Когда приезжали на огневую, с "виллиса" сразу сбрасывали боекомплект, отцепляли орудия. Я указывал, куда машину поставить так, чтобы недалеко от огневой и в то же время чтобы они были укрыты складками местности или растительностью. Шофера отгоняли их, оборудовали капониры. Орудия батареи размещались на расстоянии не более 20-30 метров друг от друга. Потому что если их больше разнести, то управлять ими станет невозможно - команды подавались голосом. А иногда, например под Корсунь-Шевченковским, орудие от орудия стояло на расстоянии 5-6 метров.
Расчет "сорокапятки" тренируется в смене позиции.
Приехали, сразу проверяли точку прицеливания. Для этого на срезе ствола имелись четыре риски - вертикальная и горизонтальная. Через эти риски натягивали ниточки, ствол наводили на какую-нибудь крестообразную цель на расстоянии не ближе 500 метров, и потом совмещали с этой целью прицел. Если время было, обязательно смазывали подшипники колес солидолом, а то, если забудешь, его может заклинить. За этим строго следили. А так особого ухода за пушкой не требовалось. Затвор смазывали, но разборку не делали - это сложно. Бывало, что артмастера забирали орудия с изношенными стволами и привозили новые. Все.
Итак, прибыли на огневую. Я как комбат (а с конца июля 43-го года я уже стал комбатом) выбираю позицию для орудий. Это святое дело. От того, как я выберу позицию, зависит жизнь моих подчиненных и их отношение ко мне как к командиру. Конечно, то что я прошел пехоту в 41-м, мне очень помогало: "Наш комбат пехоту прошел!" Так бойцы говорили. Прежде чем орудие займет огневую позицию, я командую: "Командир орудия, за мной". Он ползет сзади метрах в пяти, ординарец справа. Сам выползал, выбирал, говорю командиру орудия, например Чичигину: "Вот здесь орудие ставь". Когда сам лично проползу и укажу каждому, куда поставить, тогда командир орудия с уверенностью говорит: "Наш комбат выбрал огневую, теперь все от нас зависит".
Меня считали везучим, и бойцы меня очень уважали. В то же время в полку меня называли "штрафником". Все батареи выходят из строя, личный состав потом формируют из пяти батарей в одну, а меня назначают ее командиром. Остальные офицеры уже как бы на отдыхе, а я продолжаю воевать. Потом, когда у меня все пушки побьют, тогда уже весь полк выходит на переформировку. Они уже все отдохнули, а я только побуду недельку, и опять уже новая техника приходит.
Выбрали позицию. Отрывали окоп для орудия, но часто бывало, что этого и не успевали делать. Тогда саперными лопатками прокапывали канавки по ширине колес, чтобы орудие село прямо по нижний щиток. Окрашивались орудия в камуфляж. Позицию по возможности маскировали чем придется.
А в атаке это так делалось. Во-первых, орудия, когда поддерживаешь атаку, всегда заряжены бронебойными снарядами и поставлены на предохранитель. Передний щиток отброшен, чтобы уменьшить высоту орудия. То есть высота пушки становится чуть больше пятидесяти сантиметров. Остановились, подкопали под колесами - пушка села еще ниже. Быстро срезали несколько веток кустарника или там стеблей кукурузы - все, до первого выстрела тебя танкист не видит. Подпускаешь его на 400, 300, 250 метров и открываешь огонь - мы же не могли бить на километр, на 500 метров. Если поддерживали пехоту, вручную толкали орудие стволом вперед. Такая команда была: "Орудие стволом вперед марш!" Расчет берется за станину справа и слева, и покатили - она на колесах быстро движется. В стволе уже бронебойный заряжен, чтобы сразу бить по танку или по пулемету. Даже если не пропадешь, когда рядом пролетит огненный шар, хочешь не хочешь, руки задрожат. Сначала бронебойным дал, потом по шкале осколочно-фугасного снаряда внес поправку, и сразу накрываешь цель.
Как прицеливались по танку? У пушки образца 42-го дальность прямого выстрела 800 метров. Огонь открывали обычно метров с 400. Если танк идет бортом, ты в бинокль смотришь, определяешь примерно его скорость, рассчитываешь упреждение. Наводчику командуешь: "Наводить под основание башни, упреждение один танк". Если я скорость не угадал, снаряд пролетит или впереди, или сзади. Тогда скорректируешь и второй выстрел. На Курской дуге танков было очень много, и шли они в лоб. Били в основном по гусеницам, чтобы он развернулся. Пока танкисты сообразят, откуда огонь велся, чтобы башню повернуть, им второй снаряд в борт, но они не ждут - выпрыгивают.
Стояли мы под Коломной до середины июня. За это время нам выдали новое обмундирование, все офицеры получили финские ножи с наборной ручкой, солдаты - финки с черной ручкой. У нас даже была мотострелковая бригада в бронежилетах. Тяжелый - весил он примерно килограммов двенадцать.
В середине июня зачитали приказ о том, что наш полк входит в состав 4-й танковой армии. Своим ходом доехали до Наро-Фоминска, а оттуда до города Козельска. Прибыли мы в Козельск 23 июля. А уже через несколько дней вступили в бой в составе Брянского фронта. Что сказать? Жара. Температура 25-27 градусов. Тяжко было. Понимаешь, убьют человека, через два часа труп уже пахнет. Такая вонь, а тут обед привезут - ничего в горло не идет, только воду пили. Непрерывные атаки. Авиации, и нашей, и немецкой, было очень много. В небе все время шли воздушные бои. Мы до того озверели от постоянных налетов, что я свои орудия ставил на бугорок и стрелял бронебойным по ним. Меня потом командир ругал: "Ты смотри, ты не зенитчик, ты снаряды не расходуй по самолетам".
В конце июля потребовалось срочно поехать в ночную разведку на машине потеряли связь с пехотой. Выполнить задачу должны были разведчик, офицер и шофер. Командир полка подполковник Торохов Вениамин Кузьмич говорит: "Надо послать командира батареи". Начальник штаба: "Да нет, пошлем Рогачева, он фронтовик, в 41-м воевал". Тем не менее командир полка настоял, и в разведку уехал командир моей батареи Петров. Они уехали и пропали. Утром поехали на поиски и нашли только останки - они наскочили на противотанковую мину. На следующее утро меня вызвали в штаб и говорят: "Рогачев, принимай батарею". "Да вы что?!" - "Не разговаривай! Приказ!" А буквально через несколько дней, 7 августа, мне пришлось принимать участие в тяжелейшем бою. Приказано было поддержать атаку танковой роты и пехоты на деревню Зуевская. Я явился к командиру танковой роты, доложил, что прибыл в его распоряжение. Штаб полка на время боя часто придавал отдельные батареи подразделениям и фактически нами не руководил - связи не было. Старший лейтенант говорит: "Сейчас пойдет в атаку пехота, я буду двигаться за ней на расстоянии 50-100 метров, интервал между танками 20-40 метров. Ты двигайся за моими танками не далее как метров в 50-80-ти. У вас обзор лучше, так что твоя задача подавить противотанковые орудия и танки". Я вернулся к командирам взводов, объяснил задачу, приказал зарядить орудия и подцепить их к машинам.
Атака на деревню началась примерно в полдень после короткой артподготовки. В атаку пошла пехота, а за ней танки. Шли по высокой спелой ржи. "Виллисы" с трудом прокладывали себе дорогу. Подпустив танки на 300-400 метров, немцы открыли сильный огонь. Несколько наших танков загорелось. Мы отцепили орудия примерно в 300 метрах от окраины деревни и открыли ответный огонь. Пехота сначала залегла, а потом побежала назад. Танки стали маневрировать, постепенно смещаясь влево, а мы остались одни на открытой местности. Мы успели сделать траншейки для колес и откинуть щиток. Орудия практически утонули во ржи. Я приказал командиру второго огневого взвода сосредоточить огонь орудий по минометной батарее, которая вела по нам сильный огонь, а сам управлял огнем первого и второго орудий по танкам и противотанковым орудиям. От разрывов мин и снарядов загорелась рожь. Дым мешал стрелять, но отчасти прикрыл нас от немцев. А тут еще танк горит справа в двадцати метрах. Немцы пошли в атаку при поддержке танков, а у меня все мысли о том, что у него боекомплект 100 снарядов. Как рванет и куда башня полетит? Огонь веду, а правым глазом смотрю, когда же он взорвется. И он, когда рванул, башня подлетела, но, слава богу, не упала на орудие. Огонь, дым, пламя. Ой, страшно!
Подпустили мы пехоту метров на 50-60 и открыли огонь на картечь. Конечно, пустили в дело и автоматы. Они откатились. В это время наша пехота опять пошла в атаку при поддержке оставшихся четырех танков и заняла деревню. В этом бою батарея уничтожила два средних танка, три штурмовых орудия, четыре миномета и порядка двух взводов пехоты. При этом мы потеряли два орудия вместе с расчетами, одно орудие было повреждено. Целым осталось только первое орудие, вместе с которым я находился. Погибли два водителя "виллисов" вместе с машинами. Мы лежали, обессиленные от жары и от этого боя, возле орудия. Чувствую, кто-то бьет меня по плечу, открыл глаза - вроде командир полка: "Жив?! Рогачев!" - "Пить!" Откуда-то появился бочонок с водой. Мы с наводчиком первого орудия Михайличенко вдвоем припали к этому бочонку. Сколько воды выпили, не помню... За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды...
