При этом сами татары четко определяют свой статус по отношению к половцам. Так, обращаясь к русским князьям с призывом не откликаться на просьбы половцев о помощи, татары заявляют, что «мы вашей земли не заяхомъ, ни городъ вашихъ, ни селъ вашихъ, ни на васъ придохомъ, нъ придохомъ Богом пущени на холопы и на конюси свое на поганыя Половче»[56]. Таким образом, можно говорить о том, что под пером летописца — автора того отрывка, который впоследствии стал общим для НПЛ и Лавр., — одновременно сливаются (в образе «измаильтян») и разводятся (одни являются «холопами» других, между ними не ставится знак равенства) два разных этноса — татары и половцы.
Возможно, к моменту появления повести термин «измаильтяне» стал уже своего рода эвфемизмом по отношению к половцам, тогда как относительно сущности татар еще не существовало ясности. Не случайно автор текста не называет татар прямо «измаильтянами», а, используя указательные местоимения («се суть, о них же Мефодии, Патомьскыи епископъ, съвидетельствуеть, яко си суть…»), лишь предполагает — не исключает этого.
Можно предположить, что в тексте произведения происходит некоторое наложение образов, возникающих под влиянием необычной для книжника ситуации. С одной стороны, движение татар, воспринимаемое как нашествие неведомого народа, как «исхождение» сынов Измайловых само по себе предполагало аналогии с измаильтянами или другими народами, приход которых знаменует собой наступление «последних времен». С другой стороны, татары в своем движении сталкиваются с половцами, для которых аналогия с измаильтянами стала выполнять функцию едва ли не второго названия[57].
Наличие в тексте летописного рассказа двух этносов «измаильтян» позволяет сопоставить позицию автора по отношению к каждому из них.
Интересно, что характер рассказа НПЛ явно антиполовецкий. В общем с Лавр. отрывке половцы называются «безбожными», «окаянными», «беззаконными»; автор упоминает о том, что половцы «много зла створиша Русьскои земли», проливали «кровь крестьяньску». Именно за эти поступки «всемилостивый Богъ хотя погубити безбожные сыны Измаиловы Куманы, яко да отмстят кровь крестьяньску, еже и бысть над ними безаконьными»[58].
После разгрома «окаянные» половцы — «избьеныхъ избытокъ» — во главе с Котяном приходят «на поклон» к Мстиславу («се же Котянь бе тьсть Мьстиславу Галицьскому», — уточняет книжник) и другим русским князьям. Дальнейшие действия половцев напоминают если не прямой подкуп, то явное задабривание русских: «…дары принесе многы: кони, вельблуды и буволы и девкы, и одариша князь русьскыхъ». Свою просьбу о помощи половцы подкрепляют довольно сильным аргументом: «И рекуче тако: нашю землю днесь отъяли, а ваша заутро възята будеть»[59].
Однако автор рассказа НПЛ, в отличие от поздних интерпретаторов, полагавших, что в этих словах был заключен призыв к объединению русско-половецких сил в борьбе с новыми врагами, видимо, не был столь оптимистичен в оценках политической дальновидности половцев. Их призыв к объединению, подкрепленный столь мощным аргументом («нашю землю днесь отъяли, а ваша заутро възята будеть»), в трактовке книжника может рассматриваться скорее как средство своеобразного «давления» на русских. Действительно, половцы постепенно — сначала полагаясь на родственные связи, потом с помощью богатых даров и, наконец, порождая в русских опасения за их собственную судьбу, за судьбу русских земель — буквально втягивают последних в сражение с татарами.
Характерно, что Мстислав Галицкий, обращаясь к русским князьям, прибегает к совершенно иным аргументам, нежели половцы. Призывая русских князей выступить на стороне степняков, Мстислав ни словом не обмолвился о том, что татары, разбив половцев, «заутро» могут разбить и русских. Мстислав, как пишет автор рассказа НПЛ, «поця молитися княземъ русьскымъ, братьи своей, рекя тако: оже мя, братье, симъ (половцам. — В. Р.) не поможемъ, тъ си имуть придатися к нимъ (татарам. — В. Р.), тъ онемъ больши будеть сила». Таким образом, теперь половцы предстают не как молящие о помощи союзники, а как враждебный народ, способный присоединиться к другому — потенциально враждебному — народу и вместе с ним совершить поход на Русь. По сути дела, Мстислав, развивая «агитацию» в пользу половцев, переходит от «давления» к «шантажу».
Вероятно, именно поэтому автор рассказа весьма критически относится к фигуре Мстислава, явно не одобряя поведение князя, сыгравшего роль связующего звена в столь трагичной для Руси цепочке «половцы-русские». Князь отправляется в путь, «думавъше много о собе… поклона деля и молбы князь половьчьскыхъ», к нему же «начаша вое пристраивати, кожьдо свою власть» остальные русские князья «и поидоша, съвъкупивъше землю всю Русскую противу Татари»[60].
В отличие от статьи Лавр. татары в рассказе НПЛ наделены собственной волей, они «дееспособны», активны. И в первую очередь (и это достаточно симптоматично) активность татар направлена на то, чтобы избежать (!) столкновения с русскими.
В рассказе НПЛ подробно описывается деятельность двух татарских посольств, которые должны были отговорить русских князей от пособничества половцам[61]. В уста первого посольства, прибывшего к русским князьям, по сути вкладывается своеобразная «декларация о намерениях», объясняющая действия татар: «Мы вашей земли не заяхомъ, ни городъ вашихъ, ни селъ вашихъ, ни на васъ придохомъ, нъ придохомъ Богом пущени на холопы и на конюси свое на поганыя Половче». Таким образом, согласно тексту рассказа, татары сами осознают, что они являются своеобразным «бичом Божиим» для «поганых половцев». Но важно и другое — таковыми их считает и сам автор рассказа: недаром «самооценка» татар совпадает с позицией, изложенной в той части текста, которая помещена как бы «от автора» — татары приходят на половцев, движимые гневом Господним.
С другой стороны, татары недвусмысленно заявляют о своем дружелюбном настрое по отношению к русским. Последним предлагается заключить мир, а самое главное, в случае необходимости, принять участие в «наказании» половцев («а вы въмите с нами миръ; аже выбежать (половцы. — В. Р.) къ вамъ, а биите ихъ оттоле, а товары емлите к собе: занеже слышахомъ, яко и вамъ много зла створиша; того же деля и мы биемъ»). При этом татары проявляют осведомленность относительно истинных причин похода русских князей на них. Виновниками возможного в будущем кровопролития татарские послы называют все тех же половцев («се слышимъ оже идете противу насъ, послушавше Половьць»), вовсе не обвиняя Русь во враждебных намерениях. Еще одно указание автора на ту неблаговидную роль, которую сыграли половцы в возникшем конфликте, представляется неслучайным. Книжник убежден в пагубности согласия русских, поддавшихся на половецкие уговоры.
Реакцию русских на слова, произнесенные татарскими послами, вполне можно назвать неадекватной: русские князья «того же… не послушаша, нъ послы избиша, а сами поидоша противу имъ (татар. — В. Р.)». Поступок русских, столь беспричинно жестоко обошедшихся с посольством, видимо не мог восприниматься нейтрально книжником и его читателями[62]. Очевидно также, что сам факт вероломства, проявленного русскими, заставлял читателя по-иному взглянуть на тех, против кого это вероломство было направлено.
Усиливал «позиции» татар и рассказ о втором посольстве. Оказывается, несмотря на несчастливую участь первых послов, татары вновь попытались предотвратить столкновение с русскими. Однако в данном случае татары прибегают к угрозе. Впрочем, характер угрозы и аргументация татарских послов, вероятно, также не могла и не вызвать если не солидарности, то уж, во всяком случае, сочувствия читателей летописной статьи: «Есте послушали Половьчь, а послы наша есте избили, а идете противу нас, тъ вы поидите; а мы васъ не заяли, да всемъ Богъ».
Таким образом, получается, что татары «угрожают» русским… Божьим гневом. Гнев этот должен быть ниспослан на русских за то, что они, во-первых, послушали половцев — стали помогать тем, кого Бог собирается наказать, а следовательно, стали поступать против Божьей воли, во-вторых, избили татарских послов — поступили вероломно, в-третьих, собираются выступить на бой с ничем не угрожающими им татарами.
Следует обратить внимание на то, что, вкладывая в уста послам их главный аргумент («да всемъ Богъ!»), автор повести тем самым допускает, что татары в равной степени с русскими подотчетны Богу. Видимо, здесь мы имеем дело с отражением определенной позиции по данному вопросу: татары оказываются «немного своими» — они, их судьба, возможно, как и судьба русских, зависит от Божьего промысла, и они, как и русские, это понимают. Таким образом, один из аспектов восприятия русскими монголо-татар заключается в том, что татары не воспринимались как «безбожные».
