День был трудным для всех: потом его назвали днем Трех царей. Немного отдохнув, Давид позвал царевичей. Они пришли один за другим с перекосившимися от страха лицами: Схефатима, Итхреам, Элиада, Элифелет, Нефег, Иафиа, Элишда, Нога, Элихама… Он принял их в присутствии Соломона, который попросил простить их.
– Где ваш царь Адония? – насмешливо спросил их Соломон.
– Адония – не наш царь, – ответил Схефатиа. – Он не хочет идти в Иерусалим, потому что боится тебя. Он припал к алтарю в Эн-Рожеле и не покинет его, сказал он, до тех пор, пока ты не поклянешься, что не убьешь его мечом.
– Я не коснусь ни волоса на его голове, если он мне покажет, что он честный и справедливый человек. Но если он вновь примется за интриги, головы ему не сносить! Так и передайте ему!
На абрикосовых деревьях в царском саду набухли зеленые почки. Приход весны ощущался в кисловатом запахе свежести и переменчивой, как девственница, погоде. В эту ночь Давиду приснился сон, как будто он стал деревом и у него выросли новые ветви.
В нем самом играла лира.
У него слишком занемели пальцы, чтобы коснуться струн той лиры, которая лежала около кровати. Его голос охрип, потом сломался от горя. Смерть близких лишила его голоса раньше, чем он встретил свою собственную смерть. Но он все равно пел в глубине своего сердца.
Он всегда владел лишь одним предметом: своей лирой.
Первая была уже давно потеряна, раздавлена, он даже не знал, в какой битве. Он полировал ее своими ладонями, проводил пальцами по изгибам, как будто это была женщина, тысячи раз менял струны. Последняя была изготовлена из древесины кипариса лучшими мастерами Иерусалима, которые затем украсили ее слоновой костью и серебром. Впрочем, звуки не отличались от тех, которые когда-то слушали бараны на лугах Вифлеема.
Он воспевал на ней красоту.
Его окружили лица. Все они были прекрасны и нежны, даже лицо неудержимого Амнона, даже лицо нетерпеливого Авессалома, лицо упрямой Мелхолы. Ионафан с большими рассеянными глазами, Саул с беспокойным лбом. Тысячи лиц, которыми он властвовал. Почему они не пели? Он подумал, что сам должен дать пример. Он открыл рот и испустил звук, почти детский.
Абисхаг увидела, что царь Давид мертв.
Глава 25
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕНСКАЯ ИСТОРИЯ
Он царствовал сорок лет. Продолжительность траура была соответствующей. Он затронул приграничные и соседние страны, многие цари прислали своих эмиссаров на погребение. Некоторые из этих людей раньше видели этого царя танцующим, красивого, словно третий херувим перед ковчегом, и они плакали над исчезнувшей красотой, а также над своей собственной молодостью. Женщины, которых он любил, оплакивали вечного любовника. Мелхола, которая была очень старой, прокляла судьбу, оставившую ее бесплодной. Но наконец через сорок дней рассвет поднялся над новым царством и новым царем, которого оставил Давид вместо себя, прежде чем уйти.
Те, кто предполагал, что молодой Соломон сделан из простого теста, придающего пирогу рассыпчатость, недостаточно замешанного и поднявшегося слишком быстро из-за недостатка хорошей закваски, должны были быстро разочароваться. В двадцать шесть лет у него был острый глаз и крепкая рука.
Он начал с того, что позвал Авиафара, священника, который принял сторону Адонии и с момента смерти Давида соблюдал образцовую сдержанность. Маленький мальчик, волею судьбы избежавший участи своей семьи, убитой Саулом, превратился в убеленного сединой старца.
Соломон принял его в зале в присутствии камергеров и командира царской гвардии, которым все еще был Бенаи. Авиафар бросился в ноги новому царю, но тот поднял его решительным жестом.
– Я бы должен предать тебя смерти, – сказал он ему спокойно и холодно. Старик, казалось, разлагается на месте. Он дрожал, как лист на ветру. – Ты предал моего отца, коронуя другого, в то время как мой отец был жив и занимал этот трон. Однако ты нес ковчег Господа перед моим отцом. Ты прошел через многое с моим отцом. Я довольствуюсь тем, что лишаю тебя сана священника храма.
Авиафар кивнул головой и, кланяясь как можно ниже, призвал благословения Господа на своего судью и царя, прежде чем уйти. Садок потом удивился, что его старый товарищ даже не пришел с ним попрощаться. Больше никто не слышал об Авиафаре.
Презренный Схимей, который когда-то предал Давида в пользу Авессалома и потом валялся в ногах Давида в Жилгале, недолго тешил себя иллюзией, что про него забыли. Два гвардейца царя пришли за ним, чтобы доставить его к Соломону. Он сразу же предстал перед ним. Царь занимался другими делами и заставил интригана подождать.
– Схимей, – сказал ему Соломон, – твои преступления достаточно известны, чтобы я к ним возвращался. Ничто их не оправдывает.
Тот стал бледным, словно полотно.
– Ты живешь в Иерусалиме. Ты можешь взять там дом. Но я не хочу, чтобы ты покидал город, чтобы где-то готовить заговор. Знай отныне, если ты перейдешь долину Кедрон – ты мертвец. Пусть это будет тебе ясно. Ты сам отвечаешь за свою собственную смерть.
Схимей, рыдая, пополз к подножию трона. Жалкий лицемер, он клялся в вечной верности царю. Соломон с отвращением отдал приказ поднять его и выдворить из дворца.
Осторожные люди поняли, что лучше держаться тихо. Однажды Адония нанес визит Вирсавии.
– Ты пришел как друг? – спросила она. Будучи матерью царя, она выслушивала огромное количество жалоб. Но она не могла забыть день самовольной коронации Адонии, когда она была вынуждена спешно идти поднять Давида.
– Я пришел по дружбе. Мне нужно что-то сказать тебе.
– Я тебя слушаю.
Он сел, а она смерила его взглядом. Он казался честным. По крайней мере, он отказался от экстравагантных выходок того времени, когда он сам себя короновал: он довольствовался обществом двух придворных или гвардейцев и был далек от эффектных эскортов былых времен.
– Ты знаешь, – сообщил он, – трон принадлежал мне по праву наследования. Весь Израиль надеялся видеть меня царем. Но я уступил в пользу твоего сына.
Она нахмурила брови.
– Это воля Господа, – продолжил он. – Чтобы искупить ущерб, нанесенный мне, я прошу одолжения. Не можешь ли ты попросить царя, ибо я знаю, что он тебе не откажет, отдать мне в жены Абисхаг Схунамит?
– Последнюю наложницу Давида? – спросила Вирсавия равнодушно.
– Ее самую.
– Ну что ж, я могу поговорить об этом.
Он горячо ее поблагодарил и ушел. Едва лишь дверь закрылась за ним, ее затрясло от гнева. Наложница Давида! И что, он принял ее за дурочку, которая не представляет, что это такое – взять в жены наложницу покойного царя? Что она не догадается о его намерении присвоить себе царство! [19] Этот интриган все еще не раскаялся. Он решился снова строить козни, требуя соблюдения права первородства! Вирсавия стучала палкой по плиткам, задыхаясь от гнева. Две служанки успокаивали ее.
– Госпожа! Госпожа! Ты сделаешь себе хуже! – упрашивали они.
«Это верно, я сделаю себе хуже, – подумала Вирсавия. – Надо сделать плохо ему!»
Она позвала служанку и отправилась к своему сыну.
Он принимал своих министров, улаживая сложное дело наследства, проблемы дорог, размытых из-за выпавших дождей. Но он прервался, чтобы тепло встретить ее, встал, чтобы помочь ей пройти от двери до того места, где он сидел. Усадил ее рядом с собой. У нее был раздосадованный вид, который он хорошо знал.
– Что привело тебя ко мне? – спросил он.
– Адония сегодня был у меня, – ответила она.
– Адония? Неужели? И что же ему было нужно? Вирсавия посмотрела прямо в глаза сыну.
– Он хочет, чтобы ты разрешил ему жениться на Абисхаг.
Соломон не мог поверить.
– Адония попросил у тебя это?
– Он попросил этого, ссылаясь на то, что ты мне не откажешь.
Соломон расхохотался.
– Почему же тогда он не попросил у тебя трон, пока был там?
Потом он резко помрачнел.
– Он неисправим. Он все надеется на трон. Он интриган и будет интриговать. Его надо казнить немедленно.
Вызвав Бенаи, он сказал ему:
– Бенаи, возьми пять человек, и найдите мне Адонию.
– Я пошла, – сказала Вирсавия, поднимаясь.
Немного погодя появился Адония. Два царевича обменялись взглядами, не говоря ни слова. Камергеры наблюдали за этой сценой с напряженным вниманием.
– Это правда, что ты просил Абисхаг в супруги? – спросил Соломон непринужденно.
– Разве она не принадлежит мне? – спокойно ответил Адония. – Я первый в порядке наследования.
– А знаешь ли ты, что означает требовать наложницу своего отца?
– Это значит, что я старший, – сказал Адония.
– И, несомненно, преемник Давида?
– А разве я не являюсь им по старшинству? А ты, не захватил ли ты трон вопреки закону?
– Ты оспариваешь волю своего отца?
– Я ее оспариваю, потому что она противоречит закону.
