Ведь в самом Новгороде от непрекращающейся войны и шведских поборов речь шла об элементарном выживании. Каждый день там сбрасывали в общую могилу по полсотни жителей, умерших от голода и болезней. В телеги с трупами впрягались люди: лошадей давно съели или отдали в счет содержания шведского гарнизона.
Принц Карл Филипп превращался в сознании новгородских послов, пораженных московскими переменами, в призрак с далекого Севера, тень которого лишь на короткое мгновение легла на Великий Новгород. Да и был ли он вообще? Первым принес тайную присягу Михаилу Федоровичу дворянин Яков Боборыкин, которому Делагарди и Горн доверяли более всех остальных новгородцев. За ним решились на смену властелина и другие, когда вместе с московскими боярами придумали способ защитить Новгород от шведского гнева. Киприан получил две грамоты — одну, суровую, для шведов, в которой царь возмущался предательством новгородцев и грозил им всяческими карами. Другая, настоящая, предназначалась для тайного распространения среди жителей. В ней Михаил Федорович скорбел о тяжелой судьбе Новгорода, оказавшегося временно во власти врага, и обещал его скорое освобождение. Бояться новгородцам было нечего: царь обещал им свою милость и снисхождение.
Так Новгород и Москва за спиной шведов протянули друг другу руки дружбы. Но как вернуть оторванный шведами кусок русской земли в лоно Московского государства, если Стокгольм на правах победителя диктовал невыносимые условия мира? Но и здесь Бог указал выход, послав царю предложения о посредничестве сразу трех государств: Дании, Нидерландов и Англии.
Датский посол, прибывший в Москву первым, советовал ни в чем не уступать, и шведы со временем откажутся от всех своих притязаний: Копенгаген брал на себя ведение переговоров. Предложение, что и говорить, выглядело заманчивым, но боярам пришлось отклонить датскую помощь. Королю Христиану выгоднее было сорвать мирное соглашение и вновь столкнуть Швецию и Россию лбами. Дании нужна была война на востоке, чтобы ощипать свою скандинавскую соседку с наименьшими потерями. Куда серьезнее выглядели предложения нидерландских Генеральных штатов и Англии. Эти купеческие нации хотели видеть и в Швеции, и в России мир, способствовавший их торговле. Голландцы держали сторону Швеции, главного поставщика меди на европейские рынки, а при английском дворе сильнее было русское лобби в лице могущественной Московской компании, еще со времен Ивана Грозного имевшей привилегии на торговлю с Россией.
В декабре 1614 года в Москве вместе с возвратившимся из Лондона русским посольством появился английский посол Джон Меррик, вручивший царю грамоту государя. Прежде всего английский король просил «брата» «вперед держати всякие те вольности, которые были преж сего у наших подданных в ваших государствах», а уже потом предлагал посредничество в заключении мира со Швецией. Интерес англичан был понятным и справедливым, а личность самого Джона Меррика вызывала у обычно подозрительных к иностранцам бояр исключительное доверие: этот почти свой, русский. Этот не продаст.
Джон Меррик почти тридцать лет провел в России, поднявшись за это время от простого агента Московской компании до главы ее представительства в России. Он давно обрусел, превосходно говорил по-русски и для удобства ведения дел даже просил называть его Иваном Ульяновичем. Так его и именовали в Московии, в том числе и в официальных документах, иногда прибавляя к его русскому имени для значимости княжеский титул.
Плохо только, что Меррик уж слишком отталкивал Голландию от участия в переговорах, всячески очерняя ее в глазах бояр и предлагая вообще не вести с ней дел — ни политических, ни торговых. Бояре понимали, что у англичанина был свой интерес: Лондон хотел избавиться от опасных конкурентов в России. В думе посовещались и решили принять посредничество и Англии, и Голландии. Пусть конкуренты приглядывают друг за другом да за русскую выгодную дружбу бьются. Нельзя англичан в России одних оставлять.
В начале 1615 года по дорогам между Москвой и Новгородом поскакали гонцы, пряча под одеждой от людских взглядов сумки с письмами и инструкциями. Прежде чем посредники могли начать свою работу, предстояло договориться не только о титулах шведского и русского государей, но и о том, как называть их верных слуг, которым доверили вести важное дело. И упаси Боже даже такой мелкой сошке, как гонцу, сделать неверный шаг, нарушив писаные и неписаные правила этикета!
Защита чести своего государя начиналась с мелочей. Важно было не только знать, когда слезать с коня (представителям двух переговаривающихся сторон следовало спешиваться одновременно) и при произнесении каких ритуальных фраз снимать шляпу, но и как осуществлять свои мелкие физиологические потребности, если приспичило. Например, если дипломат захотел плюнуть в присутствии высокого представителя зарубежного государства, не говоря уже о самом государе, надлежало немедленно наступить на плевок ногой. Забылся — оскорбил иностранную державу и сорвал важную миссию!
Поэтому не будем удивляться, что первые робкие мирные контакты Швеции и России привели к конфликту. Думские бояре были вне себя от возмущения. Шведский гонец доставил в Москву письмо от фельдмаршала Эверта Горна, в котором тот посмел величать себя на русский манер, с «вичем», точно он был боярин: Эверт Карлусович Горн. Наглеца отчитали, помянув ему, что прежде никогда шведы не называли себя в общении с русскими полным именем, с отчеством, как бы высоко они ни стояли у себя в земле. Да и сам фельдмаршал прежде именовал себя просто Эвертом Горном.
Упрямый швед на умаление своего достоинства ответил той же монетой, оскорбив первого думного боярина Федора Мстиславского и его товарищей тем, что «забыл» назвать их по отчеству. Свое внезапное «обрусение» он объяснял тем, что шведы прежде не знали, как важно для русских написание имен значимых особ с отчеством, а теперь эта тайна раскрыта, и он, Эверт Горн, как человек высокого происхождения, не намерен поступаться своим достоинством: «А что мы с своей стороны себя „вичи“ описывали, которые вы нам в гордость почитаете, и то с вашего обычая учинено, потому что мы для лутчего выразуменя к вам, по вашему русскому языку и обычаю писали, занеж уразумехом, что вы добрых переводчиков не имате, також что та почестная титла у вас меж господина и раба большая есть, ни выше, ни ниже тое почестная титлы в вашем языке не имате. И сего ради мы найначе, особно ж в посолских делех, которые нам ныне приказаны, возхотехом в вашем языке тако описыватис, яко наши предки не писывалис, потому что оне с вами столке не зналися, как мы уже с вами посямест водимся, но иные титлы, которые не токьмо стол высоки но и выше того у нас имянуютца по нашему языку, в то место имели, якож и по се время всякому по его достоинству чину писатися поволено. Сего ради вам не для чего такие напрасные и плодовитые споры о своем величестве в таких делах чинити, но болши бы об отчизны своей ползы со усердием пецыся».
Стороны обменивались тычками и чванились, упрекая друг друга в бескультурье и неуважении к чужому государю и его верным слугам. Тон посланий мог создать впечатление у робкого человека, что еще чуть-чуть — и грянет война. Но дипломаты были людьми с крепкими нервами и, оскорбляя друг друга, прекрасно понимали, что грубые слова, точно гать на болоте, устилают дорогу к миру, помогая сторонам сближаться без потери достоинства. Если во время предыдущих мирных переговоров в 1594 году, закончившихся Тявзинским миром, шведские комиссары ужасались, что их русские партнеры использовали «такие слова, что и подумать немыслимо, что все это приведет к перемирию или миру», то с тех пор шведская дипломатия успела закалиться. Они на вас орут, а вы еще пуще дерите глотку и грубите, инструктировал своих комиссаров Густав Адольф. Молодой человек был прирожденным полководцем и рассматривал переговоры как разновидность сражения. Если враг ударил из пушек, для победы нужно ответить двойным залпом!
Дело действительно пошло. 15 июня 1615 года в Новгород прибыл английский посредник в сопровождении пятидесяти московитов. Джон Меррик объявил, что ему поручено добиваться соглашения о перемирии, за время которого страсти улягутся и легче будет говорить о мире. Но эта уловка не устраивала шведов, понимавших ход мысли лукавых московитов: русская держава, получив передышку, окрепнет, а там, глядишь, на Швецию вновь обрушатся датчане или поляки. Тогда уже Москва сможет диктовать свои условия поставленному на колени противнику. Горн отверг предложение посредника: король хочет вести переговоры о мире. Иначе война.
Меррик из Новгорода отправился в Нарву, на встречу с Густавом Адольфом, где изложил ему условия великого князя: мир возможен только в том случае, если шведы уйдут из всех захваченных областей и выплатят компенсацию за нанесенный ущерб. В протокольных вопросах русские также проявляли поразительную дерзость, возмутившую короля. Эти шельмы, как их именовали при королевском дворе, требовали, чтобы шведы первыми назвали их великого князя — «казачьего царя», вознесенного на престол толпой разбойников, — полным титулом! А уже потом они соблаговолят почтить полным титулом Густава Адольфа. Изворотливый Меррик хотел убедить шведов, что разделяет их возмущение: русские, мол, не привыкли прислушиваться к голосу разума и принимать рациональные решения, а следуют своим собственным представлениям, не имеющим ничего общего с реальностью. А потому, неожиданно заключил английский посредник, нужно к ним приспосабливаться, если хочешь чего-то достичь. Король с трудом сдерживал ярость. Хитрая английская лиса играла краплеными картами, полностью принимая сторону русских! Чего еще ожидать от человека, составившего себе имя и состояние на близких отношениях с московитами?
