Списки нашлись мигом. Солдаты оделись и вышли на улицу (в основном, москвичи 22–23 годов рождения). Спрашиваю:
— Пулеметную ленту набивать умеете?
— Чего там уметь…
— Проверим.
Принес 8 пустых лент и патроны. Ленты делались из тонкого брезента, в новые или мокрые вставлять патроны трудно. Почти никто не справился, орут:
— Это невозможно!
— А кто ж вам, пулеметчикам, будет набивать ленты? Командиры взводов, учите рядовых.
А командирами пулеметных взводов как раз и оказались те трое кадровых. На них отличная форма, всё блестит, а у меня — шинель солдатская, знаки различия на петлицах вышиты нитками, нарукавных знаков вообще нет… Ворчат:
— Не наше дело учить ленты набивать…
— А чье?!
В мирное время солдат обучали командиры отделений, но сейчас их вообще нет. Ладно, стали упражняться. Пальцы в кровь посбивали, мозоли натерли — но ничего, научились. Потом, побывав в боях, вспоминали этот случай со смехом.
Вернулись в казарму:
— Почему освещение не работает?
— Починить невозможно, все сломалось.
— А кто пробовал чинить? — спрашиваю.
Один солдат отвечает:
— Я. Я электрик по профессии.
И офицеры улыбаются: что, командир, не вышло? Нет света — не надо заниматься! Но не знали они, что перед ними шахтный электрослесарь…[191] Залез на нары сам, выкрутил пробки, проводку исправил — свет горит. Говорю:
— Если кто испортит — пеняйте на себя. Товарищи офицеры, можно учить солдат.
Все тяжко вздохнули… Так вот покомандовал сутки ротой.
Наутро вывел офицеров в поле отрабатывать тактику действий расчетов. Кадровые опять ворчат, но у меня ответ один:
— Завтра на фронт, а рота ничего не умеет!
Через несколько дней представилась возможность пострелять. Идем на стрельбище, первая рота уже закончила — и очень плохо (командир — кадровый старший лейтенант Куршпатов). Вторая (ей командовал Руслов, тоже кадровый) стреляла при нас, тоже так себе. А я приказал одному солдату взять пулеметные инструменты и керосин. Мерзнем в одних шинелишках и ботинках…
Наша очередь. Сначала опробовал сам все три пулемета — результат никудышный. Ясно: никто их к стрельбе не готовил. Разбираю один — сальников нет. Люди кричат:
— Товарищ лейтенант, холодно!
— А мне без рукавиц тепло? — Тут еще и сапог снимаю и отрезаю от фланелевой портянки ленточку, мастерю из нее сальники. Отладил пулеметы, сделал и поправку целиков: — Первый взвод, приготовиться к стрельбе! Остальным развести костер.
Я нарочно держал людей рядом, чтоб видели, как пулемет подготавливать. Отстрелялись хорошо. Командую:
— Четвертый взвод, нести пулеметы, остальные в колонну по четыре становись! Бегом не бежать, от меня не отставать. Форсированным маршем шагом марш!
Хохочут:
— Пятки оттопчем!
К казарме пришли, от всех валит пар.
— Ну кто замерз? Почему пятки не оттоптали?
— Товарищ лейтенант, как это у вас получается так быстро ходить?
— Я служил в ОКДВА.
Докладываю результаты стрельбы, командир не верит. Тогда спрашиваю:
— Можно попасть из пулемета без передних и задних сальников?[192]
Наутро стреляла четвертая рота, из тех же пулеметов — тоже успешно. Теперь мои солдаты мной гордились, а поначалу-то сетовали, что испортил их спокойную жизнь…» [403]
После своей речи 22 июня Черчилль стал вроде как нашим другом — и тут же начал обещать помощь. Щедро обещал: от недостатка словес он не страдал никогда.
На деле вышло иначе…
27 августа наш посол Иван Майский разговаривал с министром иностранных дел Британии Энтони Иденом: [193]
— Простите, сэр, но Англия и второго фронта не открывает, и оружия обещанного не дает.
— Как? — возразил министр. — Мы ведь месяц назад передали вам 200 истребителей «Томагавк»!
— Мы признательны британскому правительству за эти самолеты — которые, кстати, в СССР так и не доставлены, — поклонился Майский очень вежливо, — однако в сравнении с нашими потерями в воздухе это ничто.
Иден молчал с необыкновенно интеллигентным видом.
— Мы просили у британского правительства крупных бомб, — продолжал ненасытный русский[194], — и ваш министр авиации в конце концов согласился. Спасибо вам огромное! Но сколько бомб он дал? Шесть штук. Прописью: ш-е-с-т-ь. У нас это называют: ни в чем себе не отказывай…
Министр осклабился:
— О да, русский язык необыкновенно образный! Вы великая, великая нация!
— Благодарю вас, — качнул Майский головой, но переводить диалог в интеллигентное русло не стал. — Чем еще Англия помогла СССР в течение этих десяти недель?
— Господин посол! — возмущенно отразил Иден. — Мы ведем воздушное наступление на Германию!
— О да, наслышан! Правда, английские бомбежки не заставили немцев снять с нашего фронта ни одной эскадрильи… Если говорить откровенно, то на восточный фронт ваши бомбежки не влияют никак. Мало щипать бешеного зверя за хвост, надо бить его дубиной по голове.
— Но упомянутая вами дубина — это блестящие боевые качества Красной Армии! — жарко подхватил британец. — Мы в восторге от советского мужества и патриотизма!
— Аплодисментам мы предпочли бы поставки истребителей, — не унимался русский зануда.
Иден глубокомысленно улыбался…
8 июля Черчилль начал личную переписку со Сталиным, она продолжалась всю войну. Вот одно из писем:
Сталин — Черчиллю, 3 сентября 1941
Приношу благодарность за обещание продать Советскому Союзу еще 200 истребителей. Однако должен сказать, что эти самолеты не смогут внести серьезных изменений на восточном фронте. Дело в том, что относительная стабилизация, которой удалось добиться недели три назад, потерпела крушение вследствие переброски на восточный фронт свежих 30–34 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов, а также вследствие активизации 20 финских и 26 румынских дивизий. Немцы безнаказанно перебрасывают все свои силы на восток, будучи убеждены, что второго фронта за западе не будет.
В итоге мы потеряли больше половины Украины, и враг оказался у ворот Ленинграда.
Я думаю, существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30–40 немецких дивизий. Одновременно необходимо обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу сентября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков.
Я понимаю, что настоящее послание огорчит Ваше Превосходительство. Но что делать? Опыт научил меня смотреть в глаза действительности, как бы она ни была неприятной.
Наконец, разрешите принести благодарность за выраженное Вами чувство восхищения действиями советских войск, ведущих кровопролитную войну с разбойничьими ордами гитлеровцев за наше общее освободительное дело. [404]
4 сентября письмо пришло в Лондон, его расшифровали, Майский лично перевел его на английский и на машинке напечатал (так он поступал с большинством сталинских писем). И немедленно испросил аудиенции у премьера.
Черчилль принял его — тучный, в смокинге, с вечной сигарой в зубах. Он прочел письмо и буркнул, тужась быть приветливым:
— Господин Сталин употребил выражение «продать самолеты». Мы не ставим вопрос таким образом и считаем, что поставки должны покоиться на базе товарищества.
А, бесплатно. Послу почему-то вспомнился сыр в мышеловке.
— Это чрезвычайно благородно с вашей стороны, господин премьер-министр… — сказал Майский, — но мое правительство желало бы ясности относительно второго фронта. Когда вы намерены начать боевые действия?
Премьер вынул сигару изо рта:
— Сожалею, но в ближайшее время мы не имеем такой возможности.
— Иными словами, — любезно подытожил Майский, — я могу передать своему правительству, что Британия готова доблестно сражаться до последнего советского солдата?
Неотесанный русский нарушил первое правило дипломата: никогда не высказывать правду в лицо. Поэтому Черчилль не сдержался:
— Мы целый год дрались с немцами один на один, Россия нам не помогала!!
— Благодарите за это Чемберлена, — спокойно парировал посол. — В 1939-м он сорвал подписание антигитлеровского пакта.
Премьер осекся. Он разыгрывал вражду со своим предшественником Чемберленом, и теперь дипломатишка его на этом подловил. Черчилль так яростно всосал дым сигары, что она аж захрипела.
— Пожалуйста, спокойней, мой дорогой господин Черчилль! — улыбнулся посол. — Мы с вами делаем общее дело, избавляем мир от фашистской чумы. Разве не так?
