Не успел подпоручик отдышаться как следует, снова дорога. На этот раз в Петербург. В Морском министерстве покорителя полярных морей встречали радушно. Седые адмиралы снисходительно похлопывали штурмана по плечу, вот, дескать, и мы такими же героями когда-то были. Пахтусов не возражал: довольны старики — и ладно. Особо приятна была встреча с капитаном 1-го ранга Федором Литке, начальником только что завершившейся кругосветной экспедиции, а ныне воспитателем великого князя Константина. В свое время Литке четыре года отдал новоземельским экспедициям. О, им было о чем поговорить, двум колумбам российского флота!
В Гидрографическом департаменте бумаги его разве что не нюхали. И так глядели и этак.
— Будто не на зыбком боте, а на доске графической все ладно выведено! — удивлялись.
О плавании Пахтусова заговорили сразу и все. Еще вчера никому не известный штурманский подпоручик мгновенно стал столичной знаменитостью. Начали, как в таких случаях бывает, зазывать его на обеды да балы в салоны модные. Но подпоручик свободное время проводил в книжных лавках, где на последние деньги скупал книжки по астрономии и минералогии, зоологии и ботанике. Усиленно посещал Кунсткамеру. Времени было у Пахтусова до обидного мало, и он очень торопился.
Докладывая на ученом совете об итогах своей экспедиции, Пахтусов поставил вопрос о ее продолжении.
— Пока не завершена опись побережья новоземельского до крайнего северного мыса Желания, нельзя говорить об окончании нашего дела! — горячо убеждал он седовласых ученых мужей. — К тому же надобно торопиться весьма. Возможно, что живы еще где-то на зимовье люди отряда лейтенанта Кротова, и в нынешнее лето их надо непременно сыскать!
Последний аргумент заставил согласиться всех. Тревога за пропавших без вести не могла оставить равнодушным никого. Наверное, еще ни одна российская экспедиция не снаряжалась так быстро. Весной 1834 года подпоручику корпуса флотских штурманов Петру Пахтусову вручили инструкцию. В ней значилось: «Главная цель делаемого вам поручения состоит в том, чтобы описать восточный берег северного острова Новой Земли, доселе никем еще не осмотренный». Тогда же высочайшим указом удостоен он был и ордена Анны 3-й степени.
В Архангельске Пахтусова ждала прибывшая от Печоры санным путем команда Кондуктора Крапивина подпоручик нашел тяжело больным.
Новую экспедицию снаряжали быстро и основательно, денег не жалели. В распоряжение Пахтусова архангельский губернатор Галл выделил два судна шхуну и карбас. Подпоручик назвал их в честь пропавших без вести друзей — «Кротов» и «Казаков».
Утром 24 июля Петр Кузьмич Пахтусов взошел на борт шхуны «Кротов». В руках он держал толстую связку купленных в столице книг. Выбрали якоря, и в путь! Карбас на этот раз вел кондуктор Август Циволька. Наводя на удаляющийся берег трубу зрительную, долго еще видел Пахтусов, как махала платком стоявшая в отдалении от остальной толпы, пребывавшая в положении, жена Лизанька с двумя малыми детишками. И оттого сердце его переполнялось печалью расставания и гордостью за дело, им совершаемое.
Через месяц плавания суда вошли в пролив Маточкин Шар. Именно здесь должны были отыскаться следы отряда лейтенанта Кротова Ведя топографическую съемку побережья, борясь со льдом и ветрами, мореплаватели искали следы своих друзей, и нашли их. На камнях одной из бесчисленных бухточек обнаружились обломки шхуны «Енисей» — и всё… Что случилось с ее экипажем, так и осталось загадкой. Север умеет хранить свои тайны.
Остаток короткого полярного лета пролетел быстро. Не успели оглянуться, на носу уже сентябрь, а значит, и новая зимовка Готовились к ней основательно: выстроили просторную избу, суда во избежание всяких случайностей вытащили на берег. Эта зимовка была на редкость удачной. В течение ее не был потерян ни один человек. За всем этим стоял труд Пахтусова. Подпоручик остался верен себе. Прежде всего, чистота: еженедельно топилась жаркая баня, а через каждые три дня менялось белье. Затем бодрый дух: зимовщики поднимали, соревнуясь, тяжести, ходили на лыжах, когда позволяла погода. Душой зимовки был кондуктор Циволыса. Образованнейший и начитанный (он прекрасно владел шестью языками), Циволыса был непревзойденным мастером веселых рассказов, знал бесчисленное множество анекдотов. Вокруг него всегда слышались смех, шутки, дружеские подначки.
Пахтусов меж тем каждую свободную минуту уделял книгам научным.
— Еще два раза позимую, и можно в академики записываться! — шутил он.
Ранней весной Пахтусов с двумя матросами двинулся по льду вдоль южного берега Маточкина Шара, определил точные координаты устьев пролива. Циволыса тем временем пошел вдоль побережья на север. А в июле у пахтусовского зимовья неожиданно появился со своими людьми промышленник Афанасий Еремин, судно которого прихватило льдом у западного берега Маточкина Шара.
— Нынче, почитай, все наши двинулись в здешние воды зверя бить, когда прознали про ваше плавание, да про карты берегов здешних! — говорил он подпоручику, руку крепко пожимая. — За то вам, Петр Кузьмич, низкий поклон и вечная благодарность от всего люда поморского!
И было за что: если в 18 31 году у Новой Земли промышляло лишь одно поморское судно, то в 1835 году — 118, цифра по тем временам огромная.
Затем перешли к делам насущным Еремин поинтересовался:
— Куда лучше путь держать, чтоб на хорошие моржовые лежбища выйти?
Пахтусов развернул карту. Сощурился, прикидывая, что и как.
— Думаю, вот сюда, сюда и сюда! Желаю удачи!
На том и расстались.
И снова, так и не дождавшись, когда вскроется лед, подпоручик устремился вперед. Решился он на этот раз на вещь рискованную, почти погибельную: с запада обогнуть северную часть Новой Земли, а затем описать ее восточный берег, спускаясь к югу. Пахтусов пошел на карбасе. В лагере за старшего остался Циволька. Бросок на север был стремителен, но мореплавателей поджидала беда. При подвижке льда в один из дней как ножом срезало якорный канат. Затем ледяные глыбы с треском раздавили маленькое суденышко. Люди едва успели сгрузить на лед лодки, покидать в них ружья да муку. Пока сгружались на лед, льдину тащило в океан. Насилу добрались до ближайшего острова Верха В своих дневниковых записках Пахтусов оставил следующую запись: «Мы же до крайности перемокли и устали. Разведя огонь и, устроя палатку из парусов, мы обратились к перетаскиванию оставленной на прибрежном льду провизии и бочки со смолою. Последняя нам была нужна для исправления лодок, потерпевших от перетаски по ледяным торосам; но льдина, на которой все это стояло, уже ушла в море. Таким образом, мы лишились значительной части наших вещей». Люди оказались на краю гибели, но духом не пали: чинили лодки и ждали попутного ветра Между делом на острове Верха обнаружили остатки двух старинных лодий и несколько покосившихся крестов поодаль. Мыс, близ которого погиб карбас «Казаков», Пахтусов так и назвал — мыс Крушения.
Помощь пришла неожиданно. Сразу два промышленных судна причалили к берегу. Кормщики даже спорили, кому выпадет честь доставить столь известных на Севере мореплавателей к зимовью. Чтобы не было обид, разделились поровну.
Вскоре Петр Кузьмич с сотоварищами был уже на зимовье. Небольшая передышка — и снова в путь! На этот раз подпоручик стремился достичь северной оконечности Новой Земли с востока. Но и это плавание было на редкость тяжелым Дождь и шквальный ветер, лед и туман — природа, казалось, делала все, чтобы остановить смельчаков. Предоставим слово биографу первопроходца: «Ценою невероятных усилий Пахтусов к 23 августа достиг островов, расположенных на 74 24′ северной широты. Пройти сквозь узкие проливы между островами, несмотря на многократные попытки, не удалось. Льды плотно прижимались к берегу. Пахтусов нанес на карту очертания части островов, обозначил мысы, вдававшиеся в море; самому отдаленному высокому мысу он дал имя Дальний. Позже этот маленький архипелаг в честь бесстрашного полярного исследователя получил название островов Пахтусова.
