Так где же объяснение? Скорее всего, кавалер Мазарини отказывался даже от самых простых обетов, потому что они не могли принести ему никакой пользы, а вот осложнить жизнь могли (мессы, обязательства, связанные с возможным саном епископа), следовательно, он терял ту малую частицу времени, которую считал драгоценным даром и использовал очень умело и терпеливо. Кроме того, Джулио был более чем уравновешенным христианином, его отличали экзальтированная набожность, не увлекали пустячные богословские споры. Мазарини никогда не имел ничего против протестантов, напротив, он был хорошо знаком со многими знаменитыми военными — приверженцами этой ветви христианства и очень умело их использовал. Мы уже знаем, с каким недоверием Джулио относился к иезуитам, которых хорошо знал с детства. Что же до янсенистов, строгие нравственные принципы ордена не привлекали и не беспокоили его, пока янсенисты не принялись фрондировать. И все-таки, несмотря на то что Мазарини с недоверием относился к плавному продвижению по ступеням иерархической духовной лестницы, он не возражал против пострижения, поскольку таким образом становился клерком, а следовательно, получал право на бенефиции[7]. Позднее Джулио получил сан, что привело его в меньший восторг, ибо отныне он был обречен вечно носить сутану. Впрочем, с этого момента он мог надеяться на получение кардинальской мантии, которой, увы, пришлось ждать очень долго.
После Касаля задачей папского дипломата Мазарини было поддержание перемирия, заключенного между испанцами, империей, французами и савойцами и подготовка основ мирного договора—в первую очередь между Людовиком XIII и его туринским кузеном. Бесконечные дискуссии, поездки и встречи занимают все время молодого дипломата, которому очень нравится веселый туринский двор, где царит французский дух и где ему удается завязать ценные связи (так, здесь Джулио познакомился с Абелем Сервьеном, одним из своих будущих самых верных соратников).
С середины января до середины февраля 1631 года Мазарини, к великой своей радости, находится в Париже. Во французской столице он готовит текст договоров, которые будут заключены — в апреле в Кераско и в Мирафьори в октябре (благодаря этим договорам будет установлен мир между Францией и Савойей). В последний момент Мазарини даже удалось сохранить для Людовика XIII крепость Пиньероль. Двор и французское правительство покорены любезной обходительностью, жизнерадостностью и великодушием Мазарини, его умением добиваться успеха, последние сомнения Ришелье рассеяны. Доверие кажется теперь всеобщим, суровый кардинал уже называет элегантного кавалера уменьшительными именами, почти детскими прозвищами, которые были весьма в ходу в те времена, когда нежная дружба между мужчинами, объятия, общая спальня и даже кровать не означали ничего похотливого — все непристойности были выдуманы в ханжеском XIX веке. Мазарини был веселым и легким собеседником, для каждого у него находился комплимент и подарок, он преуспел повсюду — при дворе и среди министров (Шавиньи, у которого Джулио жил, превозносил его до небес). Следующей весной Ришелье в двух письмах послу в Рим требует для Мазарини должности и сана нунция в Париже, причем при первой же возможности, а ведь назначение на эту должность открывало прямую дорогу к красной мантии. Скажем сразу, что Урбан VIII так никогда и не согласился дать Мазарини назначение, поскольку его позиция становилась все более происпанской и он не доверял Джулио, непокорному франкофилу, пусть и изысканно вежливому и без устали дававшему обещания верности.
Итак, в конце 1631—1632 годов хитрый Святой Отец поручил Мазарини, который был, как будто, связан с савойским двором так же тесно, как с французским, вернуться в Париж для переговоров с Ришелье об одном весьма странном и заведомо обреченном на неудачу деле: речь шла — ни больше, ни меньше — о поддержке Францией призрачного суперкатолического савойского плана захвата кальвинистской Женевы и богатейших земельных угодий вокруг нее, чтобы компенсировать потерю Пиньероля. Ришелье же был совершенно необходим нейтралитет Швейцарских Лиг, которые давали ему прекрасных солдат и обороняли часть альпийских горных отрогов, в том числе знаменитую Вальтеллинскую долину, предмет вечного раздора. По всем этим причинам герцог не собирался ввязываться в «Женевское предприятие», и Мазарини хорошо это знал. Заведомо обреченные на неудачу переговоры дали тем не менее Джулио счастливую возможность открыть для себя весенний Париж (апрель—июнь 1632 года), проехать часть королевства и встретиться с друзьями, которых он снова засыпал подарками (духами, перчатками, туалетным мылом, за неимением лучшего).
Кажется, именно тогда он впервые увидел королеву: эта женщина, обладавшая тонким вкусом, благосклонно приняла от Джулио перчатки и духи, которые очень любила. Королева не могла не обратить внимания на этого кавалера — красивого, любезного, своего ровесника, который к тому же говорил на кастильском наречии.
Во время этой поездки Джулио Мазарини был посвящен в духовный сан: обряд совершил 18 июня 1632 года нунций Бики (он станет другом Джулио) в церкви Сент-Менгуль. Сам нунций был назначен Людовиком XIII приором монастыря. Легкое движение ножниц, едва нарушившее красивую линию локонов прически и наметившее тонзуру, все-таки превратило Мазарини в клерка, то есть в человека, ускользающего от руки гражданского правосудия, получающего право на церковные бенефиции — этакий рог изобилия того времени. Новый клерк воспользовался этим «рогом» в полной мере, впрочем, не забывал он и о тех обязанностях, которые налагал на него сан, а потому никогда не выходил за рамки разумного.
Хитроумно уклонившись от выполнения миссии и окончательно став новообращенным сторонником Франции (благодаря этому он заранее получал возможность когда-нибудь туда перебраться), Мазарини возвратился в Турин, где попытался вразумить герцога Виктора-Амедея — тот был глуп, герцогиню Крестьенну — она была крайне легкомысленна — и ее ревнивых сводных братьев — принца Фому и кардинала Маврикия (который позже женился). Мазарини любил Турин. Он умел сохранять серьезный вид, когда герцог, носивший титул короля Кипрского (наследие былых времен), просил его обратиться к Папе, чтобы тот помог ему завоевать этот остров…
В конце концов Мазарини возвратился в Рим, где его ждали некоторые почести и немалые хлопоты.
От кавалера до Монсиньора,
или Рассказ о том, как Мазарини оделся в фиолетовую сутану, и дня не пробыв ни епископом, ни даже священником
После того как Мазарини совершил подвиг в Касале, Папа выплатил ему небольшое вознаграждение (он и прежде выделял своему эмиссару некоторые средства, так сказать представительские): это был своего рода мини-бенефиций — греческая школа в Риме, из-за которой Джулио называли «римским школяром». Этот титул был даже зафиксирован в дошедшем до нас папском акте. Речь идет о бреве Папы от мая 1632 года: в нем Мазарини был пожалован первый большой бенефиций — сан каноника церкви Святого Иоанна Латеранского[8] (несколькими месяцами раньше речь шла о церкви Санта-Мария-Маджоре[9], но из этого ничего не вышло). Место каноника было почетным и вполне доходным: пребенда[10] составляла 500 римских дукатов годового дохода, или 20 кг высокопробного серебра, или 1,5 кг золота. Помимо денег, имелись различные «отчисления», так сказать, натурой — продуктами или ценностями, а сверх всего вышеперечисленного имелись значительные «добавки» (такое существовало и во Франции), которые почти невозможно было вычислить.
Круг должностных обязанностей, связанных с бенефицием, был строго оговорен в папских уложениях конца XVI века: предписывалось выбривать тонзуру и носить сутану, жить при церкви, ходить на все мессы, петь псалмы и посещать религиозные собрания. Впрочем, Папа, высший духовный и светский правитель, мог сделать любое исключение из правил, установленных его предшественниками и даже им самим в пользу любого священника: это называлось привилегиями Папы Римского — индульгенциями. Мазарини всегда пользовался подобными милостями понтифика, однако после того, как в июне ему выбрили тонзуру, Джулио пришлось носить сутану — «длинную одежду», как писали римские газеты 20 ноября 1632 года (о том же рассказала и «Газетт де Франс»).
Тогда же Папа Римский в приливе благосклонности (и одновременно желая чем-нибудь загладить отказ назначить Мазарини нунцием в Париже) возводит Джулио в ранг прелата: теперь к нему следовало обращаться Монсиньор, и он должен был носить лиловую сутану. Одновременно с саном Папа даровал Мазарини должность папского протонотариуса (она существует по сей день). Новое назначение не грозило Джулио сложными обязанностями, но была, напротив, очень почетна: Папа вводил молодого человека в знаменитую «коллегию прелат»: эти люди всегда стояли в первых рядах на важных религиозных церемониях и городских торжествах: в папских капеллах, на богослужениях, в процессиях и даже в кавалькадах. Подобные почести ставили новоиспеченного протонотариуса-прелата в ранг епископов, но без их обязанностей.
