Осадные орудия затем перебросили к западным фортам. Одно из 420-миллиметровых орудии немцы повезли к форту Лонсэн через весь город. Селестэн Демлблон, депутат от Льежа, находился в это время на площади Св. Петра, когда вдруг увидел «артиллерийское орудие таких колоссальных размеров, что даже не верилось глазам», Монстра, разделенного на две части, тащили 36 лошадей. Мостовая сотрясалась. Толпа безмолвно, оцепенев от ужаса, наблюдала за перемещением этой фантастической машины. Слоны Ганнибала наверняка меньше удивили римлян! Солдаты, сопровождавшие орудия, шли напряженно, почти с ритуальной торжественностью. Это был Вельзевул в образе пушки! В парке д'Аврой орудие собрали и точно нацелили на форт. И вот раздался ужасающий грохот, толпу отбросило назад, земля колыхнулась, как при землетрясении, и в соседних домах вылетели стекла.
К 16 августа немцы захватили одиннадцать из двенадцати фортов; держался только форт Лонсэн. В перерывах между бомбардировками к генералу Леману шли парламентеры с белыми флагами, требуя капитуляции. Генерал решительно отверг эти предложения. 16 августа в склад боеприпасов угодил немецкий снаряд и взорвал форт изнутри. Немцы, ворвавшиеся через проломы, обнаружили под обломками стены казавшееся безжизненным тело генерала Лемана, его адъютант с почерневшим от копоти лицом неподвижно стоял рядом. «Отдайте почести генералу, он мертв», — сказал он. Но Леман был жив, он находился в бессознательном состоянии. Его привели в чувство и отнесли на носилках к генералу Эммиху. Вручая ему свою саблю, Леман сказал: «Я был взят в плен в бессознательном состоянии. Отметьте этот факт в своем донесении».
«Эта сабля достойно защитила вашу военную честь, — ответил Эммих. — Возьмите ее».
Позднее Леман писал королю Альберту из германского плена: «Я бы с радостью отдал свою жизнь, но смерть отказалась от меня». Его противники, генералы Эммих и Людендорф, были удостоены высшей военной награды — сине-бело-золотого креста «За заслуги».
На другой день после падения форта Лонсэн 2-я и 3-я армии перешли в наступление. Начался марш правого крыла германских армий через Бельгию. Немцы не планировали наступления раньше 15 августа, поэтому Льеж задержал движение германских войск всего на два дня, а не на две недели, как думали все. Но Бельгия дала союзникам не передышку на два дня или две недели, а повод для войны и пример ее ведения.
ПУТЬ БРИТАНСКИХ ЭКСПЕДИЦИОННЫХ СИЛ НА КОНТИНЕНТ
Задержка с прикрытием левого обнаженного фланга генерала Ланрезака была вызвана спорами и противоречиями у англичан, которые должны были оборонять этот участок.
Вместо того чтобы автоматически вступить в действие 5 августа, в первый день войны, как это было с военными планами континентальных держав, план английского генерального штаба, разработанный Генри Вильсоном до мельчайших подробностей, подлежал рассмотрению комитета обороны империи.
Когда комитет собрался на свое заседание уже в качестве Военного совета, в состав которого вошли известные гражданские и военные деятели, среди них находился колосс, являвшийся одновременно и гражданским и военным лицом. Сам фельдмаршал лорд Китченер, новый военный министр, как и его коллеги, не проявлял особых восторгов по поводу своего назначения. Члены правительства нервничали из-за того, что среди них впервые со времен генерала Монка, служившего при Карле II, находился профессиональный военный.
Генералы боялись, что он или использует свое положение, или под нажимом правительства вмешается в дела отправки экспедиционных сил во Францию. Их опасения оправдались: Китченер незамедлительно выразил свое глубокое недовольство стратегией, политикой и ролью, которые предназначались английской армии в соответствии с англо-французским планом.
Его полномочия, учитывая двойственное положение, были, однако, не совсем ясны. Англия вступила в войну с туманными представлениями о том, что верховная власть оставалась за премьер-министром, но без конкретного определения, на основании чьих советов он должен был действовать и чье же мнение являлось окончательным. Внутри армии строевые офицеры презирали штабных, считая, что у последних был «ум канарейки, а манеры вельмож», но обе группы были одинаково настроены против вмешательства в военные дела гражданских министров, называя их «фраками». Гражданские, в свою очередь, считали военных не иначе как «твердолобыми».
Между этими двумя группами, неизвестно кого и что представляя, находился лорд Китченер, который относился к целям экспедиционных сил с большим недоверием, а к их главнокомандующему — без всякого восторга. Если не с тем же вулканическим пылом, как когда-то адмирал Фишер, Китченер решительно проявлял несогласие с планом генерального штаба «привязать» английскую армию к хвосту французской стратегии.
Не участвуя лично в планировании войны на континенте, Китченер мог видеть экспедиционные силы в их истинных пропорциях и не верил, что их шесть дивизий могут повлиять на исход предстоящей схватки между семьюдесятью германскими и семьюдесятью французскими дивизиями.
Хотя он и был профессиональным военным — «наиболее способным из тех, с кем мне приходилось встречаться за всю жизнь», — как сказал лорд Кромер, когда Китченер прибыл, чтобы возглавить Хартумскую кампанию, — его карьера проходила на высотах английского Олимпа. Он занимался только крупными проблемами: Индией, Египтом, вопросами, касающимися Британской империи в целом.
Никто никогда не видел, чтобы он заметил или заговорил с простым солдатом. Подобно Клаузевицу, он считал войну продолжением политики и исходил из этой концепции. В отличие от Генри Вильсона и генерального штаба он не был поглощен планами высадки, железнодорожными расписаниями, лошадьми, нарядами на постой, накладными и т. п. Находясь на некотором расстоянии, он мог рассматривать войну целиком, в свете отношений между державами, и осознать то огромное усилие национальной военизации, которое должно было потребоваться в предстоящем длительном вооруженном столкновении.
«Мы должны быть готовы, — заявил он, — направить на поле сражения миллионные армии и обеспечить их всем необходимым в течение нескольких лет». Его аудитория была поражена и готова возражать, но он был неумолим. Для того чтобы вести войну в Европе и выиграть ее, Англия должна иметь армию в семьдесят дивизий, равную континентальным армиям, а, по его подсчетам, такая армия достигнет полной силы только на третий год, а это означало, что война будет длится минимум в течение этого времени.
Регулярную армию с ее офицерами и особенно сержантами он считал необходимой в качестве ядра для обучения большей армии, создание которой имел в виду. Расстаться с ней в ближайшем сражении при неблагоприятных условиях и там, где в конечном счете ее присутствие не являлось решающим, было бы, по его мнению, преступной глупостью.
Отсутствие воинской повинности — вот в чем заключалась главная разница между английской и континентальной армиями. Регулярная армия скорее была предназначена для службы в колониях, а не для защиты метрополии, что было возложено на территориальные войска. Поскольку герцог Веллингтон в свое время завел непреложное правило — новобранцы для колониальных войск «должны быть добровольцами», военный потенциал Англии во многом зависел от волонтеров, в результате чего другие государства не знали толком, насколько значительно будет участие Англии. Хотя лорд Робертс, старший из фельдмаршалов, которому было уже более семидесяти, в течение многих лет только при поддержке единственного члена кабинета министров, Уинстона Черчилля, боролся за воинскую повинность, лейбористы активно выступали против, и ни одно правительство не рискнуло бы согласиться на призыв в армию, ибо это немедленно означало бы его отставку. Военные возможности Англии на Британских островах составляли шесть пехотных и одну кавалерийскую дивизии регулярной армии плюс четыре дивизии колониальных войск общей численностью 60 000 человек и четырнадцать дивизий территориальных войск. 300-тысячный резерв был разделен на два класса: специальный резерв, которого едва хватало на пополнение регулярной армии до военной численности и сохранение ее боеспособности в течение нескольких недель боевых действий, и национальный резерв, обеспечивающий замену в территориальных войсках.
По мнению Китченера, «территориальные» были необученными, бесполезными «любителями», к которым он относился с таким же откровенным недоверием, как французы к своим резервистам, и не принимал их в расчет.
В возрасте двадцати лет Китченер сражался в качестве волонтера во французской армии в 1870 году и прекрасно говорил по-французски. Питал он или нет после этого какие-либо особые симпатии к Франции — неизвестно, но поклонником французской стратегии не был. Во время событий в Агадире он заявил оборонному комитету империи, что немцы «разделаются с французами, как с куропатками». Он, однако, направил комитету послание, как свидетельствует лорд Эшер, в котором сообщал, что «если они воображают, что он собирается командовать армией во Франции, то пусть они сначала отправятся к черту».
