Я буду просить читателя войти в мое личное положение. Я обучался в Санкт-Петербургском Императорском университете. Нас обучали по преимуществу марксизму. Но так как у русской профессуры никогда ничего собственного за душой не было, то все что нам преподавалось, было основано на германской философии истории, истории философии и истории философского права, философии морали, - все было взято из немецких шпаргалок. Душа всякого русского профессора была сшита из немецких цитат (здесь и дальше, я говорю только о гуманитарных науках). От моих тогдашних бицепсов эти цитаты отскакивали, как горох от стены, но общее впечатление все-таки оставалось: страна Гете и Гегеля, Канта и Шопенгауэра, Виндельбранда и Фихте - этих имен хватило бы на хороший том. Потом пришла революция. Потом пришел концентрационный лагерь у полярного круга. Из этого концентрационного лагеря страна Гете и прочих приобретала особую заманчивость: вот там - действительно культура и вот там, наконец, создается настоящая плотина, бруствер против социалистического разлива СССР. Еще позже, после убийства моей жены: только Германия предложила мне гостеприимство и защиту. И, вот, - Валькирия...
...В моем ссыльном городке - в Темпельбурге - я как-то услыхал победный рев военного оркестра. Этими победными ревами был пронизан весь эфир. Я попытался свернуть в сторону, но не успел: прямо на меня сияя ревущей медью и оглушая меня барабанным грохотом пер военный оркестр. Перед оркестром, как это, вероятно, бывает во всех странах мира, катилась орава мальчишек, вооруженная палками, деревянными ружьями и всяким таким маргариновым оружием. Над всем этим стоял столб раскаленной июльской пыли, а за мальчишками и оркестром, за басами и барабанами, тяжело и грузно, в пыли и в слезах, маршировали сотни две беременных немок.
Я повидал на своем веку разные виды, но такого даже я еще не видывал. Беременный батальон маршировал все-таки в ногу, отбивая шаг деревянными подошвами - кожаных уже не было. В своих грозно выпяченных животах они несли будущее Великой Германии: будущих солдат и будущих матерей будущих солдат, будущих фюреров. Другие будущие солдаты и матери будущих солдат семенили рядом, ухватившись ручонками то за материнскую руку, то за материнский подол. Сзади ехал скудный обоз со скудными пожитками.
Это, как оказалось, были "Schlitterfrauen", по терминологии немецкого зубоскальства, - жертвы английских налетов на Берлин. Их через Темпельбург гнали в какой-то лагерь: неужели нельзя было не устраивать этого беременного наряда?.. Оркестр гремел что-то воинственное, вот вроде "Wir fahren gegen England" или "Wir marschieren... tiefer und tiefer ins russichen Land". Мужья этих валькирий, действительно, куда-то доехали и куда-то улеглись до английского плена и до могилы на русской земле. Стулья и занавески, кофейная посуда и двуспальные кровати ("мечта каждой невесты", - как говорила немецкая мебельная реклама), - все это пошло дымом, вопия к небу и попранной философии истории. Какой-то стоявший рядом старичок восторженно обернулся ко мне: "Вот это настоящее национал-социалистическое солдатство".
Действительно Soldatentum! Здесь ничего не скажешь! И ребят-то сколько?! Приказ есть приказ: приказано было рожать. В других странах идет пропаганда рождаемости, дают премии - и ничего не выходит. Здесь достаточно было приказа. Мы - народ без пространства - Volk ohne Raum. Нам нужны новые территории. А для того, чтобы заселять эти новые территории - нам нужны новые солдаты. Логики немного - но есть приказ.
Я стоял в состоянии некоторого обалдения, пришибленный чувством жути, жалости и отвращения. Тяжкие животы тяжко плыли мимо меня, держа равнение и шаг. И, вот, сзади, в хвосте колонны, я заметил мою Валькирию. На своих маргариновых руках она несла еще какое-то потомство. Мать шла рядом, грузно колыхаясь еще одним "будущим Германии". Я подошел и помог. От Валькирии я узнал, что дом, в котором мы жили - Фриденау, Штирштрассе, 16 - перестал существовать. Перестала существовать и мебель, которую соседний д-р Фил купил у меня за двадцать тысяч марок. Берлин почти разбит. Муж Валькирии-старшей куда-то мобилизован и исчез в глубине русской земли попал в плен. Словом, как будто я оказался прав... Но обе Валькирии смотрели непоколебимо:
"А мы все-таки победим..."
Я их больше не видел. Не думаю, чтобы обе они успели бы и смогли удрать из Померании самостоятельно, вероятно, их выселили поляки. Думаю, что и сейчас они стоят на прежней точке зрения:
"А мы все-таки победим! Если не во Второй Мировой войне, так в Третьей".
Русское словоблудие
Я склонен утверждать, что Гитлер на Германию не с неба свалился, точно так же, как Сталин - на Россию: оба они есть продукты известного исторического процесса. А исторический процесс, путем очень нехитрой техники, подбирает тех людей, какие наилучше приспособлены именно для него. Техника не хитра: миллионы преторианцев победоносной революции всегда имеют выбор между Сталиным и Троцким, Гитлером и Ремом, между десятками остальных кандидатов в гениальнейшие, еще не дошедших до последнего забега. Идет жесточайший естественный отбор: непригодное вырезывается. Остаются люди, с наибольшей полнотой выражающие вожделение победителей. Победители идут за тем, кто обещает все 100% - и уж, конечно, не через 500 лет. Вырезываются все те, кто ста процентов все-таки стесняется и кто не обещает земного рая к завтрашнему восходу солнца. Гитлер есть такое же полное выражение германского социализма, как Сталин - русского. Самая существенная разница заключается в том, что Гитлер пришел к власти как по маслу. Ленину и Сталину - пришлось перешагнуть годы гражданской войны и десятилетия восстаний. Или, иначе: Гитлер органически вырос из прошлого всей страны, Ленин и Сталин выросли из своеобразного развития одного только слоя. Гитлер нашел страну, спаянную безусловным единством. Ленин натолкнулся на страну, восставшую десятками фронтов - от скажем, Деникинского до, скажем Власовского. Над всей гитлеровской эпопеей веет мрачный дух Нибелунгов, и заключительный аккорд Второй Мировой войны с потрясающей степенью точности повторяет последнюю песнь героев, пьющих кровь своих друзей, гибнущих до последнего, - только чтобы золото Рейна не досталось никому.
Гимназисты XXI века будут зубрить историю русской революции, - как классический пример великого духовного подъема, жертвенности и святости, любви к ближнему своему и вообще "свободы, равенства и братства" Консьержери, Гестапо, ГПУ. Точно так же, как мы зубрили историю французской. Будут открыты или сфабрикованы бренные останки Гитлера и Сталина и над их гробницами будут развеваться знамена Дахау и Соловков. Американские туристы, - если они к этому времени еще уцелеют, - будут приезжать в Берлин и Москву и на собственные деньги вздыхать о великом европейском прошлом. Почему нет? В парижском Пантеоне и до сих пор покоятся мощи французского Гитлера - Наполеона Первого. Чем был он хуже Гитлера? Так же завоевал Европу для такого же нового революционного порядка, налагал такие же контрибуции, так же грабил художественные сокровища Италии и России. Лувр есть великий памятник великого грабежа. Так же убивал пленных и кончил приблизительно тем же - походом на Россию. Правда, времена были черно-капиталистические, Наполеона не повесили, Россия отказалась даже и от репараций, истребление людей не носило все-таки такого звериного характера, как сейчас, в дни прогресса и социализма. По совести говоря, мне трудно понять "прекрасную Францию": можно ненавидеть Гитлера, но тогда не стоит тратить денег на Пантеон и времени на воспоминание об Аустерлице. Не следует также придерживаться учения того первого автора трудов по этической философии, который считал хорошим всякого вождя, укравшего чужую корову и плохим всякого укравшего мою собственную. После столетия полных собраний сочинений, посвященных всяческой философии и всяческой этике, мы, по-видимому, вернулись к исходным заповедям готтентотизма. Возвращается ветер на круги свои и осел на блевотину свою. Так вернулись и мы.
В силу всего этого нетрудно представить себе будущие учебники истории русской революции. Но пока они еще не написаны, пока смрад могил, в которых полузарыты около ста миллионов людей, еще не заглушен благоуханиями исторической науки и не завален профессорскими гонорарами, - нужно все-таки установить некоторые основные факты.
В данном случае, самый основной сводится к тому, что одна и та же социальная доктрина, выросшая из одного и того же источника, создавшая один и тот же государственный строй - в Германии сплотила нацию в один монолит, а в России раздробила нацию, по меньшей мере, на два совершенно непримиримых лагеря: просоветский и антисоветский. Относительный вес того и другого можно оценивать по-разному. Но, во всяком случае, три миллиона старой русской эмиграции покинули пределы СССР (или им удалось покинуть пределы СССР), и около пяти миллионов новой русской эмиграции после 1945 года не хотели вернуться в СССР. Восемь миллионов взрослых людей, не желающих вернуться на родину - это все-таки не невесомая величина.
