М. Н. Покровский в своей статье «Три совещания» комментировал и совещание 8 февраля 1914 г. «Для начала единоборства за Константинополь… нужна была отсрочка, может быть, года на три», — писал он[768]. Протоколы Особого совещания были представлены царю 5 апреля и получили его полное одобрение.
Государственная дума вотировала 112 млн руб. на выполнение программы по усилению Черноморского флота на период 1914–1917 гг. Из них на 1914 г. было ассигновано только 25 млн руб.[769], из чего можно сделать вывод, что не предполагалось проводить никакой немедленной экспедиции против Константинополя, если, конечно, ничто не нарушит статус-кво и не вызовет европейской войны. В Петербурге пришли к выводу, что действия России в Проливах будут происходить в обстановке общеевропейской войны одновременно с операциями на Западном фронте против Австрии и Германии.
Весной 1914 г. газетная война между Россией и Германией разгорелась с новой силой. Анонимный автор в «Berliner Tageblaat» (Берлинер Тагеблат) в своей статье «Русский сосед» предлагал объявить войну России, пока она не закончила реорганизацию своих военных и морских сил. Взрывом ответной бомбы явилось выступление 27 февраля (12 марта) «Биржевых ведомостей» с анонимной статьей «Россия хочет мира, но готова к войне». Авторство этой статьи — пустой, хвастливой, но задорной — приписывалось царскому военному министру Сухомлинову. «Несомненно, что в Петербурге все чаще считалось признаком хорошего тона проявлять ненависть к немцам, а в Берлине — к русским»[770], — писал Г. Хальгартен.
Однако британский посол в Петербурге Дж. Бьюкенен придавал большое значение сообщениям в прессе. Он подробно пересказал содержание этой эпатажной статьи своему руководству[771]. В марте 1914 г. «Новое время» опубликовало ряд «салонных» бесед с русским государственным деятелем, в котором легко было узнать графа Витте. Суть их сводилась к тому, что необходимым условием постоянного мира является перегруппировка держав. Витте считал, что главным рычагом русской иностранной политики является возможно более тесное соединение с Германией, и поэтому назвал англо-русское согласие ошибкой, связавшей России руки. Подобных же взглядов придерживалась и прогерманская партия при императорском дворе, противопоставляя материальную выгоду союза с Германией проблематичной пользе соглашения с Англией[772]. «Даже очень расположенные к нам лица, — писал в своих мемуарах Бьюкенен, — задавали себе вопрос о практическом смысле соглашения с государством, на активную поддержку которого нельзя рассчитывать в случае войны»[773]. 5 марта в палате общин Грей произнес большую речь по вопросам внешней политики. В речи он выдвинул на первый план утверждение, что наличность Тройственного согласия во многом способствовала сохранению европейского мира в течение двух последних тревожных лет. Далее министр указал, что в будущем Англия намерена всячески поддерживать и охранять основы Тройственного согласия, как наилучшего мирного фактора в современной международной политике[774]. Россия, однако, предвидела в ближайшем будущем неизбежное столкновение с Центральными державами и поэтому предпринимала меры по установлению более определенного соглашения с Англией. 18 (31) марта 1914 г. российский посол в Париже А. П. Извольский говорил Сазонову, что англо-французские отношения определились к марту 1914 г. двумя актами — военно-морским и политическим соглашениями[775]. «Первое из этих соглашений, военно-морское, по словам, сказанным мне бывшим министром иностранных дел Франции г-ном Жоннаром, в техническом отношении еще более разработано, нежели такое же соглашение между Францией и Россией, но с другой стороны, в отличие от русско-французской военной конвенции и дополняющей ее морской конвенции оно носит лишь факультативный характер»[776]. «Политическое соглашение, хотя и изложено на письме, — рассуждал Извольский, — также не имеет связующего значения; вопрос в том, примет ли Англия или нет участие в войне, будет решен великобританским правительством сообразно с обстоятельствами; но если по ходу событий Англия решится на совместные с Францией активные действия, военно-морское соглашение вступит автоматически в силу»[777].
Далее Извольский сообщал, что в апреле в Париж приедут король Георг и сэр Э. Грей, который будет сопровождать монарха. Посол надеялся, что ему представится случай поднять этот вопрос перед британским министром[778]. Извольский возлагал надежды на французских коллег. Французский министр иностранных дел Г. Думерг и президент Р. Пуанкаре могли бы в этом отношении оказать полезное влияние на лондонский кабинет. «Лично мне кажется, — писал Извольский, — что предстоящие беседы между руководителями французской и английской внешней политики могли бы подать весьма удобный случай для выяснения того, до какой степени лондонский кабинет был бы склонен вступить на путь более тесного соглашения с Россией. Вопрос о форме и содержании подобного соглашения должен обсуждаться непосредственно между нами и англичанами»[779].
Сазонов, со своей стороны, вел активные переговоры с британским послом в Петербурге и не скрывал желания превратить Тройственное согласие в союз[780].
В письме, которое Сазонов написал Извольскому 20 марта (2 апреля) 1914 г. относительно выраженного им предположения о возможности начала обмена мыслями о морском соглашении между Россией и Англией во время приезда английской королевской четы с сэром Э. Греем в Париж, российский министр выражал мысль о желательности более тесной связи между державами Тройственного согласия: «По этому поводу считаю долгом сказать Вам, что дальнейшее укрепление и развитие так называемого Тройственного Согласия и, по возможности, превращение его в новый Тройственный Союз представляется мне насущной задачей. Вполне обеспечивая международное положение России, Франции и Англии, такой союз, в виду отсутствия у названных Держав завоевательных замыслов, не угрожал бы никому, а являлся бы лучшим залогом сохранения мира в Европе»[781].
Российская дипломатия отнюдь не собиралась отказываться от идеи союза с Британией. 15 (28) апреля 1914 г. Сазонов продолжал объяснять Бенкендорфу все преимущества соглашения: «Не лучше ли со всех точек зрения предохранить себя раз и навсегда против бесконечного числа опасностей, связанных с подобной взаимностью, актом политической предусмотрительности, который пресечет в корне растущее честолюбие Германии». Сазонов считал, что «если соглашение между Россией и Англией будет открытым, то Германия не посмеет нарушить равновесие в Европе»[782]. Сазонов предписал Бенкендорфу ставить этот вопрос «возможно чаще»[783].
Далее была пущена в ход «тяжелая артиллерия» — царь лично вступил в переговоры. 21 марта (3 апреля) Николай II пригласил на частную аудиенцию английского посла Дж. Бьюкенена. Царь целиком посвятил беседу замыслу союза. «Мы говорили, — писал Дж. Бьюкенен, — о взглядах, выраженных графом Витте в нововременских статьях, и его величество высмеял мысль о перегруппировке держав»[784].
Император сетовал, что, несмотря на все старания, которые Россия приложила к сохранению хороших отношений с Германией, союз с ней был невозможен «еще и потому, что Германия старалась занять такое положение в Константинополе, которое позволило бы ей запереть Россию в Черном море»[785]. Царь сказал Бьюкенену: «Я бы очень хотел видеть тесную связь между Англией и Россией вроде союза чисто оборонительного характера». Бьюкенен заметил, что в настоящее время это неосуществимо.
Тогда царь предложил заключить какой-либо договор вроде того, который существует между Англией и Францией, и добавил, что можно было бы с успехом организовать сотрудничество британского и русского флота. Он настойчиво развивал аргументы в пользу этой идеи как с точки зрения сохранения мира, так и эффективности Тройственного согласия. Бьюкенен не скрыл, что союз вряд ли приемлем для его правительства, чем Николай был очень разочарован. Если сент-джеймсский кабинет отклоняет политику, которую он, император, так твердо предлагает, заявил он, то само существование Тройственного согласия вызывает сомнение[786].
В конце опубликованного в «Британских документах» письма Бьюкенена Грей сделал очень важный комментарий: если Франция согласится, мы можем позволить русским знать, что происходило между нашими военными и морскими властями, но нам было бы лучше как можно дольше откладывать обсуждение этого вопроса[787].
