Может быть, второй том Могра прольет свет на этот вопрос; а пока достоверно только, что Лозён писал Екатерине. Что она отвечала ему – это правдоподобно. Семирамида придерживалась правила не обескураживать никого. Недовольных ею было немного. Когда аббат де Дюберсак прислал ей в 1780 г. проект памятника, который следовало поставить в Петербурге, украсив его надписью: «Catharina II Thetis altera», – «другая Фемида» – она прямо высказала ему свое мнение по этому вопросу. Она поместила рисунок – большую акварель в три с половиной фута ширины и два с половиной вышины – в свой музей, послала медаль автору и забыла обо всем этом. Один англичанин – оригинал, каких и тогда можно было встретить во всей Европе – лорд Файндлэтер, живший в Саксонии, которую осчастливливал своей эксцентричностью и щедростью, и каждый год лечившийся в Карлсбаде – где ему даже собирались поставить статую – безгранично восхищался северной Семирамидой. Она и к нему отнеслась благосклонно. Она не всегда читала проекты замирения Европы, которые он посылал ей через посредство все того же Гримма, но не пренебрегала обращаться к его готовности всегда служить ей и в не менее важных делах, например, в ее желании пристроить своих внучек в Германии.
Ее медалями, которые она раздавала настолько щедро, что они даже несколько утрачивали свою цену, все же дорожили. Однако однажды случилось и противоположное. В 1786 г. граф Сегюр получил от некоего графа Тюрпена, автора сочинения «О комментариях к Цезарю», письмо следующего содержания:
«Посылая свое сочинение Ее Императорскому Величеству, я не имел в виду иной цели, как засвидетельствовать почтение ее добродетелям, талантам и знаниям и никогда не думал, что мое подношение могло заслужить или вызвать подарок от Ее Императорского Величества... Медаль, которую вы мне присылаете, при всей ее почетности, не может быть принята графом Тюрпеном, как исходящая из рук Ее Императорского Величества, хотя бы она стоила сто тысяч экю. Не в моих правилах, как вообще всякого французского дворянина, принимать подарки от иностранной державы».
Однако подобных дворян во Франции было немного, что бы ни утверждал автор этого письма; Екатерине и в других местах их тоже не приходилось встречать.
Глава 4
Французы при северном дворе [99]
I. Французы в России и русские во Франции. – Каржавин. – Бернарден де Сен-Пьер. – Первый французский журнал в России. – Виридэ. – Литературные перебежчики. – Авраам Шомэ. – Ремесленники. – Кондитер фаворита Ланского. – Актеры и актрисы. – Мадемуазель Хюсс. – Пиков переулок в Павловске. – Настоящее и самозванные дворяне. – Мошенники. – II. Новый наплыв эмигрантов. – Покровительствуемые графом де Сегюр. – Волонтеры. – Во время осады Измаила. – Благотворное влияние. – Лагарп. – Воспитание Александра. – III. Эмигранты. – Сен-Приест. – Эстергази. – Сомбрейль. – Буйе. – Армия принцев. – В лагере Кондэ. – В С.-Петербурге. – Двор и салоны. – Клуб Анри. – Переселенческое дело в России. – Граф д’Артуа. – «С Богом за короля». – Реакция. – Тюрьмы. – Суворов.
I
У графа Тюрпена нашлось немного подражателей. Однако между жителями западной Европы, привлекаемыми в Россию славой и счастьем Семирамиды, не все имели притязания на роль, которую желал играть там Вольтер после Дидро и которой удовлетворился Иосиф II. Некоторые – по своему слишком скромному положению, другие – по занятиям, не имевшим ничего общего с ремеслом придворного. Всевозможные иностранцы стекались со всех сторон. Я не решаюсь даже делать попытки разобраться в этом потоке и остановлюсь только на французах. Они, к тому же, наиболее многочисленны и интересны.
Уже в царствование Елизаветы несколько французов решились переселиться в малоизвестную страну, несмотря на ее климат, которого все страшились, и еще более опасные неожиданности неизвестной карьеры. При Екатерине течение окончательно установилось. В то же время несколько русских появляются также в Париже, хотя в одиночку и случайно. За исключением дипломатического персонала, можно привести всего двух или трех, не приезжавших как простые туристы, и между прочим некоего Каржавина, которого не могу обойти молчанием, так как он составляет любопытное, почти единственное в своем роде явление. Им начинается целый ряд. Но это не появляющийся впоследствии легендарный боярин — тип в общем довольно малопривлекательный. Каржавин принадлежит к лучшему сорту. Сын петербургского купца, он отправился заканчивать свое образование сначала в Лондон, а потом в Париж, где слушал в 1755 г. лекции в Сорбонне, а в 1760 г. в College des Etrangers. Вернувшись в Россию, он занял должность лектора французского языка в Московском университете, приняв ее от француза Лави, жившего сорок пять лет в России. И в этом случае Каржавин положил начало: скоро после того в России начинаем замечать стремление обходиться без иностранных профессоров.
В 1773 г. мы встречаем нашего педагога опять на берегах Сены: он поссорился с отцом, желавшим сделать из него купца. И вот в Париже необходимость заставила его взяться за ненавистное занятие. Он женился на парижанке, и ему было трудно содержать семью. В 1776 г. Каржавин отправился на Мартинику с французским паспортом и кое-каким товаром. Но удача его в торговле такова же, как удовольствие, которое она ему доставляла: английский крейсер дорогой отнял у него товар. После того Каржавин принимался то за одно, то за другое. На Мартинике он сделался аптекарем, приняв аптеку от Дюпра, королевского аптекаря. Наводнение разрушило аптеку. Он сделался переводчиком при адмиралтействе, держал табачную лавочку, был приказчиком на французском транспортном судне и врачом на испанском корабле. В 1788 г. он снова вернулся во Францию, теперь уже под фамилией Лами, а затем еще раз увидела его и Россия. По дороге то в Россию, то во Францию он издал много книг, несколько переводов русских сочинений на французский («Путешествие на Шпицберген», «Христианские наставления», «Русско-славянская мифология»). На русском языке он написал «Очерк по архитектуре» – он был и архитектором; на французском – «Описание вши, видимой в микроскоп» (Париж, 1789), так как он занимался и энтомологией.
Не станем смеяться над ним: специализация способностей и знаний является у народов плодом – иногда вовсе не вкусным – давнего происхождения, и между французами, искавшими счастья в России в ту минуту, как этот русский пытался пробиться во Франции, очень немногие имели такой запас знатности и ресурсов. Даже Вернарден де Сен-Пьер, имя которого само собой ложится мне под перо, теряется при сравнении.
Подробности путешествия Вернардена – вовсе не идиллического, хотя увлекающийся Эмэ Мартен и пытался приукрасить его – известны. Из Парижа в Петербург – это путешествие пройдохи, переезжающего от остановки до остановки за счет какого-нибудь случайного приятеля. Когда будущий творец бессмертного создания приехал в северную столицу, у него в кармане было всего шесть ливров и аттестат инженера, выданный ему по ошибке военным инженерным ведомством во Франции. Правда, в голове у него был грандиозный план: полумифологическое господство в царстве, которое он намеревался создать с помощью Екатерины на берегах Каспийского моря. Генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, благосклонностью которого ему удалось заручиться, пытался заменить эту химеру действительностью, стараясь создать из молодого и интересного француза соперника Григорию Орлову. Но попытка потерпела неудачу. Затем следует путешествие в Финляндию, где другой француз, генерал дю Боскэ, работавший над укреплением прибрежных военных портов, пытался применить к делу знания инженера-авантюриста и быстро разочаровался в них. Новый ряд больших займов у третьего соотечественника – придворного ювелира Дюваля; окончательное разочарование, поспешный отъезд в Варшаву – и мы дошли до конца бесславной одиссеи. Она разыгралась, правда, в 1765 г., и родившемуся в 1737 г. Вернарденом предстояло еще больше двадцати лет бесплодной бродячей жизни прежде, чем он наткнулся на идею Павла и Виргинии.
Вильбоа, дю Боскэ, Дюваль, являющиеся при дворе Екатерины в первые годы царствования – все они не более чем остатки предыдущей эпохи. Они играли довольно тусклую роль и быстро исчезали, не оставив по себе следа. Преемники их тоже ничем не прославили своего имени. Это Клерк, или ле Клерк, уроженец Франш-Контэ, бывший сначала домашним врачом при герцоге Орлеанском в Виллер-Котрэ, в 1759 г. перешедший на службу к гетману Разумовскому, а в 1769 г. сделавшийся сначала лейб-медиком великого князя Павла, а потом директором кадетского корпуса и начальником Павловской больницы в Москве. Но он не прижился на своей новой родине и, составив себе состояние, вернулся во Францию, где получил от Людовика XVI дворянство.
Лионец Патрен, порядочный литератор, довольно прибыльно эксплуатировал с 1780—1787 г. Сибирь, не навлекая на себя, подобно аббату Шапп, гнева Екатерины. Но немецкий географ Паллас относился к нему с завистью и недружелюбно. Сегюр упоминает в своих записках еще об одном путешественнике, носившем прославившуюся впоследствии фамилию Лессепс: о Жане де Лессепсе, дяде знаменитого строителя Суэцкого канала. Он был семнадцати лет назначен на пост кронштадского консула, а в 1782 отправился в кругосветное плавание с Лаперузом. По счастью для него, его высадили в Камчатке с депешами, которые он доставил в 1788 г. в Петербург, «усердный, неутомимый, и мечтавший только о том, чтоб снова отправиться в путь».
