Князь Мстислав Удатный, решительный и быстрый, взошел на ступеньки крыльца.
– Князья преславные, и воеводы честные, и все удальцы русские! — говорил Мстислав. — Не все ли мы сыны одной земли святорусской? Забудем старые споры, и распри, и войны с половцами! И мы их били и полонили, и они нас жгли и громили... Сейчас тяжелые дни пришли и для половцев и для нас. Когда наступает новый неведомый враг, лучше дружба, чем война с половцами. Если мы сейчас им не поможем против безбожных татар хана Чагониза, то половцы могут им передаться, и силы вражьи станут еще больше.
– А что за люди татары? Может, вои простые, попроще, чем половцы. Сколько их?
– Хан Котян вместе с аланами дрался против татар Чагониза. Говорит, что нападают они дружно, рубятся лихо. Пришли они издалека, пройдя страну Обезов 154 и Железные Ворота. Половцам одним было не под силу остановить татар. Разграбили татары вежи половецкие, заполонили и жен, и коней, и скот, и все богатства Котяна и других половецких воевод... Теперь татары так ополонились, что не знают, куда девать свой полон, обожрались, как пес на дохлятине, и поставили свои богатые товарища 155 у Лукоморья, на берегах Хазарского моря... А сами татары налегке, изъездом, без возов, двинулись на русскую землю. А если кто говорит, что я не для ради земли святорусской стараюсь, а для ради моего тестя, теперь нищего хана Котяна, то все это лжа!..
Толпа слушала прославленного князя Мстислава, затаив дыхание. Раздались отдельные возгласы:
– До берега Хазарского моря далеко, дней двадцать ходу.
– Не впервой нам встречать незваных гостей! Князю киевскому придется встречать их, пусть он и печалится об этом.
Толпа гудела, знала она, что нет у князей одной братской любви, нет одной воли и говорит в них давнишняя злоба, и жгут их старые счеты.
Послышалось пение. Церковная процессия в парчовых ризах явилась в нужное время, чтобы утихомирить разгоревшиеся страсти и споры князей. Четыре широкогрудых дьякона, размахивая кадилами, мальчики с зажженными толстыми в руку восковыми свечами, старые протопопы с металлическими крестами в руках, наконец, митрополит в большой золотой митре, смуглый чернобородый грек, поддерживаемый под руки двумя мальчиками, — все приблизились к крыльцу с протяжным пением и остановились, сразу внеся тишину.
Князь киевский подошел к митрополиту, склонился, сложив ладони, поцеловал благословлявшую старческую руку и тихо шепнул:
– Скажи поучение, святой отец! Уговори князей стоять дружно, любовно, забыв старые обиды!
Митрополит поднялся на крыльцо, благословляя всех на три стороны, и начал говорит заученную речь, плохо выговаривая русские слова.
– Братие и сыны мои любезные! Научитесь быть благочестивыми делателями по евангельскому слову! Понуждайтесь на добрые дела, господа ради! Языку удержание, ему смирение, телу порабощение, гневу погубление!..
Князь киевский стоял, кротко склонив голову. Мстислав Галицкий тревожно оглянулся, заметил раскрытые рты и недовольство на лицах. А митрополит продолжал:
– Если ты чего-нибудь лишаем — смирись и не мсти! Если ненавидим и гоним — терпи! Если хулим — моли! Господь указал нам побеждать врага тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостыней...
Мстислав осторожно подошел к четырем дьяконам и шепнул:
– Грек ума решился! Все перепутал! Кому он о слезах и покаянии говорит? Ведь князьям говорит, а не челяди и смердам! Скорее начинайте какой-нибудь псалом или тропарь, — каждому дам по барану!
Митрополит что-то продолжал лепетать, а все четыре дьякона разом начали петь тропарь, за ними подхватили все протопопы и мальчики и низкими и тонкими голосами. Княжеские тиуны окружили удивленного митрополита и помогли ему войти в княжескую гридницу.
На верхнюю ступеньку лестницы поднялся молодой князь ростовский Василько.
– Я прискакал из далекого севера, от Ростова великого. Для ради русской земли и для ради христиан говорю я вам вот что. Прибыли к нам спешно гонцы от князя киевского, Мстислава Романовича, торопя ополчить полки и спешить на защиту русской земли. Привел я свою малую дружину, а самый сильный из нас, князь суздальский Юрий Всеволодович, все еще гадает: придут ли татары к нему в Суздаль, или обойдут стороной? И здесь я слышу такие же речи: "каждый промышляй о своей голове!" А святой митрополит говорит слова, пристойные не воину, а древнему старцу перед кончиной, — о покаянии и слезах... Тихой кротостью не остановим врага, не удержим земли русской...
– Верно, верно сказал Василько! — закричали в толпе.
– Народ неведомый и злой идет быстро, изъездом... Надо с честью встретить незваных гостей. Надо отбиться от них и притомить навсегда. Татары не крылаты, не перелетят через Днепр, а если и перелетят, то ведь сядут, и мы тогда увидим, что бог даст...
– Примем их на мечи и секиры!
– Пусть же наши стольные князья, — продолжал Василько, — пройдут в гридницу князя Мстислава Романовича и по древнему обычаю сядут тесным кругом на одном ковре и решат: встретить ли поганых недругов слезами и покаянием, или испытанными дедовскими секирами и отточенными мечами?
– Верно сказал князь Василько.
– Пусть так и будет! — закричали со всех сторон.
– А кто будет набольший? Кто поведет полки? Я под рукою Мстислава Романовича не пойду! — кричали с одной стороны.
С другой подхватывали:
– Пусть поведет рать Мстислав Мстиславич Галицкий. Недаром его прозвали "Удатный", он удачу принесет!..
Двадцать три князя прошли в гридницу киевского князя, чтобы решить, что делать. Думали долго, а договориться не могли. Мстислав Удатный доказывал, что надо напасть на татарский лагерь у Лукоморья. "Захватив товарища, обогатив всех, тогда не только князь, но и простой ратник получит добычу немалую".
Эта мысль о походе до Лукоморья многим нравилась, но князья никак не могли избрать одного воеводу для всех полков.
Тем временем из степи прибежал один из бродников. Он донес, что незнакомые татары густо движутся к Днепру. Это ускорило решение идти против татар, плавясь через Днепр у острова Хортицы.
Князья сошлись на одном: каждый князь идет сам по себе своей ратью, никто другому пусть пути не перебивает. Кто удачливый придет первый к Лукоморью и захватит татарский лагерь, тот по-честному должен поделиться с другими князьями.
Все поцеловали крест: не преступать клятвы, и если кто из князей поднимет брань против другого князя, то быть всем заодно на зачинщика. Потом поцеловались между собой, — тут Мстислав Киевский и Мстислав Удатный подставили друг другу затылки.
Когда князья встали с ковра, князь Василько был черный от думы и заботы. Хмурый, он вышел на крыльцо. Его поджидал старый певец Гремислав.
– Добром мы не кончим, — сказал Василько. — Не так надо воевать. Не богатства татарского надо искать, а так разметать врагов, чтобы больше не пошевелились. А идти вразброд, когда каждый воротит лицо от другого, — это своей волей накликать на себя беду.
Наступил теплый вечер. Над княжьими палатками сияли светлые звезды. Во дворе стояли длинные дубовые столы, приготовленные для обеда. Когда все гости расселись на дубовых скамьях и затихли, пробуя княжеские пироги и жареных лебедей, а отроки с пылающими факелами стали вокруг столов, все ясно увидели в красном дрожащем огне старого певца Гремислава, сидевшего на верхней ступеньке княжеского крыльца. Нежно зазвенели переборами звонкие гусли, а старый певец, подняв к небу красные впадины глаз, запел слегка надтреснутым голосом любимую бывальщину.
Гремислав пел о смелом походе Игоря Святославича на половцев, о ссорах и раздорах князей, о гибели из-за этого без пользы храбрых русских воинов, о том, как эти ссоры "отворяли врагам ворота на русскую землю"...
Многие слушавшие склонили головы на руки и задумались: не такой ли бедой грозит и сейчас несогласие и взаимная ненависть князей, и не погубят ли эти распри и вражда великое русское дело — защиту родной земли?..
Субудай призвал десять своих тысячников. Джебэ пришел также с десятью. Сидели все в юрте кругом, и старые, и молодые. Слушали, что говорил Джебэ. А Джебэ смотрел поверх голов и точно что-то видел вдали.
– Киев богатый город... — говорил Джебэ. — Дома для молитвы имеют крыши высокие, круглые и покрыты они червонным золотом. Мы обдерем эти золотые крыши и возле шатра Чингиз-хана поставим коня, отлитого из чистого золота, такого же большого, как его белый конь Сэтэр.
– Поднесем Чингиз-хану золотого коня! — воскликнули монголы.
– У урусов много ханов; называются они по-ихнему "конязь". И все эти ханы — "конязи" — между собой грызутся, как собаки из разных кочевий. Поэтому разгромить их будет не трудно. Никто не собрал этих "конязей" в один колчан, и нет у них своего Чингиз-хана.
