В 534 году обстановка в Средиземноморском бассейне вновь дестабилизировалась. В этом году императору Юстиниану I удалось наконец отвоевать государство вандалов в Северной Африке всего с полусотней кораблей и пятью тысячами солдат, а еще год спустя он сделал первую попытку утвердиться в Италии. Поначалу дела его шли успешно, но вступивший на трон в 541 году новый остготский вождь Тотила сделал единственно верный в той ситуации ход: он взбунтовал и принял под свои знамена рабов и свободных земледельцев, в чьих семьях от отца к сыну передавались, обрастая жуткими подробностями, предания о бесчинствах Нерона, Калигулы, Каракаллы, да и всей римской знати, а также о тяжести римских поборов. Умело используя эти настроения, Тотила, сам к тому же талантливый полководец, едва не отпраздновал окончательную победу над Византией в Италии, но гибель в одной из битв помешала ему довершить начатое.
С гибелью Тотилы, собственно, закончилась история готов: уцелевшие семь тысяч человек едва ли могли именоваться даже народом. Так, племя... К тому же деморализованное. Византийцы вернули утраченные было территории и закрепились на них. Но чтобы удержать их за собой, им приходилось подавлять восстания итальянских городов, следовавшие нескончаемой чередой. И чаще всего в военных сводках мелькали Генуя, Венеция и Пиза. Юстиниан саркастически ухмылялся и высылал войска.
В 553 году Византии удалось положить конец владычеству остготов в Италии и Испании, и со второй половины VI века только два крупных образования противостояли ей в Европе - вестготы на ее западной окраине и рожденное в 568 году государство лангобардов («длиннобородых») на севере Италии (оно прекратит свое существование лишь в 774 году, когда на историческую авансцену выйдет государство франков во главе с Карлом Великим). Правда, Византии приходилось, кроме всего этого, постоянно держать значительные силы на своих восточных и северо-восточных границах, чтобы отражать экспансию арабов и печенегов. Войск у нее было достаточно, но кораблей не хватало: многие из них покоились на дне у берегов Африки, Италии, Испании, другие приходилось использовать как транспортные или конвойные.
В такой ситуации потомкам Ромула не оставалось ничего другого, как вспомнить старые времена и вновь ударить челом греческим корабелам, еще недавно именуемым ими варварами. На Средиземном море опять зазвучала эллинская речь, но в ней теперь куда чаще проскальзывало слово «Константинополь», нежели «Пирей» или «Коринф». С середины VII века греческий стал государственным языком Византийской империи, решительно потеснив латынь. Золотые и серебряные римско-греческие монеты стали появляться во всех концах известного тогда света, вплоть до Южной Индии.
Однако сказать, что у Византии не было соперников, было бы неверным. Соперники были, менялись лишь имена претендентов на гегемонию в Средиземноморье. Постепенно из их числа выделились три самых серьезных - все те же Пиза, Генуя и Венеция.
Венеты во время похода Аттилы на Рим осели в районе разрушенной Аквилеи и в 568 году на берегу прелестной лагуны, покрытой кружевом из ста восемнадцати островов, основали свою столицу. Бывало и по-иному. «В Пизе,- сообщает Макьявелли,- из-за вредных испарений в воздухе не было достаточного количества жителей, пока Генуя и ее побережье не стали подвергаться набегам сарацин. И вот из-за этих набегов в Пизу переселилось такое количество изгнанных со своей родины людей, что она стала многолюдной и могущественной». Немного наивно, а «испарения» - прямая дань теориям Гиппократа. Но в общем верно. Новым блеском засверкали Мантуя и Лукка, Флоренция и Неаполь, Сиена и Болонья. Короткое время спустя многие из них могли уже потягаться с Византией, и призом в этом состязании была независимость. Они получили ее, иначе и быть не могло: география на протяжении веков властно диктовала свои условия людям, древние портовые города сохраняли свое значение независимо от любых потрясений. Менялись их названия, менялось население, менялся язык. Оставалась торговля, оставалось пиратство, оставалась война всех против всех. Смещался лишь акцент, да и то незначительно.
Хаос, царивший на суше, отражался в зеркале морей. Те, кто выходил на большие дороги континентов, неизбежно, рано или поздно, оказывались и на больших дорогах морской торговли, а все новшества, вводимые в сухопутных армиях, немедленно приспосабливались к войне на море. И все эти бедствия тысячекратно усиливались беспрерывными набегами кочевников и смешением наречий. Если киликийские или критские пираты античности говорили со своими жертвами на понятном им языке, то теперь нужно было быть незаурядным полиглотом, чтобы разобрать, что кричат с встречного корабля,- то ли спрашивают дорогу, то ли предлагают обменять жизнь на кошелек.
Горцы толпами спускались в долины, чтобы грабить земледельцев; земледельцы поднимались в горы, чтобы завладеть скотом горных племен; кочевники пустынь опустошали плодородные оазисы и речные долины; жители речных долин устраивали засады на кочевников, чтобы отбить у них верблюдов.
И взоры всех их постоянно были обращены к морю. Мимо пустынных берегов плыли неслыханные богатства, стоило лишь протянуть руку. Те, кто отваживался на это, побуждаемые голодом или алчностью, первым делом обзаводились флотом, если они были береговыми жителями. А если не были? Пришельцы, не знавшие моря, перенимали искусство судовождения у аборигенов, смешивались с ними, и на исторической арене появлялась новая морская нация. Иногда - ненадолго, иногда - на века. Так, например, поступали вандалы, в течение трех десятилетий грабившие на чужих кораблях побережья всех государств и островов от Испании до Греции и от Африки до Венеции и Марселя.
Римский философ и сенатор Аниций Манлий Северин, больше известный под именем Боэций, долгое время подвизавшийся при дворе Теодориха на ролях первого министра, в одном из своих сочинений дал принципиально новое определение «золотому веку». Если для античных авторов «золотой век» - это время, когда не существовало рабства и все люди были равноправны, то для Боэция «золотой век» - это эпоха, когда не было морских разбойников.
Во времена Боэция и даже чуть позже Византия могла еще позволить себе ухмылки: битвы громыхали на чужих территориях (например, у берегов Египта, где в 645 году ромеям удалось внезапным наскоком захватить Александрию и спалить арабские верфи вместе с кораблями). Тем неожиданнее для нее оказалась осада Константинополя арабами, начавшаяся в 673 году при Константине IV и растянувшаяся на семь лет. Она была отражена и закончилась тридцатилетним миром, но с той поры на Средиземном и Черном морях оживленно заговорили об арабском флоте, участвовавшем в нападении наряду с армией.
Собственно говоря, появление арабов в этих морях не было новостью. В 649 году они захватили Кипр, в 654-м - Родос. Родос достался арабам, можно сказать, даром, потому что византийцы не успели еще оправиться от первого и сокрушительного поражения, нанесенного их флоту, насчитывавшему до тысячи кораблей, двумястами арабскими кораблями в «битве мачт» при Александрии в 653 году. За Родосом последовали дерзкие, но неудачливые нападения мусульман на Сицилию и Мальту. Для подобных налетов нужен первоклассный флот, тут двух мнений быть не может. Для западного Рима эти захваты прозвучали бы громом среди ясного неба, для восточного они были в лучшем случае досадными и не слишком волнующими эпизодами на далекой периферии.
Но ненадолго. Можно было, стиснув зубы, стерпеть захват арабами побережья Леванта, можно было как-то пережить захват ими южных берегов Малоазийского полуострова. Но покорение Смирны (Измира) и Кизика - ключевой базы в Мраморном море - трудно было «не заметить». Нападение же на столицу и ее семилетняя осада круто меняли дело.
«Тридцатилетний» мир не продержался и двух десятилетий. Уже в 698 году Византия потерпела жестокое поражение от арабов на море в споре за Карфаген: в VII веке, столетие спустя после смерти Гейзериха и распада его государства, арабы пришли на североафриканские берега как хозяева. Пришли надолго. На века. Они принесли с собой кроме новой веры еще и новые обычаи, и новое восприятие мира.
Новую окраску приобрел здесь и морской разбой. В значительной мере арабы перенесли в Средиземноморье пиратский опыт южных морей, с которым они познакомились во время своих торговых плаваний. Это были отнюдь не увеселительные морские прогулки. Еще Птолемеи, по примеру египетских фараонов Древнего царства, вменили в обязанность жителям Баб-эль-Мандебского пролива охранять береговую полосу от пиратов. Мавританцы, наоборот, регулярно совершали набеги на земли соседей во главе со своим царем. Точно так же поступал правитель острова Кайс в Персидском заливе, захватывавший жителей материка для продажи. Такое положение сохранялось в южных морях повсеместно. В XVI веке посол Гренады в Судане Ал-Хасан ибн Мухаммед ал-Ваззан аз-Зайяти ал-Фаси, вошедший в историю под именем Лев Африканский, без особых эмоций отмечал, что местный правитель «не располагает иным доходом, кроме как грабить и разорять их соседей». Пленниками он расплачивался с купцами, чтобы немедленно влезть к ним в новые долги - и все начиналось сызнова. В своих морских операциях африканцы и арабы использовали обычно мореходные быстрые лодки-долбленки наподобие пирог североамериканских индейцев. В VII веке такие лодки скарлатиновой сыпью усеяли всю южную часть Средиземного моря.
