Можно ли что-либо сказать об авторе погодной летописи Всеволода и ее редакторе? Прямых данных на сей счет, к сожалению, нет, но есть косвенные, позволяющие все же высказать некоторые предположения. Первое, что обращает на себя внимание, это отсутствие единообразия в титулатуре Всеволода. До 1190 г. он именуется «князем» и «великим князем», по 1205 г. — «благоверным и христолюбивым», а с 1205 г. и до самой кончины — «великим князем». Такой разнобой, повидимому, указывает на то, что над составлением погодных записей времен Всеволода трудилось по меньшей мере несколько авторов. Характерной стилистической приметой одного из них, возможно, являются почти стереотипные фразы в церковно-назидательных поучениях. 1185 г.: «Богъ бо казнить рабы своя, напастьми различными, огнем и водою, и ратью, и иными различными казнями».[591] 1187 г.: «Богъ бо казнить рабы своя напастьми различными, водою и огнемь, и болѣзньми тяжкими».[592]
Характер и темы ежегодных записей, как справедливо полагал еще М. Д. Приселков, дают нам основания утверждать, что летописание между 1174 и 1212 г. по-прежнему являлось заботой церковников главной Владимирской церкви. Следовательно, авторов летописи Всеволода Большое Гнездо следует искать среди ее клира. В записях 1190–1212 гг. очень часто, пожалуй чаще, чем Всеволод, фигурирует владимирский епископ Иоанн. Летописец с удивительной последовательностью связывает имя Иоанна со всеми добрыми делами, творившимися во Владимиро-Суздальской земле. Он закладывает и возводит новые храмы, отстраивает обветшавшие от «старости и безнарядья», венчает сыновей Всеволода и, наконец, отпевает в 1212 г. самого князя.
Еще одно церковное имя содержится в летописной статье 1206 г., повествующей о пострижении в монастырь княгини Всеволодовны. На проводах ее до монастыря присутствовала не только семья, но также епископ Иоанн и игумен Св. Богородицы Симон, которого летописец рекомендует еще и как духовника Всеволода. Духовником владимирского князя, как известно, был до поставления в епископы также и Иоанн.
Возникает естественный вопрос: не этим ли двум церковникам принадлежит летопись Всеволода Большое Гнездо? Иоанн мог вести ее до 1190 г., а затем она перешла в руки игумена Симона, хотя, судя по обильным упоминаниям имени епископа Иоанна, последний, видимо, постоянно присматривал за работой преемника. Характерно, что именно на 1190 г. приходится изменение в титуловании князя; вместо «великий князь» появляется словосочетание «благоверный и христолюбивый князь». Впрочем, не исключено, что Симону принадлежат записи уже после 1206 г., когда летописец вновь возвращается к титулу «великий князь», а летопись между 1190 и 1206 г. вел кто-то третий. Симон, наверное, являлся и тем редактором-сводчиком, который после смерти Всеволода завершил летопись и пополнил ее южнорусскими известиями, которых особенно много в этой части. Симон был выходцем из Киево-Печерского монастыря и поэтому естествен его интерес ко всему, что происходило в его время в Киеве и во всей Южной Руси. Он поддерживал постоянные связи со своими печерскими коллегами, переписывался с ними и мог получать от них нужную ему информацию. Фраза — «Егда приспѣ конець ему временьнаго и многомятежнаго жития, тихо и безмолвно преставися и приложися къ отцемь и дѣдом своимь»,[593] — читаемая в некрологе Всеволоду, позволяет предполагать, что Симон был знаком и с творчеством игумена Моисея. Только для него в Киевской летописи (свод 1200 г.) характерен такой литературный штамп.
Еще одной особенностью записей летописи Всеволода являются новые выражения, возвращающие летописца к прерванному сюжету. Во второй летописной статье, помещенной в Лаврентьевской летописи под 1206 г., читаем: «Но мы та вся оставльше възвратимся вспять». Статья 1207 г.: «И мы та оставльше, на передняя възвратимся».[594] В первой статье излагаются события, связанные с походом черниговских князей вместе с Рюриком Ростиславичем на Галич и захвате Киева Всеволодом Чермным. Вторая является, по существу, продолжением предыдущей, в ней подробно рассказывается о драматических перипетиях борьбы Всеволода Чермного и Рюрика за Киев. Исходя из южнорусского содержания обоих статей, можно предположить, что приведенные выше выражения принадлежат Симону.
М. Д. Приселков считал, что текст Лаврентьевской летописи на пространстве от 1206 г. и до 1239 г. представляет собой соединение двух летописей: Константина Всеволодича и его сыновей, а также Юрия Всеволодича. Основанием для выделения летописи Константина уже с 1206 г. является якобы частое упоминание этого князя на ее страницах, а также слишком уважительное к нему отношение летописца. Действительно, в статьях 1207, 1209 и 1211 гг. содержатся тексты, которые, похоже, написаны летописцем Константина. Он в них отрекомендован как «блаженный», «благочестивый» и «христолюбивый». Однако кроме темы Константина, в этих, как и других статьях этого отрезка летописи, полногласно звучит тема великого князя Всеволода. Все статьи, кроме 1209 г., извещающей о рождении у Константина сына Василия, открываются традиционным зачином с именем великого князя Всеволода. 1206 г.: «Всеволодъ, великий князь, посла сына своего Константина Новгороду Великому». 1208 г.: «Посла великий князь Всеволодъ сына своего Ярослава в Рязань». 1210 г.: «Великий князь Всеволодъ посла с полком Кузьму Ратьша». 1211 г.: «Великий князь Всеволодъ ожени сына своего Георгия».
Значительный объем записей в этой части летописи, о чем уже шла речь, имеет южнорусское происхождение. Конечно же, трех записей о Константине недостаточно для того, чтобы можно было все тексты 1206–1212 гг. считать его летописью. Более продуктивной здесь кажется мысль о том, что эти ростовские статьи были вставлены в летопись Всеволода на этапе составления одного из позднейших сводов.
Если верно предположение М. Д. Приселкова, что еще один свод, соединивший в себе великокняжеский Летописец 1228 г. Юрия Всеволодича и ростовский Летописец Константина Всеволодича, был составлен около 1239 г., то, возможно, здесь и следует искать причину появления ранних записей Константина в летописи его отца.[595] Ведь Летописец Юрия начинался не с 1206 г., а с 1212 г., а следовательно, и соединение двух летописцев могло быть начато только с этой даты. Более ранние записи Летописца Константина, избыточные по сравнению с Летописцем Юрия, таким образом, были влиты в статьи соответствующих годов летописи Всеволода.
Прежде чем продолжить анализ текстов Лаврентьевской летописи за 1212–1240 гг., остановимся вновь на проблеме южнорусских заимствований. Их в этой части летописи крайне мало. М. Д. Приселков, будучи верен своей идее, полагал, что почерпнуты они все из того же Летописца Переяславля Русского. В качестве убедительного примера он приводит сообщение статьи 1215 г. о сражении Владимира Всеволодича с половцами. «Того же лѣта. Володимеръ, сынъ Всеволожь, слышавъ аже идут Половци к Переяславлю, изыде противу им, вскорѣ и усрѣтеся с ними на рѣцѣ, и бишася крѣпко, и мнози от обоихъ падоша».[596]
При всем желании найти здесь что-то специфически переяславльское практически невозможно. Запись производит впечатление основанной на каком-то устном сообщении. Она начисто лишена подробностей. Летописец не знает даже, на какой реке Владимир Всеволодич встретил половцев. Несколько необычным кажется для переяславльского летописца и отстраненное выражение: «мнози от Руси избьени быша, а инѣх изимаша, и самого князя Владимира яша, и ведоша и в вежѣ свои».[597] Так бесстрастно и общо мог написать только владимирский летописец, находившийся за тысячу верст от события, да к тому же писавший задним числом.
На этой записи и исчерпываются известия, якобы взятые из Летописца Переяславля. Два-три сообщения об отсылке в Переяславль русских князей (в 1213 г. — Володимира Всеволодича, в 1227 г. — Всеволода Константиновича, а в 1228 г. — Святослава Всеволодича) имеют очевидное владимирское происхождение. Наверное, владимирский летописец воспользовался южнорусским письменным источником при составлении статьи 1223 г., повествующей о Калкской битве, но он, бесспорно, был составлен в Киеве. Другие южнорусские события, о чем уже шла речь, написаны владимирскими книжниками на основании свидетельств очевидцев.
Таким образом, ни о каком привлечении в качестве южнорусского источника Летописца Переяславля Русского при составлении великокняжеского свода Юрия 1228 г. не может быть и речи. Такого Летописца, скорее всего, не существовало в природе.
Что касается вывода М. Д. Приселкова о том, что слияние великокняжеского владимирского свода Юрия, а также Летописца Константина и его сыновей было осуществлено в Ростове, то он вполне корректен. Анализ записей Лаврентьевской летописи между 1212 и 1240 гг. показывает преобладание в них известий, связанных с деятельностью Константина и его сыновей, а не великого князя Юрия Всеволодича, что несомненно имело бы место, будь сводчик владимирцем. Некоторое удивление вызывает только необычная скороговорочность свода. В нем практически не нашли отражения даже события, связанные с завоеванием Константином великокняжеского владимирского стола. Летописец ограничился несколькими общими фразами о том, что «исконный злой враг дьявол» воздвиг злобу между братьями Константином и Юрием, приведшую к военному столкновению между ними. Победил Константин и сел во Владимире, а Юрий занял Суздаль. Приписка о всеобщей радости в Суздальской земле — «И бысть радость велика в земли Суждальстѣи» — свидетельствует, что запись эта принадлежит летописцу Юрия. Ростовский бы в этом месте отметил радостную встречу Константина владимирцами, о чем сообщается в Московском летописном своде конца XV в.
