Таковой-то точно донос сделан был и на помянутого несчастного графа Гревена; и как, по тогдашней строгости, губернатору, без всякого дальнейшего исследования, надлежало тотчас, его заарестовав, отправить в тайную в Петербург, то нужен был исправный, расторопный и надежный человек, который бы мог сию секретную комиссию выполнить, которая тем была важнее, что граф сей жил в своих деревнях и деревни сии лежали на самых границах польских, следовательно, при малейшей неосторожности и оплошности посланного, мог бы отбиться своими людьми и уйтить за границу в Польшу, а за таковое упущение мог бы напасть претерпеть и сам губернатор.
И тогда так случилось, что губернатор из всего множества бывших под командою его офицеров не мог никого найтить к тому лучшего и способнейшего, кроме меня, и может быть потому, что я ему короче других знаком был и он о расторопности и способности моей более был удостоверен, нежели о прочих.
Итак, в один день - недумано-негадано - наряжаюсь я в сию секретную посылку, и губернатор, призвав меня в свой кабинет и вручая мне написанную на нескольких листах инструкцию, говорит, чтоб я сделал ему особенное одолжение и принял бы на себя сию комиссию, и постарался бы как можно ее выполнить. Я, развернув бумагу и увидев в заглавии написанное слово, по секрету, сперва было позамялся и не знал, что делать, ибо в таких посылках и комиссиях не случалось мне еще отроду бывать, но как губернатор, приметя то, ободрил меня, сказав, что тут никакой дальней опасности нет, что получу я себе довольную команду из солдат и казаков и что избирает он меня к тому единственно для того, что надеется на мою верность и известную ему способность и расторопность более, нежели на всех прочих, и наконец еще уверять стал, что, буде исполню сие дело исправно, так почтет он то себе за одолжение, то не стал я ни мало отговариваться, но, приняв команду и сев на приготовленные уже подводы, в тот же час в повеленное место отправился.
Теперь опишу я вам сие хотя короткое, но достопамятное путешествие. Ехать мне надлежало хотя с небольшим сотню или сотни до полторы верст, но езда сия была мне довольно отяготительна, потому что я ехать принужден был в самое жаркое летнее время, в открытой прусской скверной телеге, и терпеть пыль и несносный почти жар от солнца, ибо надобно знать, что в Пруссии таких кибиток и телег вовсе нет, какие у нас и у мужиков наших, но телеги их составляют длинные роспуски с двумя на ребро вкось поставленными и наподобие лестниц сделанными решетками; ни зад, ни перед ничем у них не загорожен, а и место в средине, где сидеть должно между решеток, так тесно и узко, что с нуждою усесться можно. В таковых телегах, или иначе фурах, пруссаки возят и хлеб свой и сами ездят, и таковые-то, по наряду из деревни, приготовлены были под меня и под мою команду, казаки же мои все были верхами.
Не езжав отроду на таких дурных и крайне беспокойных фурах и притом без всякой подстилки и покрышки, размучился я впрах и на первых десяти верстах, и насилу-насилу доехал до первой станции, где мне надлежало переменять лошадей. Тут, отдохнув в доме у одного честного и добродушного атамана, накормившего меня досыта и напоившего чаем и кофеем, выпросил я повозку, хотя такую же, но сколько-нибудь получше, и с довольным количеством соломы, могущей служить мне вместо подстилки, и, накрыв оную епанчами солдат моих, уселся, как на перине, и продолжал уже свой путь сколько-нибудь поспокойнее прежнего. Сих солдат послано было со мною десять человек, при одном унтер-офицере, а казаков было двенадцать человек, и в инструкции предписано, что, в случае если не станет граф даваться, или станут люди его отбивать, то могу я поступить военною рукою и употребить как холодное, так и огнестрельное оружие. Для показания же дороги и указания графского дома и как самого его, так учителя и нескольких из его людей, которых мне вместе с ним забрать велено, послан был со мною и сам доноситель, и приказано было его столько же беречь, как и самого графа.
Итак, усажав солдат своих по разным телегам и приказав казакам своим ехать иным впереди, а другим позади, пустился я в путь и ехал всю ту ночь напролет и последующее утро, проезжая многие прусские городки и местечки и переменяя везде лошадей, где только мне угодно было, ибо дано мне было открытое и общее повеление всем прусским жителям, чтоб везде делано было мне вспоможение и по всем требованиям моим скорое и безотговорочное исполнение.
Наконец, около полудня сего, другого дня, приехали мы в одно небольшое местечко, или городок, ближайший к дому графскому, и как он жил от сего местечка не далее двух верст, то надлежало мне тут об нем распроведать дома ли он, и буде нет, то где и в каком месте мне его найтить можно? Как дело сие надлежало произвесть мне колико можно искуснее и так, чтобы никто в местечке о намерении моем не догадался и не мог бы ему дать знать, то принужден я был советовать о том с бездельником-доносителем, который, будучи наряжен в солдатское платье, положен у нас был в телегу и покрыт епанчами, чтоб его кто не увидел и не узнал. Сей присоветовал мне завернуть на часок в один из тамошних шинков и самый тот, в котором останавливаются всегда графские люди, когда приезжают и приходят в местечко, и где нередко они пьют и гуляют, и разговориться в нем как-нибудь с хозяйкою о графе, ибо он не сомневался, чтоб ей не было о том известно, где находился тогда граф наш. Но как домик сей не такой был, где б останавливались приезжие, то сделался вопрос, какую б сыскать вероятную причину к остановке в самом оном, и сие должен был уже я выдумывать. Я и выдумал ее тотчас, несколько подумав. Рассудилось мне употребить небольшую ложь и хитрость и, в самое то время, когда поравняемся мы против того домика, велеть закричать сидевшему с извозчиком моему солдату, чтоб остановились, и взгореваться, что будто бы у нас испортилась повозка и надобно было ее неотменно починить, и все сие для того, чтоб, между тем покуда они станут ее будто бы чинить на улице, мог бы я зайтить в дом и пробыть в оном несколько времени.
Как положено было, так и сделано. Не успели мы с сим домом, который нам проводник наш указал, поравняться, как и закричал солдат мой во все горло: "Стой! стой! стой! колесо изломалось". В миг тогда я соскакиваю с повозки и, засуетившимся солдатам своим приказав ее скорее чинить, вхожу в домик и попавшуюся мне в дверях хозяйку ласковейшим образом, по-немецки говоря, прошу дозволить мне пробыть в доме ее несколько минут, покуда солдаты мои починят испортившуюся повозку. "С превеликою охотою",- сказала она и повела меня к себе в покои, и, будучи по счастию крайне словоохотна и любопытна, начала тотчас расспрашивать меня, откуда и куда я с солдатами своими еду. У меня приготовлена уже была выдуманная на сей случай целая история. Итак, я ну ей точить балы и городить турусы на колесах, и рассказывать сущую и такую небылицу, что она, разиня рот, меня слушала и не могла всему довольно надивиться; а как спросила она меня, какого я чину и как прозываюсь, то назвал себя майором, а фамилию выдумал совсем немецкую и уверил ее тем действительно, что я был природою не русский, а немец, каковым и почла она меня с самого начала, потому что я говорил по-немецки так хороню, что трудно было узнать, что я русский. А как я при сем разговоре с нею употребил и ту хитрость, что не только употреблял возможнейшую к ней ласку, но и дал такой тон, что я хотя и в русской службе но не очень русских долюбливаю, а более привержен к королю прусскому, то хозяйка моя растаяла и сделалась так благоприятна ко мне, что стала даже спрашивать меня, не угодно ли мне чего покушать, и что она с удовольствием постарается угостить меня, чем ее бог послал. "Очень хорошо, моя голубушка, - сказал я, - и ты меня одолжишь тем, я не ел благо еще с самого вчерашнего вечера".
В миг тогда хозяйка моя побежала отыскивать мне масло, сыр, хлеб, холодное жаркое и прочее, что у ней было, и накрывать скорее мне на столике скатерть; а между тем, покуда она суетилась, с превеликим любопытством смотрел на не виданное мною до того зрелище, а именно, как делают булавки; ибо случилось так, что в самом сем доме была булавочная фабрика.
Севши же за стол, вступил я с подчивающею и угостить меня всячески старающеюся хозяйкою в дальнейшие разговоры. Я завел материю о тамошнем местечке, хвалил его положение, расспрашивал, как оно велико, чем жители наиболее питаются, и мало-помалу нечувствительно добрался до того, есть ли в близости вокруг него живущего дворяне, и кто б именно были они таковые, Тогда велеречивая хозяйка моя и вылетела тотчас с именем милостивца и знакомца своего, графа Гревена, самого того, который мне был надобен и до которого и старался я умышленно довести нечувствительно разговор наш.
Не успела она назвать его, как и возопил я, будто крайне обрадовавшись и удивившись. "Как! Гревен! граф Гревен живет здесь, и недалеко, ты говоришь!" "Так точно, - сказала хозяйка, - и не будет до дома его и полумили". - "О, как я этому рад, - подхватил я, - скажу тебе, моя голубка, что этот человек мне очень знаком и я его люблю и искренно почитаю. Года за два до сего имел я счастие с ним познакомиться, и он оказал еще мне такую благосклонность, которую я никогда не позабуду. Но скажи ж ты мне, моя голубка, где ж он? и как поживает? все ли он здоров и с милым семейством своим? где ж он живет, и не по дороге ли мне будет к нему заехать. Ах! как б я желал с ним еще повидаться, с этим добрым и честным человеком! Как еще упрашивал он меня, при последнем с ним расставании, чтоб заехал я к нему, если случится мне ехать когда-нибудь мимо его жилища!" Хозяйка моя сделалась еще ласковее и дружелюбнее ко мне, услышав, что знаю, люблю и почитаю я ее милостивца. Она начала превозносить его до небес похвалами и, означая ту дорогу, по которой надлежало к нему ехать и звание его деревни, присовокупила, наконец, что вряд ли он теперь дома. "Как? да где же он? - спросил я, будто крайне встужившись, - и не знает ли она, куда он поехал?" - "Люди его, - сказала мне, - бывшие у меня только перед вами, сказывали мне, что уже три дня, как его нет дома, и поехал в другую свою деревню, мили за четыре отсюда; и говорят еще, что будто он там продает какую-то землю или уже продал и поехал брать деньги". - "Ах! как мне этого жаль! - подхватил я. - Но не дома ли хоть хозяюшка его?" - "Нет и ее, а говорят, что поехал он и с нею, а и самая барышня с ними, а дома один только старик-учитель да маленькие дети". - "Экое, экое горе! - качая головою, сказал я, изъявляя мое будто бы сожаление, но которое я и действительно тогда имел, ибо было мне то крайне неприятно, что графа не было тогда в доме. - Но не сказывали ли тебе, голубка моя, люди сии, когда они ждут его обратно?" - "Они ждут возвращения его сегодня же и говорили еще, что какой-то к ним был оттуда приезжий и сказывал, что граф в сегодняшний день оттуда выедет". "Сегодня же, - возопил я, - о, если б я верно это знал, согласился б истинно даже ночевать здесь и подождать его приезда, так хотелось бы мне с ним видеться и обнять еще раз сего милого человека, но такая беда! что и медлить мне долго не можно, а спешить надобно по моим делам. Но не знаешь ли ты, моя голубка, в которой стороне эта его другая деревня, не по дороге ли моей, и не могу ли я с ним хоть повстречаться, как поеду?" - "Этого я уже не могу знать, - сказала она, слыхала я, что деревня сия где-то в этой стороне, а слыхнулось и то, что ездит он туда и оттуда двумя дорогами, иногда вот прямою тут и через клочок Польши, а иногда окладником на монастырь католицкий, итак, богу известно, по которой он ныне поедет".
