После сражения под Балаклавой прошло десять дней, и противоборствующие армии снова стояли лицом к лицу— на этот раз у Инкерманской горы, что находится к востоку от Севастополя неподалеку от устья Черной речки. В действительности это была не гора, а скорее обширное плато, испещренное острыми гребнями и оврагами, в центре которого возвышался двухсотметровый холм. Американский генерал Маккленан, посланный в Крым президентом Пирсом для наблюдения за военными действиями и оценки вооружения противников, заметил, что Ингерманская гора представляла собой «самое высокое место в окрестности, довольно удобное для защиты от атаки с любой стороны… Если бы русские могли ожидать нападения на Севастополь, то с их стороны было бы непростительной ошибкой не разместить на Инкермане постоянный гарнизон… Еще большей ошибкой со стороны союзников стал бы их отказ от возможности самим занять столь сильную позицию».
В действительности союзники все-таки расположились на этих высотах. Пятого ноября на рассвете под прикрытием плотного тумана на них двинулась тридцатитысячная русская армия. План был прост: обозначить ложную атаку на Балаклаву, которая связала бы силы французов и отвлекла их от британцев. Затем двумя колоннами — в центре и справа — наступать на Инкерманскую гору и сбросить англичан с холма вниз, на плато, где их встретит еще один русский отряд, чтобы совместными усилиями гнать неприятеля дальше на юг или к морю. Ближайшая цель такой операции состояла не столько в разгроме врага, сколько в том, чтобы предотвратить или хотя бы задержать нападение непосредственно на Севастополь. Хотя этот город-крепость с каждым днем набирал силу, он все же, как полагали, еще не был в достаточной мере подготовлен к отражению совместной атаки англичан и французов — требовалось дополнительное время для укрепления оборонительных сооружений, строительства новых редутов и перемещения пушек.
В воскресном выпуске «Нью-Йорк Таймс» за 5 ноября 1854 года опубликовано описание этого сражения английским офицером:
И началась беспримерная битва, во время которой были пролиты реки крови… Мы привыкли считать, что ни один враг не в силах противостоять британскому солдату, у которого в руках его излюбленный штык… Но в Инкерманском сражении наша атака не достигла цели — в отчаянных штыковых схватках сходились толпы солдат, нам пришлось скрестить это оружие с русской пехотой, которая билась с беспримерным ожесточением и не отступала ни на шаг.
Описать это сражение невозможно. Оно изобилует примерами нечеловеческой отваги, кровопролитных рукопашных схваток, отчаянных бросков вперед — в овраги, ложбины, заросшие кустарником лощины, где бьющихся никто уже не видел… В конце концов мы все же вернули себе превосходство — батальоны русского царя уступили нашему напору, нашему натиску, великодушно поддержанному французской артиллерией. Никто, где бы он ни находился, не смог бы увидеть даже малый эпизод этого богатого событиями дня: дым, плотный туман и густая сетка дождя скрывали ход битвы; взор не проникал далее нескольких ярдов…
План русских был, по словам генерала Маккленана, «великолепен по замыслу, но при исполнении его возникли сложности». Генерал Павлов выдвинул свою колонну и повел наступление на правом фланге, а генерал Соймонов — в центре. О том, что потом случилось, также пишет Маккленан:
В приказе, полученном Соймоновым, выражение «слева от Килен-балки» означало «западнее». Соймонов же ошибочно интерпретировал его как «по левую руку» от него самого, а это привело к тому, что колонны двух генералов смешались и эффективность наступления пострадала, поскольку одновременно в бою могла быть задействована лишь часть каждой колонны.
Ложная атака для отвлечения французов не достигла цели. Генерал Боске наблюдал за армией князя Горчакова и быстро понял, что действия русских ограничивались артиллерийским обстрелом с дальнего расстояния — ни пехота, ни кавалерия не собирались его атаковать. А потому он остался на месте и перенес внимание на ближайшие позиции англичан. Оценив степень замешательства британской пехоты и ощутимый успех русских, Боске приказал своим двум резервным батальонам поддержать англичан контратакой. Вот свидетельство очевидца:
Около 10 часов французские батареи обрушились на правое крыло русских. Три батальона стрелков Орлеанского полка двинулись вперед. Жажда схватиться с противником читалась на лицах солдат. К орлеанцам присоединился батальон арабских стрелков из Алжира. Звуки их труб перекрыли шум битвы. Увидев, как они ударили во фланг русских, мы поняли — победа за нами.
Жаркий бой не утихал, и ход сражения складывался в основном в пользу русских до тех пор, пока Боске не пришел на помощь британцам. Неразбериха на поле битвы весьма ярко описана генералом Эдвардом Хэмли:
Наше положение было близко к отчаянному. Полковники вели в бой небольшие группы и отряды, словно младшие офицеры, а капитаны дрались как рядовые. В этих схватках каждый был сам себе генералом. Враг наступал — и его надо было остановить. Поле сражения напоминало море, где огромные валы перекатывались в разных направлениях, отчего картина постоянно менялась. Если в одном месте неприятель получал отпор и пятился, то в другом он решительно продвигался вперед. Находиться не в гуще битвы, а переводить дух на гребне горы становилось еще более тяжким испытанием, чем схватка с врагом лицом к лицу, когда дело решает твоя сила, опыт и мужество и когда в солдате просыпается ярость, затмевающая чувство опасности и страх смерти.
Сражение длилось весь день и затихло в восемь вечера. «Русские в беспорядке бежали вниз, к долине, где дальнейшее преследование стало бы безумием, поскольку вся местность и все дороги там простреливались их артиллерией. Они оставили позади себя горы трупов», — заканчивает Хэмли.
Оценить Инкерманскую битву в деталях — нелегкая задача для историка (Кинглейк посвятил ей целый том и разделил описание на шесть периодов). Нам достаточно отметить, что эта битва не похожа ни на сражение при Альме, ни — что важнее — на балаклавское сражение. Если последнее представляло собой в первую очередь кавалерийский бой, схватки на саблях, то на Инкерманской горе основным действующим лицом был вооруженный штыком пехотинец. Если под Балаклавой себя покрыли славой в первую очередь британцы, то под Инкерманом героями дня стали французы. Балаклава закончилась с неопределенным результатом, исход Инкерманской битвы не вызывает сомнения. Наконец, потери обеих сторон под Балаклавой составили 1300 человек убитыми и ранеными, а жертвами инкерманского сражения стали 17 500 человек — это была, без сомнения, самая кровавая битва Крымской войны. Штабс-капитан Петр Алабин, адъютант генерала Павлова, так описал сцены отступления русских войск:
Я увидел страшную картину: вся балка была полна мертвыми и ранеными. Засевшие за камнями на противоположной стороне французы вели перестрелку с нашими. Офицеры пытались разобрать солдат по полкам, но усилия их были тщетны… Я пригнал дюжину повозок, установил их под акведуком и нагрузил ранеными. О скольких леденящих кровь сцен я стал свидетелем! Помощник лекаря Охотского полка Данилов перевязывал солдата под ближней ко мне скалой… когда французы опрокинули нас… и каждую минуту мы ждали, что они загонят нас в балку и отрежут путь к отступлению. Это было бы величайшей бедой!
Последний снаряд имел тягчайшие следствия. Лекаря и священники побежали, а за ними раненые, кто еще мог передвигаться. С ними был и солдат, которого только-только оперировали, отняли часть ноги…
Русские отступили, и союзники возликовали — победа была близка. Впрочем, на совете, который состоялся на следующий день, никто из высшего командования не питал иллюзий по поводу того, что их ожидает: долгая, изматывающая осада, которой никто не желал. Севастополь был готов к отражению первого массированного артиллерийского обстрела, и русские продолжали накапливать силы. Инкерман показал, насколько уязвимым было положение союзников: оно стало еще хуже, поскольку из-за потерь численность боеспособных британских войск сократились до менее 15 000 человек. С этого момента армия Раглана превратилась в младшего партнера, а основная доля ответственности легла на плечи французского контингента, превосходящего англичан по численности.
Тем временем приближалась зима, а союзники располагались на открытых пространствах вокруг Севастополя, так что и с этой стороны возникала серьезная угроза. Зимы могут быть суровы даже в Крыму, хотя полуостров и расположен на 2600 километров южнее Москвы[113]. В 1812 году Наполеон Бонапарт, вынужденный отступать из России, заметил, что потерпел поражение от «генералов Января и Февраля». Что принесут с собой эти генералы в 1855 году? В церквях Севастополя вместе с дымом ладана к куполам возносились молитвы ко Всевышнему о даровании защитникам города самых жестоких морозов и о каре проклятым британцам и французам.
