Не забудем также, что через полстолетия… Россия и Соединенные Штаты превзойдут своим могуществом те государства, которые теперь считаются большими… Разве это не серьезное соображение, особенно для такого государства, как Англия, стоящего на перепутье между двумя дорогами: одна из них может поставить Англию вровень с великими державами грядущей эпохи, другая — низвести ее на степень исключительно европейской державы, обращающей, как теперь Испания, взоры назад в прошлое, когда и она претендовала на роль мировой державы.[134]
По мнению Сили, Британии пришло время отказаться от непродуманной, беспорядочной экспансии. Она должна использовать в своих интересах два обстоятельства: во-первых, то, что британские подданные в колониях скоро превзойдут численностью население метрополии, а во-вторых, что телеграф и пароходы позволяют им сплотиться как никогда прежде. Только укрепив “еще более великую Британию”, империя сможет конкурировать со сверхдержавами будущего.
Сили не был строителем империи. Он никогда не покидал пределов Европы. Идея книги пришла к нему на каникулах в Швейцарии. Сили, изводимый бессонницей и придирками жены, считался в Кембридже олицетворением педантизма и напыщенности, человеком с “манерами почти неумеренной торжественности”, как выразился его современник. Но призыв Сили к укреплению связей между Британией и белыми англоязычными колониями стал сладкой музыкой для ушей империалистов нового поколения. Идея витала в воздухе. Историк Дж. Э. Фроуд в 1886 году после посещения Австралии опубликовал книгу “Океана, или Англия и ее колонии”. Четыре года спустя либеральный политический деятель сэр Чарльз Дилк, чья карьера была разрушена скандальным разводом, опубликовал “«Проблемы “еще более великой Британии”». “Еще более великая Британия” — это, вероятно, самое точное выражение того, что имели в виду эти авторы. Как выразился Дилк, цель состоит в том, чтобы “Канада и Австралия стали для нас тем же, что Кент и Корнуолл”. Когда идея нашла высокопоставленных сторонников, политика в отношении империи изменилась.
Джозеф Чемберлен был первым английским политиком-империалистом. Бирмингемский фабрикант, заработавший состояние на производстве деревянных винтов, Чемберлен сделал карьеру в Либеральной партии. В итоге он поссорился с Гладстоном по вопросу ирландского гомруля и перешел как “либерал-унионист” на сторону консерваторов. На деле тори никогда не понимали его. Чего можно было ждать от человека, который играл в лаун-теннис в застегнутом на все пуговицы черном сюртуке и цилиндре? Но у них не было лучших средств борьбы с либералами, чем “либеральный унионизм” Чемберлена, скоро превратившийся в “либеральный империализм”. Чемберлен с величайшим интересом прочитал “Расширение Англии” Сили. Позднее он утверждал, что это обстоятельство послужило причиной отправки им в Кембридж своего сына Остина. Когда Чемберлен услышал, что Фроуд собирается посетить Кейптаун, он написал: “Скажите им от моего имени, что они отыщут в Радикальной партии более серьезных империалистов, чем среди самых фанатичных тори”.
В августе 1887 года, желая испытать пламенного отступника, Солсбери предложил Чемберлену пересечь Атлантику и стать посредником при заключении между Соединенными Штатами и Канадой соглашения по вопросу о рыболовстве в заливе Святого Лаврентия. Поездка открыла Чемберлену глаза. Он увидел, что в расчете на душу населения канадцы потребляют в пять раз больше британского экспорта, чем американцы, и все же есть много влиятельных канадцев, открыто выступающих за торговый союз с США. Еще не добравшись до Канады, Чемберлен высказался резко против этой идеи: “Коммерческий союз с Соединенными Штатами означает свободную торговлю между Америкой и нашим доминионом[135] и введение оградительных ввозных пошлин против Британии. Если Канада хочет, она это получит. Но Канаде следует хорошенько уяснить, что [это] означает политическое отделение от Британии”. Произнося речь в Торонто, Чемберлен стремился ответить на канадский дрейф страстным обращением “к величию и важности отличия, присущего англосаксонской расе, гордой, стойкой, уверенной в себе и решительной, которую не может поколебать никакое изменение климата или условий”.
Вопрос, по словам Чемберлена, заключался в том, лежит ли “интерес истинной демократии” в “распаде империи” либо в “объединении родственных рас со сходными целями”. Суть, по его мнению, заключается в “решении великой задачи создания федерального правительства” — того, что канадцы достигли в собственной стране и что должно теперь быть создано для империи в целом. Даже если имперская федерация лишь мечта, заявил Чемберлен, это “великая идея. Она пробуждает патриотизм и интерес к делам государства у каждого, кто любит свою страну. Суждено ли этому намерению осуществиться или нет, по крайней мере, давайте… сделаем все, что в нашей власти, для его реализации'[136]. Вернувшись домой, он заявил о своей новой вере в “связи между ветвями англосаксонской расы, которые образуют Британскую империю”.
Джозеф Чемберлен желал стать министром по делам колоний. В июне 1895 года он удивил Солсбери, отказавшись от постов и министра внутренних дел и министра финансов и выбрав Министерство по делам колоний. Будучи министром, он неоднократно говорил о своей “вере” в «патриотизм… присущий “еще более великой Британии”». Если империя остановится, ее обойдут конкуренты. Имперская федерация стала бы шагом вперед, даже если она подразумевала бы компромиссы со стороны и метрополии, и колоний. “Британская империя, — объявил Чемберлен в 1902 году, — основана на жертвенности. Если мы теряем это из виду, то, думаю, можем ожидать, что она канет в забвение, как империи прошлого, которые… явив миру свидетельства своей власти и силы, погибли, не вызывая ни у кого сожалений и оставив после себя летопись, повествующую только об их эгоизме”.
Чемберлен не был единственным политиком той эпохи, воспринявшим идеал “еще более великой Британии”. Почти так же предан ему был Альфред Милнер, чей “детский сад” (позже воссозданный в Лондоне в виде “Круглого стола”)[137] приблизился к реализации мечты Родса об имперском “иезуитском ордене”. Милнер объявил:
Если я и империалист, то это потому, что английской расе, вследствие ее островного положения и долгого превосходства в море, суждено пустить новые корни в отдаленных частях света. Мой патриотизм знает только расовые, но не географические границы. Я — империалист, а не “малый англичанин”*, потому что я — патриот британской расы. Отнюдь не почва Англии… воспитала мой патриотизм, но речь, традиции, духовное наследие, принципы, устремления британской расы.
Эта риторика, заметим, была особенно заразительна для таких аутсайдеров, как Чемберлен и Милнер: им не всегда было просто делить с самодовольными аристократами скамьи членов правительства[138].
Конечно, все это предполагало готовность доминионов к изменению отношений с метрополией (которые большинство из них, по зрелом размышлении, предпочло оставить довольно неопределенными, основанными на докладе Дарема). “Белые” колонии не испытывали особенного энтузиазма по поводу “еще более великой Британии”. Действительно, они гораздо быстрее, чем англичане, приняли предложения графа Мита о ежегодном праздновании в день рождения королевы (24 мая) Дня империи. Он стал государственным праздником в Канаде в 1901 году, в Австралии в 1905 году, в Новой Зеландии и Южной Африке в 1910 году, но на родине — только в 1916 году. Однако было различие между символикой и сокращением автономии, подразумеваемой идеей империи-федерации. По сути, канадцы были наделены правом устанавливать протекционистские пошлины на британские товары (и делали это с 1879 года). Их примеру вскоре последовали Австралия и Новая Зеландия. Было очень маловероятно, что эти барьеры сохранились бы в империи-федерации. Другой брешью в аргументации ее сторонников была Индия, роль которой в преимущественно белой “еще более великой Британии” была совсем не ясна[139]. Еще большие затруднения вызывал ирландский вопрос.
Ирландия, первая из всех переселенческих колоний, последней получила то, что другие “белые” колонии к 80-м годам XIX века считали само собой разумеющимся, — ответственное правительство. Причин тому было три. Во-первых, большинство ирландцев, пусть и безупречно светлокожих, было католиками, а это делало их в глазах многих англичан несколько ниже в расовом отношении, как если бы они были черны как уголь. Во-вторых, меньшинство ирландцев (особенно потомки тех, кто переселился на остров в XVII веке) всему предпочитало условия Акта об унии (1800), согласно которому Ирландией, неотъемлемой частью Соединенного Королевства, управлял Вестминстер. В-третьих (это была главная причина), такие, как Чемберлен, были уверены, что если позволить Ирландии иметь собственный парламент (который у нее был до 1800 года и которые теперь имели “белые” колонии), это подорвет целостность империи. Вот главная причина провала попыток Гладстона предоставить Ирландии гомруль.
