушил. До Черномырдина, видимо, дошла информация, что у Евстафьева отняли удостоверение, незаконно выданное лично руководителем аппарата премьера. Евстафьев по этому документу получал право заходить в особо охраняемую правительственную зону, в которую имели доступ далеко не все руководители аппарата Черномырдина. Именно поэтому «активисты» по разграблению предвыборного штаба были уверены, что коробку с деньгами при таком удостоверении они, как всегда, вынесут беспрепятственно.
Выслушав наши объяснения, Черномырдин немного успокоился. Заказал себе свежий чай, выпил его и уже по-доброму с нами попрощался. Барсуков тоже собрался к себе на Лубянку. Но в это время по прямому проводу позвонил Президент.
– Слушаю, Борис Николаевич, – ответил я.
– Барсуков у вас?
– У меня.
– Дайте ему трубку.
– Слушаю, Борис Николаевич, – отчеканил Михаил Иванович. – Есть. Понял. Слушаюсь.
Потом передает мне трубку:
– Тебя.
– Слушаю, Борис Николаевич.
Ельцин терпеть не мог обезличенного обращения. Если ему отвечали просто: «Алло, слушаю», – он выказывал недовольство.
– Напишите рапорт об отставке, – медленно выговорил Президент.
– Хорошо. – И обращаясь к Барсукову: – Ну что, пишем?
Мы с улыбочками за полминуты написали рапорта. Сейчас трудно объяснить, почему улыбались. Может, принимали происходящее за игру? Впоследствии я пожалел, что написал тогда рапорт об увольнении по собственному желанию, пусть бы Верховный сам уволил меня своим указом. Мне было бы интересно взглянуть на формулировку причины увольнения. Думаю, что тогда мне с работодателем пришлось бы судиться немного раньше… К сожалению, все прошло так быстро – размышлять было некогда.
– Ты как написал? – поинтересовался я у коллеги.
Сверили текст, оказалось, фразы полностью совпадают. Единственная разница – фамилии и должности. Бумаги отдали моему секретарю, чтобы он переслал их в приемную Президента. Секретарь не знал содержимое бумаг. Он и прежде не заглядывал в документы, которые я ему передавал. Минут через десять входит с изумленным лицом и докладывает:
– В приемной Саша Кузнецов – личный оператор Президента, просится к вам. У него что-то очень срочное.
Заходит видеохудожник, возбужденный и растерянный. Включает камеру и показывает только что отснятое для телевидения выступление Президента. Тогда Ельцин сказал про нас фразу, ставшую исторической: «…они много на себя брали и мало отдавали».
Я оторопел… Кому мало отдавали – ему, что ли?
…Моя жена, Ирина, тоже смотрела это выступление Ельцина по телевизору. У нее были теплые отношения и с Наиной Иосифовной, и с дочерьми Президента Татьяной и Еленой. Потом Ирина мне призналась:
– Для меня Ельцин умер. Я с ним больше видеться не хочу. Эту улыбку Иуды никогда не забуду.
Реакция Ирины на оскорбительные слова о том, как кто-то много брал и мало отдавал, хотя и была эмоциональной, но вполне адекватной.
Через пару дней после отставки я заехал к матери – хотел, чтобы она воочию убедилась, что ее сын бодр, жив и здоров. Мать мне совершенно серьезно сказала:
– Слава богу, сынок, хоть отдохнешь теперь. Надоела уж эта работа. Не думай о ней.
Но я чувствовал: успокаивая меня, она что-то важное не договаривает.
– Одно дело – уйти с почетом или с переводом на другую работу, – стал размышлять я вслух, – и совсем другое – быть изгнанным, словно государственный преступник.
Тогда мама призналась, в чем дело. Она видела, какая у меня хорошая квартира, мебель. Неважно, что и шкафы, и кровати сделаны из прессованных опилок. Главное, гарнитур выглядит роскошно. Ее воображение поразили большие оригинальные диваны, на которых можно лежать, сидеть, прыгать. Мать никогда ни слова не проронила про эту, на самом деле заурядную по нашим временам, обстановку, но тут вдруг не выдержала:
– Если люди придут, посмотрят, как у тебя в квартире, а потом спросят: «На какие деньги мебель купили?» – что ты, сынок, ответишь? Вы брали много, но надо было делиться, им тоже давать, может, тогда Президент вас бы и не выгнал.
– Мать, да ты что, серьезно так думаешь или шутишь?! – Я от удивления улыбнулся. Оказывается, она вместе с соседками на лавочке обсуждала эту ситуацию. И там все решили: Коржаков жил хорошо, надо было и Ельцину немного дать. Президент-то бедный, он картошку сам сажает и выкапывает. У него ничего нет.
Теперь я действительно испытал шок после отставки. Как ни странно, но не только моя мать восприняла слова Ельцина буквально. И это меня по-настоящему задело.
– Мать, ты не поняла, это просто аллегория. Ельцин говорил совершенно о другом, абсолютно не о материальном, – убеждал я. – Мы власти много брали, которую он нам доверил. Вот суть-то в чем…
…Посмотрев видеозапись выступления Ельцина, я предложил Барсукову поехать на теннис.
– С нами все решено, все ясно, чего теперь на работе зря торчать.
В теннис мы играли парами. Против нас с Тарпищевым сражались Барсуков и Леонюк – четырнадцатикратный чемпион СССР. Я не мог припомнить, когда еще я так легко себя чувствовал. Носился по корту, как двадцатилетний. Мы с Шамилем разделали соперников в пух и прах. Они удивлялись:
– В чем дело?
У меня же было такое ощущение, будто я снял с шеи натиравший кожу хомут, а со спины – тяжеленный груз. Позднее я понял, что это был груз ответственности, которую я нес за безопасность Президента. Одной витиеватой подписью Ельцина я был освобожден от тех обоюдных клятв и присяг, которые мы давали друг другу. Клятвы, видимо, глубоко в подсознании ассоциировались с хомутом.
Во время игры мы обсуждали сложившуюся ситуацию. Ребята не верили в отставку навсегда. Возможно, Ельцин сделал популистский (правда, для кого?) предвыборный ход, очередную загогулину, а потом что-то, как всегда, придумает или передумает.
Очередное заседание предвыборного штаба прошло без Чубайса. Борису Николаевичу не понравилось, как тот комментировал нашу отставку. Чубайс и пресс-конференцию устроил, и дал множество интервью. Он просто не мог поверить, что наконец-то от его интриг, от нашептываний Березовского в Татьянины уши получился столь реальный результат.
Президент на заседании штаба говорил тихо, выдавливал из себя слова:
– Я принял решение отстранить Чубайса от избирательной кампании за то, что он позволил себе делать комментарии после моего последнего выступления. Это решение мне и так трудно, тяжело далось, а он еще позволяет себе…
Но, поскольку ЕБН практически не контролировал работу «Президент-отеля», Чубайс не только по-прежнему обитал в предвыборном штабе, но теперь уже и командовал там. Случившееся в Белом доме происшествие, по сути, ни единичным, ни чрезвычайным для его исполнителей не было, проходило по обычному плану Чубайса. На следующий день после отставки он подошел к Георгию Рогозину, моему заместителю, и сказал:
– Георгий Георгиевич, попроси, чтобы мне деньги вернули. Это же мои 500 тысяч.
Рогозин не растерялся:
– Как же так, Анатолий Борисович?! Вы же сказали на пресс-конференции, что это провокация, что эти деньги подкинули.
– Ты же сам понимаешь, что это не так, – ничуть не смутившись, признался Чубайс.
От Ельцина кипучую деятельность Анатолия Борисовича в штабе держали в секрете, хотя, кроме дочери, никто не мог сообщить Президенту о «факте неповиновения».
Ночью, после увольнения, я обдумал ситуацию и понял, как ее можно изменить. Прежде всего я решил обратиться к шефу с письмом. В нем не встречалось слов «простите», «извините», а была описана ситуация перед выборами. Я искренне считал, что другого Президента сейчас в России быть не может, и об этом тоже написал. А в последних строчках попросил принять нас с Барсуковым и выслушать.
Письмо я передал Кузнецову, адъютанту Президента. Анатолия после моего отстранения от должности назначили исполняющим обязанности начальника Службы безопасности. В удобный момент Кузнецов отдал Ельцину письмо, предупредив, что оно от меня. Борис Николаевич сразу же начал читать, а потом говорит:
– Я сейчас посплю, а позже дочитаю.
Минут через сорок Президент, дрожа от ярости, вызывает Кузнецова:
– Это кто мне принес?!
– Я вам принес.
– Вы что, не знаете, каким образом мне положено приносить документы? Пусть отправляет по почте.
– Борис Николаевич, я же думал, что здесь все нормально, что это человеческие отношения.
– А где Коржаков сейчас находится?
– Как где? У себя в кабинете, в Кремле. Там он работает.
Действительно, я пришел с утра на работу. И этот день ничем не отличался от предыдущих – выслушивал доклады подчиненных, разговаривал по телефону, давал распоряжения…
Не только я, но и все остальные восприняли отставку как очередной каприз Президента.
Услышав, что я по-прежнему работаю в Кремле, Ельцин еще больше рассвирепел, приказав даже отобрать у меня удостоверение…
