В Эдинбурге Олбени вел себя как вице-король и возвратил утраченный было на десятилетия институт королевского покровительства. Историк эпохи Просвещения Уильям Тайтлер из Вудхаусли перед смертью в 1792 году вспоминал, как «наши отцы в прошлом веке говорили с восторгом о веселии и блеске двора в Холируде».[207] И все же пребывание в Эдинбурге Олбени было столь кратковременным (пятнадцать месяцев, до весны 1681 года, с перерывами), что на его счет едва ли можно отнести культурное возрождение, начавшееся еще в 1660 году. Он мог придать этому процессу цельность и дать ему новый импульс, но это уже совсем другое дело. В душе Олбени был человеком, действовавшим из лучших побуждений, однако при этом он был также тугодумом — фигура малопригодная для того, чтобы разрешить проблемы Шотландии в отношении культуры или чего бы то ни было еще. Однако его покровительство и как монарха, и как человека придало сил уже существовавшим направлениям развития.
Возможно, наиболее непосредственное влияние Олбени оказал на развитие шотландской драмы, занимавшей до того среди прочих искусств незаметное положение и боровшейся за существование с самой Реформации. Драйден упоминает об удручающей фазе развития политических событий того периода, во время которой английские актеры считали, что в Эдинбурге они будут в большей безопасности:
Раздоры и заговоры, омрачившие наш век,
Точно так же погубили и театр…
Наши собратья перебрались с Темзы к Твиду,
И добрейшие из наших сестер
Отправились в Эдинбург — пешком, на каретах или телегах.
Там в голубых шотландских шапочках они играют вечера напролет
За шотландские полкроны — три пенса на английские деньги.
Сам Олбени вспоминал театральные представления в письмах своей племяннице, графине Личфилд. Он жаловался на «совершенно зимнюю погоду», такую, что даже в погожие дни приходится довольствоваться «игрой в гольф — охота здесь плоха… Иногда мы ходим на представления… Я иду туда и сегодня, поэтому не имею времени продолжать». Снова: «Мы здесь проводим время не так плохо, как считаете вы там, в Англии, поскольку у нас есть театр… и приятное общество… Моя дочь играла в прошлый четверг в своей пьесе в третий и последний раз». Актриса, о которой он говорит с отцовской гордостью, вероятно, появлялась на сцене в пьесе Натаниэля Ли «Митридат, царь Понтийский» (1678). 15 ноября 1680 года была сделана запись о представлении, «в котором леди Анна, дочь герцога, и ее фрейлины были единственными исполнителями». Леди Анна — будущая королева Анна — сохранила о шотландцах («странном народе») не слишком теплые воспоминания.[208]
Наиболее заметный след пребывание Олбени в Эдинбурге оставило в галерее отделанной заново резиденции Холируд, где разместились написанные по заказу герцога голландским художником Якобом де Виттом портреты всех шотландских королей, начиная с Фергуса Мак Эрка (330 год до н. э.). Всего картин было более ста. Заказчик велел художнику «написать их похожими на оригиналы, которые ему предоставят». Яков VII занимает в этой галерее последнее место: действительно, ему суждено было стать последним законным наследником из династии Стюартов. Эта династия, столь долго правившая страной, была гордостью Шотландии, особенно потому, что это ставило ее на ступень выше Англии. Маккензи оглядывался на прошлое Шотландии и видел, что «мы все еще остаемся тем же самым народом и страной, но англичане уже не являются все теми же бриттами и представляют собой смесь потомков данов, саксов и французов». Именно в этом следует искать источник и опору национальной независимости: «Ни один историк не может утверждать, что мы когда-либо подчинялись какому-либо другому народу, за исключением того, который правит нами сейчас, в то время как англичане и французы (как снисходительно скажем мы) были покорены чужестранцами, а их королевские семьи были свергнуты». Наглядные доказательства этого утверждения были продемонстрированы Де Виттом.[209]
* * *
Олбени как политик занимался не только вопросами культуры. Воспитанный в Англии, как его отец Карл I и брат Карл II, он больше старался узнать и понять шотландцев, а может быть, даже снова завоевать их расположение, как бы чувствуя себя последним шансом династии Стюартов. Например, он оправдал надежды страны на изменения в экономике. Он созвал у себя в резиденции собрание купцов, чтобы одобрить схему протекционистской политики, возможно, позаимствованную у Жана-Батиста Кольбера, французского министра финансов. Немного слишком решительная для Шотландии, эта схема запрещала импорт всех готовых товаров, отменяла все налоги для отечественных производителей и все налоги на инвестиции из-за рубежа. Она должна была поощрить появление новой продукции, но в данном случае эта продукция не нашла сбыта за рубежом, так как новая экономическая схема вызвала только месть иностранных государств.
Олбени также провел денежные реформы. Правительство Шотландии на протяжении пары столетий тщетно пыталось потратить деньги, которых не имело, путем порчи монет. К тому моменту большая часть металлических денег, циркулировавших по стране, была отчеканена из медного сплава. Расследование показало, что монетный двор Эдинбурга выпустил в четыре раза больше монеты, чем было приказано. Продажные чиновники, все имевшие связи в высших сферах, растратили золото и серебро, которые должны были служить обеспечением денежной массы. Исчезло по крайней мере £700 000.[210] Решение состояло прежде всего в том, чтобы прекратить деятельность монетного двора, а затем, в 1686 году, когда Яков VII взошел на престол, начать чеканить новую монету. Эти монеты были хороши, и большая их часть вскоре покинула страну, чтобы покрыть хронический дефицит бюджета. Отчасти проблему удалось решить в 1695 году, когда был учрежден Банк Шотландии, которому предписывалось создать кредит в стране, где его катастрофически не хватало. Защищенный своим положением монополиста на протяжении двадцати одного года, этот банк все равно действовал крайне осторожно. В его штаб-квартире, расположенной в Эдинбурге (отделения в провинции не выдержали и первых месяцев работы), вклады не принимались; там только выдавались кредиты в счет средств, выделенных пайщиками, строго под залог наследуемых или личных долговых обязательств. Когда банк решил попробовать что-нибудь новое и в 1704 году выпустил первый шотландский бумажный фунт, забирать вклады бросилось такое количество народа, что выдачу денег пришлось прекратить. Эдинбург пришел к основным принципам банковского дела быстрее многих других городов, и все же не так быстро, чтобы избежать болезненного периода проб и ошибок.
Важным аспектом эпохи между Реставрацией и заключением Союзного договора было бурное развитие интеллектуальной жизни шотландской столицы. Свой вклад в этот процесс безусловно, внесло окружение герцога Олбени, однако он начался задолго до прибытия герцога в страну и продолжался дольше, чем можно объяснить одним только аристократическим влиянием. И городу еще предстояло выдержать не один удар судьбы, прежде чем его культурные устремления приняли более современные и долговечные формы.
* * *
9 декабря 1688 года дом Стюартов, который в течение более пятидесяти лет делал для выживания Шотландии больше, чем кто бы то ни было, пошатнулся. В Эдинбурге буйствовала толпа. Народ знал, что в четырехстах милях, на юге Англии, высадился вместе со своей армией Вильгельм Оранский, и теперь он шел на Лондон, чтобы спасти протестантизм. В тот же самый день Яков VII и II готовился отослать во Францию свою семью, прежде чем скрыться самому.
Дело короля в Шотландии казалось таким же безнадежным. Столица была в волнении. Вместо того чтобы попытаться восстановить порядок, герцог Гордон, сенешаль замка, заперся у себя. У Холируда шотландское правительство во главе с канцлером, графом Пертским, доживало последние дни. Оно не продержалось бы и до утра, если бы не сила духа лорда-мэра, Магнуса Принса, который приказал запереть на закате городские ворота, а затем поставил гвардейцев охранять дворец от смутьянов.
На следующее утро Гордон отважился выйти на улицу; с ним по Хай-стрит промаршировал, бряцая оружием, эскорт. Гордон хотел убедить канцлера скрыться вместе с ним. Однако Перт возразил, что собирался уехать в собственный замок в Драммонде, за много миль на другой стороне Стерлинга, на тот случай, если ему самому придется бежать за границу. В итоге его арестовали уже тогда, когда он направлялся во Францию. Единственное, что он мог сделать, — подписать указ, разрешающий герцогу брать из казны деньги на любые военные нужны. Когда Гордон попытался это осуществить, казначеи отказались выплатить требуемую сумму.
