-- Начинаем режим номер два...
Вспышки исчезли, и неестественный свет в термобарокамере померк. Снова ее стены и вмонтированные в гнезда приборы обрели устойчивость и не подрагивали перед глазами. Жара резко спала, и Алеша обрадованно вздохнул. Конструктор задал несколько стереотипных вопросов: "Какое сегодня число?", "Жмет или не жмет скафандр?", "Сколько минут прошло на первом режиме?". Потом стало тихо. В камеру проник желтый холодный свет, совсем такой, какой излучает Луна. Он не резал глаз; скорее, был даже приятен тем, что казался ровным. Но вот Горелов явственно почувствовал, что ему становится в скафандре все жарче и жарче. Резким голосом конструктор запросил:
-- Повторите условие режима номер два!
Сделав глотательное движение, Алеша четко ответил:
-- Устойчивая температура плюс сто двадцать градусов при отсутствии кислорода.
-- Правильно, -- одобрил Станислав Леонидович.
"Сто двадцать градусов жары, -- проносилось в голове Алексея, -- это температура дня на Луне. А день там длится пятнадцать суток. И скафандр все это держит. Вот это одежка!"
Он больше не ощущал нарастания жары. Казалось, она остановилась, дышалось без больших усилий. Так можно было держаться и сутки, и больше, если привыкнуть к температурному режиму. В этом Алеша теперь не сомневался и совсем не удивился, когда услышал восклицания с пульта управления:
-- Смотрите, как выдерживает! Пульс и дыхание вошли в норму.
-- Потише, товарищи, -- прогудел бас конструктора, -- не отвлекайте космонавта.
Еще прошла минута, и Станислав Леонидович изменившимся голосом, будто ему самому в совершенно нормальных условиях недоставало кислорода, врастяжку скомандовал:
-- Режим номер три... последний.
Желтый устойчивый свет дрогнул на мгновение и снова покрыл стены испытательной камеры ровным слоем. Горелов ощутил толчок, его плотно прижало к спинке кресла. Потом тяжесть прошла, он свободно, по команде конструктора, поднимал то руку, то ногу, отвечал на его вопросы. Все же это утомляло его, и он очень обрадовался, когда вопросы прекратились. Наступила тишина. Неприятная и липкая, она обволакивала сознание. Какое-то новое ощущение непривычно коснулось Алеши. Дыхание! Он ясно почувствовал, с каким трудом давался каждый новый глоток воздуха. Для этого приходилось напрягаться, высоко поднимать отяжелевшую под скафандром грудь. Каждый вздох вызывал в легких покалывание. На контрольном приборе стрелка уперлась в цифру сто пятьдесят. Минус сто пятьдесят градусов нагнали в испытательную камеру специальные насосы. При этой фантастической температуре окаменевало все живое. Только невозмутимая Луна выдерживала ее в длинную свою ночь. "Что за чертовщина?! -- озадаченно спросил себя Алексей. -- Минус сто пятьдесят, а мне кажется, что становится очень жарко. Неужели так влияет на организм космический холод? Но я выдержу. Я обязательно должен выдержать, иначе испытание сорвется". Мелкие капли пота проступили у него на лбу, губы, наоборот, пересохли, как во время жары. Тело каменело, клонило в сон. Он старался угадать, сколько еще минут осталось до конца испытания. "Не может быть, чтобы много. Значит, надо собрать всего себя в единый упругий комок и молчать, ни одним мускулом не проговориться, что тебе трудно. А самописцы? Они все фиксируют. Ну и что же? Разве есть пределы, способные остановить мужество? Скоро они иссякнут, эти последние минуты испытания, и я останусь победителем. Только почему слабеет свет?"
Из пультовой донесся обеспокоенный голос конструктора:
-- Если чувствуете себя плохо, немедленно доложите.
-- Докладываю, -- нетвердо начал было Алеша, -- чувствую себя хоро... -- Стены поплыли куда-то в сторону, лунный свет исчез, и тяжелая, сковывающая лицо и тело плита навалилась на него. Больше он не смог ни слова прибавить и уже не слышал, как на пультовой конструктор изменившимся голосом рявкнул:
-- Испытание прекратить!
Он очнулся от легкого шороха -- это с головы снимали гермошлем. Прежней слабости как не бывало. Стены камеры были на своем месте, но теперь их не заливал таинственный желтый свет. Они были ажурно белыми, как обычно. Стрелки на приборах не подрагивали. Близко от себя Горелов увидел встревоженное лицо подполковника Лаврентьева. Врач держал его за руку.
-- Я что? -- сбивчиво спросил Алеша.
-- Обморок продолжался минуту и двадцать три секунды. Сейчас пульс нормальный... Самостоятельно прошагать сможете?
-- Конечно, смогу, -- холодея от неясной тревоги, сказал Алексей.
Техники освободили Горелова от скафандра. Лаврентьев повел его в медицинский кабинет мимо пультовой. В дверях Алеша увидел сумрачного Станислава Леонидовича. Тонкие пальцы конструктора безжалостно стискивали потухшую папиросу.
-- Не выдержали, Алексей Павлович... -- горько вздохнул он. -- А как я надеялся!
-- Значит, не получилось? -- шепотом спросил Алеша. -- Совсем?
-- Совсем, Алексей Павлович, -- мрачно подтвердил конструктор.
x x x
Домой он возвратился глубоким вечером и был рад, что на пути от проходной и до самой квартиры ни с кем, кроме часового, не встретился. Никогда еще не испытывал Горелов такой подавленности. Забыв закрыть на замок дверь, он прошел на кухню, долго пил из-под крана холодную воду, будто она могла успокоить. Потом снял с головы фуражку и с ожесточением забросил ее в смежную комнату на кровать. Тужа же с размаху полетел и китель. Оставшись в тенниске и брюках, Алеша распахнул окно и долго стоял у подоконника.
Над городком космонавтов простиралась тишина. В дальнем лесу одинокий филин попытался соревноваться с соловьем и не смог, умолк. Впервые за прожитые в городке месяцы полупустая квартира тяготила Алешу, и он недобро подумал: "Вот тебе и подсунула фортуна тринадцатый номер! Правильно Мирошников говорил, что здесь ни пера жар-птицы, ни маршальского жезла не уготовано". И ему вдруг вспомнились ссутулившаяся, мрачная фигура капитана Мирошникова и пятеро космонавтов, провожающих его до проходной. "Похоже было на похоронную процессию. А у меня не будет похоронной процессии! -- подумал он. -- Сам конструктор сказал: испытания не выдержал. Так чего же остается ждать? Какой из меня космонавт, если я не мог в течение каких-то считанных минут перенести режим космического холода. В настоящем полете такой режим надо выдерживать часами!"
Непонятное возбуждение владело Гореловым. Ему все еще мерещился матово-желтый свет термобарокамеры, голос Станислава Леонидовича звучал в ушах: "Не выдержали, Алексей Павлович..." "Ну и пусть! -- ожесточенно решил Алеша. -- Лучше сам сделаю вывод. Сам разрублю узел!" Он кинулся к письменному столу и на чистом листе бумаги неровными крупными буквами написал: "Рапорт". Перо авторучки быстро покрыло лист мелкими строчками. Но дописать Горелову не пришлось. Им овладело необыкновенная слабость. Алеша шагнул к постели и, бессильно на нее повалившись, тотчас же забылся в тяжелом непрошеном сне.
Он проснулся оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Комната была наполнена прохладой раннего утра. За окном щебетали птицы. Алеша уже знал, что около семи часов этот щебет дружно, как по команде, смолкает. Он привстал с подушки и увидел над собой хмурое лицо майора Ножикова. Над темными его глазами сердито дыбились густые брови. Крупные губы были сердито сжаты, и все его выбритое, успевшее загореть лицо выражало осуждение.
-- Сергей... вы? -- протянул Алеша пораженно. -- В этакую рань в моей квартире?
-- Надо входную дверь на ночь закрывать, молодой человек, -- сурово сказал Ножиков, -- это во-первых. А во-вторых, что это за литературное произведение? -- В толстых сильных пальцах майора вздрагивал листок, покрытый мелкими строчками. Медленно, с издевательскими паузами Ножиков прочел: -- "Командиру отряда генерал-майору авиации Мочалову. Рапорт. Прошу меня отчислить из отряда летчиков-космонавтов и отправить в прежнюю летную часть. Вчерашнее испытание убедило меня в том, что для длительных сложных полетов в космическое пространство я не подхожу". -- Ножиков отвел от себя листок и покачал головой. -- Здорово написано, ничего не скажешь, и слог-то какой... Ни дать ни взять "Песнь о Гайавате" в переводе Ивана Бунина.
-- Уж как сумел, -- буркнул Горелов. Ему сделалось вдруг стыдно оттого, что вчерашний недописанный рапорт попал в руки другого человека. -Заглядывать в чужие письма тоже не следовало бы!
-- Нет, следовало! -- резко прервал его Ножиков и помахал перед лицом еще не проснувшегося окончательно Алексея листком бумаги. -- Такое произведение -- не только твое личное дело. Это всех нас касается, товарищ Горелов.
-- Так вы пришли ко мне заседание партийного бюро проводить? -издевательски остановил его Алеша. -- Тогда почему же без других его членов? Где же графин с водой? Протокол?
-- Партийное бюро здесь ни при чем, -- еще больше насупился Ножиков. -Я с тобой хочу по душам, как старший...
