Значительный вклад в изучение первой части Галицко-Волынской летописи внес Л. В. Черепнин. Он назвал ее Летописцем Данила Галицкого, который был посвящен истории Галицкого княжества и являлся своеобразной апологией деяний Данила. Вслед за своими предшественниками он рассматривал Летописец как «единое, композиционно целостное литературное произведение». Оно состояло из трех отдельных частей: Начальной Галицкой повести книжника Тимофея, доведенной до 1211 г., второй Галицкой повести тысяцкого Демяна, в которой речь идет о борьбе Данила за галицкий стол в течение 20–40-х годов XIII в., и третьей повести, созданной при кафедре Холмского епископа около 1256–1258 гг. После завершения третьей части весь Летописец был подвергнут редакции, в результате чего в него были внесены дополнительные сведения. В том числе и о событиях, происходивших за пределами Галичины.[620]
В. Т. Пашуто в целом поддерживал выводы Л. В. Черепнина, хотя и внес в них существенные уточнения. Он подверг, в частности, сомнению предположение об объеме Начальной повести, якобы доведенной только до 1211 г., полагая, что она охватывала более значительный временной отрезок и заканчивалась рассказом об овладении княгиней Анной с детьми городом Владимиром (1217 г.). Две другие части Летописца, по терминологии В. Т. Пашуто, изводы 1246 г. и начала 60-х годов XIII в. были составлены в Холме под присмотром, соответственно, митрополита Кирилла и епископа Ивана.[621] При написании своих произведений названные авторы, как думал В. Т. Пашуто, воспользовались документами княжеской канцелярии, донесениями стольника Якова, дворецкого Андрея, печатника Кирилла, некоторыми другими документами.[622]
Волынская летопись, согласно В. Т. Пашуто, была создана во Владимире-Волынском. Хронологически она охватывает период от 1262 по 1292 г. и состоит из трех частей: сводов Василька Романовича (1269 г.), Владимира Васильковича (1289 г.), а также отрывка придворной княжеской летописи Мстислава Даниловича.
Обстоятельные монографические исследования Галицко-Волынской летописи посвятил Н. Ф. Котляр. Опираясь на достижения своих предшественников и выполнив большой объем текстологических и сравнительно-исторических сопоставлений, он пришел к обоснованному выводу о том, что вся летопись состоит из больших и малых повестей. В Летописце Данила Галицкого Н. Ф. Котляр выделил пять повестей: Начальную Галицкую, о собирании Данилом Волынской вотчины, о возвращении Данилом галицкого стола, о «Побоище Батиевом», а также о борьбе Данила против ордынского ярма.[623] Волынскую летопись составляют повести: о Бурундаевой рати, об отношениях с Литвой, о болезни и смерти Владимира Васильковича, а также небольшого фрагмента Летописца Мстислава Даниловича.[624]
Отвечая на вопрос, почему Галицко-Волынская летопись так явно отличается от других древнерусских летописей, Н. Ф. Котляр высказал мысль о том, что на Волыни и в Галичине в XII в. не существовало традиционного летописания, но уже с середины XII в. там начали создаваться историко-литературные повести. Нельзя только согласиться, что галицкое происхождение имеет «обстоятельная и драматическая повесть о перетрактации Володимира Володаревича с киевским послом Петром Бориславичем, а также о смерти Изяслава Мстиславича».[625] Эти статьи принадлежат самому Петру Бориславичу и, конечно же, ничего общего с галицкой традицией историко-литературной повести не имеют.
Таким образом, идея о повестевом характере Галицко-Волынской летописи, высказанная еще Н. И. Костомаровым, получила дальнейшее развитие и обоснование в работах М. С. Грушевского, Л. В. Черепнина, В. Т. Пашуто, Н. Ф. Котляра и других исследователей. Между названными авторами имеются расхождения в членении летописи на отдельные повести, в их датировке, определении авторства, в названиях, но принципиальных отличий в оценке жанрового характера произведения нет.
Ниже, при анализе конкретного летописного материала, нам придется убедиться в том, что источниковые возможности Галицко-Волынской летописи еще далеко не исчерпаны, а поэтому исследование ее будет продолжаться и впредь. Однако прежде чем приступить к такому анализу, необходимо остановиться на проблеме хронологии Галицко-Волынской летописи. Уже первый ее исследователь Н. М. Карамзин писал, что хотя в Ипатьевском списке и обозначены годы, вне всякого сомнения это было сделано не автором, а более поздним переписчиком, к тому же не всегда правильно.[626] Вслед за ним на эту особенность летописи указывали практически все летописеведы, а некоторые, как И. И. Шараневич, В. Б. Антонович и М. С. Грушевский, пытались установить ее истинную хронологию. К сожалению, найти универсальный ключ, который бы помог расставить все записи событий точно по годам, им полной мерой не удалось.
И. И. Шараневич выверял хронологию Ипатьевской летописи при помощи польских, венгерских и немецких источников. При этом он полагал, что в части галицко-волынских записей она является продуктом не какого-то позднего переписчика, а самого редактора летописи. Смещение дат от одного года до четырех лет, как казалось И. И. Шараневичу, произошло в связи с их переводом из январского летоисчисления на сентябрьское.[627]
И. И. Шараневичу, как затем и Н. Дашкевичу, удалось уточнить лишь некоторые даты, к тому же они не были обоснованы бесспорными источниками. Огромную работу по хронологизации Галицко-Волынской летописи выполнил М. С. Грушевский. Он полагал, что датировки, имеющиеся в Ипатьевской летописи, ничего не стоят, поскольку были произвольно расставлены позднейшим копиистом, и их следует просто игнорировать.[628] Вместо ипатьевских он предложил свои даты, которые хотя и более реальные, но также не безусловны. В примечании к своей хронологической таблице Галицко-Волынской летописи М. С. Грушевский определил три уровня истинности установленных им дат. Подчеркнутые черной жирной линией — точно установленные по другим источникам. Неподчеркнутые — реальные, но не подтвержденные документально. Третий ряд, набранный в таблице курсивом, это — даты вероятные, а отдельные из них, снабженные знаком вопроса, и вовсе гипотетические.[629]
И тем не менее хронологическая таблица Галицко-Волынской летописи М. С. Грушевского уже на протяжении целого столетия является лучшим исследованием в этой области. Без него не могут обойтись ни летописеведы, ни историки.
Думается, невозможно только согласиться с утверждением М. С. Грушевского, М. Д. Приселкова и других исследователей о полной произвольности ипатьевских дат, расставленных якобы позднейшим копиистом. Для простого переписчика эта работа просто невыполнима. Чтобы расставить даты в текстах, отстоящих от времени копииста почти на два столетия, к тому же во многих случаях не имеющих параллелей в других источниках, необходимы огромные источниковедческие разыскания, такие как выполненные самим М. С. Грушевским в начале XX в. Но реалистично ли предполагать аналогичное исследование для XIV–XV вв.?
Невозможно принять также и вывод К. М. Бестужева-Рюмина, согласно которому Галицко-Волынская летопись была хронологизирована тем сводчиком, который соединил ее с Киевской летописью.[630]
Видимо, более прав И. И. Шараневич, полагавший, что трудную задачу хронологизации известий Галицко-Волынской летописи осуществил ее редактор и сводчик уже в конце XIII в. Для такого утверждения есть и основание, содержащееся в самой летописи. Под 1254 г. в ней помещена следующая фраза, которую позволим себе процитировать полностью. «В та же лѣта времени минувшу хронографу же нужа есть писати все и вся бывшая, овогда же писати передняя, овогда же воступати в задняя, чьтыи мудрый разумѣть, число же лѣтомъ здѣ не писахомъ в задняя впишем, по Антивохыискымъ събором, алумъпиадамъ, Грьцкыми же численицами, Римьскы же высикостом. Якоже Евьсѣвии и Памьфилово, инии хронографи списаша от Адама же до Хрѣстоса, вся же лѣта спишемь, расчетъше во задьнья».[631]
Трудно сказать, на своем ли месте эта фраза, однако из нее совершенно определенно явствует, что летописец имел намерение расставить «числа по лѣтам» после окончания всей работы. Конечно, эти слова принадлежат сводчику и редактору летописи, а не автору какой-либо из составляющих ее повестей, известия которых иногда укладывались в несколько лет.
У нас нет совершенно никаких данных для утверждения, что эту свою работу летописец не выполнил. Смещение и некоторая путаница хронологии не может являться аргументом в пользу такого утверждения. Разнести сведения хронографа за 90 лет точно по годам было не просто и в 1290 г. Без наличия каких-то хронологических заметок, по существу, и невозможно. Наверное, эти заметки сопровождали не каждую запись, но предположить, что галицкие и волынские летописцы, ведя свои записи, вообще абстрагировались от временного определения событий, невозможно. К тому же у них, скорее всего у редактора-составителя Галицко-Волынской летописи, имелись киевские тексты за первую половину XIII в., а они, несомненно, были датированы.
