За этим стояла драма, которую Елизавете суждено было пережить в самом начале царствования Анны Иоанновны. В это время у цесаревны был возлюбленный – камер-паж А. Шубин. Их бурный роман был грубо прерван императрицей, которая в январе 1732 года велела Миниху арестовать и сослать фаворита цесаревны в Сибирь. Ссылка Шубина должна была разорвать все связи дочери Петра с гвардейцами, которые не раз выказывали ей, как доносили шпионы, «свою горячность». И хотя никаких компрометирующих Шубина документов не нашли, воля Анны была непреклонна. Возможно, кроме политических соображений, ею двигала злобная зависть к красавице кузине. Несчастный возлюбленный Елизаветы провел в Сибири десять лет. В начале 1742 года, сразу же после манифеста о восшествии на престол императрица Елизавета Петровна подписала указ о его освобождении, но специально посланному в Сибирь офицеру пришлось долго разыскивать Шубина по сибирским тюрьмам – имя его не упоминалось в списках узников. Сам же Шубин, услышав, что его всюду ищут, опасался назвать себя. Не зная, что Елизавета стала императрицей, он боялся, что его ждет еще более тяжкое наказание – ведь незадолго до этого императрица Анна вот так же извлекла из Сибири и казнила князей Долгоруких. Найти Шубина помог только счастливый случай…
Сослав в Сибирь возлюбленного Елизаветы, Анна Иоанновна не успокоилась. Она стремилась выведать все, что делает цесаревна, что она думает, о чем говорит с близкими приятелями за закрытыми дверьми своего маленького дворца. А веселая и жизнерадостная дочь Петра Великого часто грустила. В одной из песен, которую Елизавета сочинила, или, как тогда говорили, напела, красавица-нимфа, сидя на берегу ручья, обращается к его быстрым струям:
Тише же ныне, тише протекайте
Чисты струйки по песку
И следов с моих глаз вы не смывайте,
Смойте лишь моютоску…
О чем, казалось бы, грустить и тосковать юной красавице? Ведь можно уехать в загородное имение Царское Село, скакать по полям, охотиться с собаками, устраивать водные прогулки или маскарад – да мало ли найдет себе занятий молодость, когда есть время и фантазия! Можно было заняться и хозяйством: по письмам Елизаветы видно, что она, несмотря на огромные траты, была рачительной и даже прижимистой хозяйкой. «Степан Петрович, – пишет она городскому приказчику, – прикажите объявить, где надлежит, для продажи яблок, а именно в Царском и в Пулковском, кто пожелает купить, понеже у нас уже был купец и давал за оба огорода пятьдесят рублев, и мы оному отказали затем, что дешево дает, того ради прикажите, чтобы в нынешнее время, покамест мы здесь, чтобы продать, а то уже и ничего не видя валятся».
Но нет! Как повествует дело Тайной канцелярии, стоял как-то солдат гвардии Поспелов на часах во дворце цесаревны и слышал, как хозяйка вышла на крыльцо и затянула песню: «Ох, житье мое, житье бедное!» В казарме Поспелов рассказал об этом своему другу солдату Ершову, а тот, не подумав, и брякнул: «Баба… бабье и поет!» Это было грубовато, но совершенно точно. Благополучие незамужней девицы в тогдашнем обществе было непрочным, а будущее – тревожным. Одно только слово императрицы – и ты уже едешь в глухую германскую землю, чтобы стать женой какого-нибудь немецкого ландграфа или герцога и смотреть всю жизнь, как он экономит каждый грош на свечах или наоборот – проматывает твои доходы с любовницами. Одно только царское слово – и ты уже пострижена в каком-нибудь дальнем монастыре, и судьба строптивой княжны Юсуповой, сгинувшей в 1730-е годы в темной и холодной келье, может стать и твоей судьбой. Вот тут-то и спасал… театр, седьмое чудо света.
На подмостках театра мечты
В 1735 году Тайная канцелярия неожиданно арестовала регента придворной капеллы цесаревны Ивана Петрова вместе с бумагами, которые у него нашли. Начальник Тайной канцелярии граф Ушаков допросил Петрова и выпустил на волю, предупредив, чтобы он об аресте «никому не разглашал, также и государыне цесаревне об этом ни о чем отнюдь не сказывал». Неприятная история с регентом Петровым возникла не случайно. Он был активным участником спектаклей придворного театра Елизаветы, а бумаги, взятые у него в Тайную канцелярию, были текстами ролей, которые он исполнял. Анна Иоанновна отправила тексты на экспертизу архиепископу Феофану Прокоповичу – большому знатоку театра и любителю политического сыска. Нет ли в комедии оскорбления чести Ее Императорского Величества? Это было весьма распространенным тогда политическим обвинением. Осторожный Феофан криминала в бумагах не усмотрел. Только после этого и выпустили Петрова на свободу.
Интерес императрицы к спектаклям во дворце цесаревны был явно нетеатрального свойства. Она знала, что представления проходят за закрытыми дверями и, как показал на допросе Петров, «посторонних, кроме придворных, никого на тех спектаклях не бывало». Действительно, Елизавета создала тесный, закрытый мирок, куда соглядатаям и шпионам «большого двора» проникнуть было невозможно. Вокруг цесаревны собрались только близкие, преданные ей люди, которые разделили с ней полуопалу и твердо знали, что при дворе Анны им карьеры уже не сделать.
И вот в маленьком зале небольшая группа этих зрителей – только свои, доверенные люди – завороженно смотрела на сцену, где в неверном свете свечей разворачивалась перед ними драма о «преславной палестинских стран царице» Диане, жене царя Географа, красивой, доброй, милой – такой же, как цесаревна. Ее нещадно гнетет и тиранит злая, грузная, конопатая свекровь. И переглядываться зрителям не нужно – и так ясно, кого вывел на сцену доморощенный драматург Мавра Шепелева. Плачут зрители, не в силах помочь оклеветанной свекровью, опозоренной, изгнанной мужем в пустыню Диане. Ко всем прочим несчастьям львица утаскивает у нее сына-младенца.
Но все же есть Бог на небе и правда на земле! Путешественники находят несчастную и ее дитя, привозят их к обманутому матерью Географу, все выясняется, ложь и интриги зловредной свекрови разоблачены, и Диана с триумфом занимает место на троне рядом с мужем. В таком же аллегорическом духе были выдержаны и другие спектакли этого, как потом назовут исследователи, «оппозиционного» театра во дворце цесаревны.
Истинно, театр – волшебная, необыкновенная вещь. Театральное чудо победы добра над злом, красоты над безобразием, правды над несправедливостью свершалось всякий раз на глазах нашей красавицы и ее молодых друзей, и всем им, вероятно, казалось, что вот-вот это чудо произойдет и с ними.
Чудо идеологии, или «Тит времен наших»
И 25 ноября 1741 года чудо это свершилось – императрица Елизавета I Петровна стояла у окна в своем императорском Зимнем дворце и смотрела на город и страну, теперь ей безраздельно принадлежавшие. Шел первый день ее двадцатилетнего царствования… С первым же днем пришли проблемы и хлопоты, ранее неведомые полуопальной цесаревне. Сразу же нужно было решить, что же делать с арестованной брауншвейгской фамилией, узнать, нет ли волнений в армии, примет ли ее Москва – старая столица. Нужно было составить Манифест о восшествии дочери Петра на престол, а дело это было непростое: требовалось объяснить стране и миру, как Елизавета оказалась на троне. Ведь мир прекрасно знал, что император Иван Антонович вступил на престол в 1740 году согласно завещанию Анны Иоанновны и все, в том числе и Елизавета, присягали на кресте и Евангелии на верность ему. Следовательно, власть императора Ивана – законна, а ее – нет. Узурпаторов же в почтенном королевском семействе Европы, естественно, не жаловали.
Первый манифест, подписанный императрицей 25 ноября 1741 года, кажется, написан простодушными людьми – сразу видно отсутствие опытной руки незаменимого в этих случаях Андрея Ивановича Остермана. Его время кончилось, и он маялся в ожидании своей судьбы в темнице Петропавловской крепости, чтобы позже отправиться в Сибирь навечно. В манифесте указывалось на две причины, побудившие Елизавету въехать на плечах гвардейцев в Зимний дворец: во-первых, настойчивые просьбы всех «как духовного, так и светского чинов верноподданных», в особенности гвардейцев, и, во-вторых, «близость по крови» Петру Великому и императрице Екатерине I. Три дня спустя еще в одном Манифесте уточнялось, что Елизавета заняла престол согласно Тестаменту – завещанию Екатерины I. Довольно скоро об этой причине постарались забыть: по Тестаменту выходило, что преимущественное право на престол имеет как раз не Елизавета, а ее племянник – герцог Голштинский 13-летний Карл Петер Ульрих.
Так же быстро исчезло из официальных документов и упоминание о нижайших просьбах верноподданных – уж очень не хотелось гвардейской куме вспоминать о тех, кто помог ей водрузиться на престол. Отчетливо видно главное: Елизавета стремилась утвердить в обществе мысль о том, что престолом она обязана Божьей воле и самой себе. На триумфальных воротах в Москве по случаю коронации Елизаветы весной 1742 года была помещена аллегорическая картина с изображением солнца в короне и подписью: «Само себя венчает» – «Semet coronat». В «Описании» триумфальных ворот дано такое пояснение: «Сие солнечное явление от самого солнца происходит не инако, как и Ее Императорское Величество, имея совершенное право [на престол], сама на себя корону наложить изволила».
