В предыдущем изложении мы пришли к выводу, что горожане не были союзниками великих князей московских в деле присоединения порубежных земель к Русскому государству. До 1500 г. Москва могла в определенной мере опереться на помощь «украинных» князей, но с начала XVI в. ей приходилось рассчитывать только на свою военную силу. Мало того, потеря Любеча и Гомеля, описанный выше эпизод борьбы за Торопец в 1508 г. и другие события русско-литовских войн первой трети XVI в. показали непрочность московских завоеваний. В связи с этим возникает вопрос: каким образом московскому правительству удалось удержать (за исключением двух названных городов) обширные территории, присоединенные на рубеже XV–XVI вв.? Первым шагом в освоении новых западных земель было назначение туда великокняжеских наместников. В Вязьме наместники упоминаются с мая 1495 г., в Брянске — с декабря 1502 г., в Дорогобуже — с мая 1503 г.[1115], в Белой — с июня 1511 г.[1116]; в Торопце первые сведения о наместнике относятся к 1522 г., хотя скорее всего он там появился гораздо раньше; наконец, в Смоленске сразу после взятия был оставлен наместник — кн. В. В. Шуйский[1117]. Только северские города вплоть до начала 20-х гг. оставались во владении удельных князей, после чего и там было введено наместническое управление[1118].
Оборона вверенного наместнику города была его важнейшей функцией. В 1508 г. только бдительность кн. В. Ю. Ростовского, своевременно известившего великого князя о появлении у Торопца «литовских людей», позволила удержать этот город в пределах Русского государства[1119]. В 1514 г. исключительную роль в раскрытии пролитовского заговора в Смоленске и отражении набега гетмана К. Острожского сыграл наместник кн. В. В. Шуйский, причем в одной из летописей подчеркивается его инициатива: он начал вешать заговорщиков на виду у подошедшего литовского войска, «а не ожидаяся великого князя вести», впоследствии Василий III «о том… похвали его»[1120]. Зато наместник, не сумевший защитить свой город от врага, не мог рассчитывать на снисхождение: так, гомельский наместник кн. Дмитрий Щепин, сдавший город литовцам, по приезде в Москву был брошен в темницу[1121].
Другой мерой военно-политического характера было размещение войск на опасном рубеже: разряды фиксируют почти постоянное присутствие воевод с полками в городах «от литовские украины», причем не только в период военных действий, но и в годы затишья на русско-литовской границе, в частности, в 1520-х — начале 1530-х гг.[1122]
Но подобными мерами отнюдь не исчерпывалась политика правительства по отношению к присоединенным западным землям. Важное значение имело испомещение там служилых людей из центральных уездов Московского государства. Применительно к Вязьме и Торопцу этот процесс хорошо показан В. Б. Кобриным[1123]. Всюду, где вводилось наместническое управление, сразу же начиналось испомещение. Вяземские помещики упоминаются в источниках уже с декабря 1501 г.[1124], в Дорогобуже, присоединенном в 1500 г., первое упоминание о помещиках появляется в декабре 1503 г.[1125] В послании Василия III Сигизмунду I от 5 июля 1511 г. фигурируют уже «помещики городов наших украинных вяземские, и дорогобужские, и белские»[1126]. Торопецкие помещики встречаются впервые в разрядах в апреле 1536 г.[1127], но испомещение произошло, несомненно, значительно раньше: в Торопецкой писцовой книге 1540 г. упомянуты «старые поместья», иные из которых перешли уже от отцов к сыновьям[1128]. К весне 1504 г. относится первое упоминание о брянских помещиках[1129]. Таким образом, в городах, вошедших в состав Московского государства в 1493-м и 1500 г., испомещение лишь немного отставало по времени от момента присоединения. Исключение составили только северские города (Стародуб, Гомель, Чернигов, Новгород-Северский, Путивль), где испомещение не проводилось до ликвидации уделов Василия Стародубского и Василия Шемячича.
Как выяснил В. Б. Кобрин на вяземском и торопецком материале, освоение московскими помещиками новоприсоединенных земель сопровождалось переселением местных владельцев в другие уезды; в итоге к середине XVI в. и в Вязьме, и в Торопце доминировали пришлые служилые роды[1130]. Эти коренные перемены в землевладении пограничных территорий имели, как мы сейчас увидим, немаловажное значение для развития русско-литовских отношений, для судеб порубежных земель.
В дипломатической переписке московского и виленского дворов с начала XVI в. постоянно повторяются жалобы литовской стороны на наезды и захваты порубежных земель помещиками. Так, в апреле 1504 г. Александр Казимирович заявлял Ивану III протест, в частности, по поводу того, что «помещики твои брянские присылали к Смоленской… нашой волости к Рославлю, велячи им служити к городу Брянску»[1131]. Позднее послы уже нового великого князя литовского и польского короля Сигизмунда жаловались в 1507 г., что после перемирия 1503 г. «люди» московского государя «позаседали» несколько смоленских волостей, «и помещики дорогобужские безпрестани людей его (господаря. — М. К.) в полон емлют, и розбивают, и крадут и многие обиды чинят»[1132]. То же происходило и на северном участке русско-литовской границы, в районе Витебска и Полоцка. В июне 1510 г. Сигизмунд писал Василию III, со слов полоцкого воеводы, «штож дети боярские и помесцкии твои, приеждчаючи, модно шкоды и грабежи… делають и волости полоцкии, который в перемирной грамоте в нашу сторону вписаны, ино тые… забрали и отрубили и люди к целованью поприводили, абы служили в твою сторону»; «из Витебска теж писано, — продолжал король, — штож волостей витебских и Озерищское и Святское болшая половина отрублено…»[1133]. Тщетно Сигизмунд просил великого князя провести расследование и вернуть отнятое помещиками[1134]. Василий III неизменно брал своих помещиков под защиту и от их имени предъявлял литовской стороне встречные претензии[1135].
Из той же дипломатической переписки видно, как быстро расширялся круг помещиков, участвовавших в пограничных наездах: сначала это были только брянские помещики, затем появляются жалобы и на дорогобужских, а с лета 1511 г. к ним добавляются вяземские и бельские[1136]. В 20-х же годах XVI в. в протестах литовской стороны речь идет уже о помещиках северских городов — не только брянских, но и гомельских и стародубских[1137].
Приведенный материал красноречиво свидетельствует о том, что дети боярские из «коренных» московских уездов, испомещенные на западных рубежах, становились активными проводниками наступательной политики московского правительства. Стремясь к сохранению и расширению недавно полученных земель, помещики непосредственно содействовали закреплению этих территорий за Русским государством. Участвовали они и в сооружении пограничных крепостей: так, в 1536 г. торопецкие помещики Д. Осокин, З. И. Чоглоков, Д. И. Игнатьев, Н. А. Чихачов «ставили» город на Велиже[1138].
Лишь в северских городах процесс испомещения, как уже говорилось, начался позднее, после упразднения тамошних уделов. Первое упоминание о стародубских и гомельских помещиках относится к 1525 г.[1139], о новгород-северских детях боярских — к 1538 г.[1140] Сюда тоже начали переселяться служилые люди из уездов Московского государства: в конце 1537 г. в наказе московскому послу в Литву упоминалось, что у детей боярских великого князя «села в Гомье были»[1141]; некоторые из этих помещиков известны по именам: так, в январе 1528 г. литовским послам был заявлен протест по поводу разорения литовцами гомельских поместий детей боярских Льва и Андрея Масловых[1142].
Однако до начала очередной русско-литовской войны 1534–1537 гг., театром боевых действий которой стала Северская земля, новоявленные помещики еще не успели здесь закрепиться; состав местных землевладельцев не претерпел таких радикальных изменений, как в других украинных землях, о которых шла речь выше. В этой связи предстает в новом освещении описанный нами в предыдущей главе эпизод 1535 г., когда гомельские служилые люди сдали город литовским войскам и принесли присягу на верность королю. Воскресенская летопись подчеркивает, что «прибылые люди в город не поспели, а были тутошние люди немногие, гомьяне»[1143]; Летописец начала царства добавляет ценные подробности: наместник гомельский кн. Дмитрий Щепин, устрашенный многочисленностью литовского войска, «из града побежал, и дети боярские с ним же и пищалники… Гражаня же… здаша град»[1144]. Осведомленный Постниковский летописец сообщает о том же событии, что литовцы «воеводу гомейского и детей боярских отпустили, ограбив, на Москву»[1145]. Последний штрих в эту картину вносит письмо господарского писаря Михаила Свинюского от 22 июля 1535 г.: оказывается, после сдачи Гомеля «некоторый бояре и люди присягу вчинили» королю[1146]. Сопоставление этих свидетельств источников проясняет смысл происшедшего: наместник с немногочисленным московским гарнизоном (детьми боярскими и пищальниками) покинул Гомель, сдавшийся литовцам, после чего местные, гомельские бояре перешли на службу Сигизмунду. Итак, из-за того что в Гомеле процесс испомещения начался поздно, лишь в 20-х гг., оставшееся здесь с литовских времен боярство сохранило свои позиции, а слой переселенных сюда московских детей боярских был еще очень небольшим, — город вернулся под власть Литвы. Сами по себе гомельские бояре, естественно, не имели особых причин упорно защищать московские порядки. Гомельский инцидент может служить «доказательством от противного» для тезиса о том, что именно массовое испомещение на западных рубежах служилых людей из Северо-Восточной Руси являлось необходимым условием удержания присоединенных территорий.
