Троцкий несколько преувеличивал в воспоминаниях скудость «материального обеспечения» своего раннего детства, и это было неудивительно. В то время, когда писались его мемуары (1928 – 1929), любое упоминание о материальном достатке играло на руку его политическим противникам и личным врагам, и поэтому Троцкий тщательно обходил вопрос о зажиточности своих родителей.
К «официальному» начальному образованию Лев Бронштейн приступил в 1886 г. в громоклеевском учебном заведении – то ли школе, то ли хедере, – где, кроме элементарных религиозных знаний, его обучали русскому языку и арифметике. Первый учитель ребе Шуфер помог ему лучше овладеть навыками осмысленного чтения и письма. «Я сохраняю… о моем первом учителе благодарное воспоминание», – писал Троцкий в своих мемуарах [48] . Со своими соучениками Лева общался мало, так как они говорили в основном на языке идиш, который в семье Бронштейн почти не употреблялся, и Лев им так и не овладел. В воспоминаниях он даже несколько высокомерно именует этот язык «жаргоном», имея в виду, что он действительно был основан на одном из вариантов немецкого языка, в который проникли слова и выражения из других европейских языков. Едва научившись читать и писать, Лева стал предпринимать попытки сочинять стихи. И, только убедившись, что в этом деле он явно не сможет оказаться первым, в еще молодом возрасте оставил свои попытки.
Впрочем, тяга к письменным подвигам однажды обернулась для ребенка неприятностью. Порой он слышал, как взрослые люди, не только из низшего класса, но и его собственный отец, произносили некие особые слова и выражения, полагая, что детей нет поблизости. Смысла этих слов Лева не понимал, догадывался, что они неприличны, но тем более острым было его любопытство. Он начал эти слова записывать. «Я сознавал, что делаю не то, что надо, – рассказывал Троцкий в мемуарах, – но слова были заманчивы именно своей запретностью. Роковую записочку я решил положить в коробочку из-под спичек, а коробочку глубоко закопать в землю за амбаром. Я далеко не довел своего документа до конца, как им заинтересовалась вошедшая в столовую старшая сестра. Я схватил бумажку со стола. За сестрой вошла мать. От меня требовали, чтобы я показал. Сгорая от стыда, я бросил бумажку за спинку дивана. Сестра хотела достать, но я истерически закричал: «Сам достану». Я полез под диван и стал рвать там свою бумажку. Отчаянию моему не было предела, как и моим слезам» [49] . Так собственный опыт учил ребенка известной осторожности и даже хитрости, неизбежным во многих житейских делах, даже в отношениях со своими родными и близкими.
В возрасте 9 лет Лев покинул сельскую школу и был отправлен родителями в Одессу для получения систематического образования. Пребывание в течение нескольких лет в Одессе просто не могло не наложить отпечатка на умственное и духовное развитие подростка, не исключавшее возникновения первых политических интересов, предопределенных тем, что в промышленном и культурном центре Новороссийского края оппозиционные настроения буквально бурлили. Можно полагать, что на складывание характера Льва оказал влияние космополитический характер города, быстрое развитие, торговые связи и морское сообщение которого с зарубежным миром привлекали людей самых разных национальностей – греков, немцев, французов, болгар, евреев, турок, отлично уживавшихся с местными украинцами и русскими. Правда, с поступлением в школу, как уже указывалось вначале, возникла неувязка из-за возраста. Однако за взятку было выписано новое метрическое свидетельство, в котором годом рождения был обозначен не 1879, а 1878 г. Лева сдавал экзамены в первый класс мужского реального училища имени Святого Павла, которое считалось лучшим в городе учебным заведением этого типа, и тут возникла вторая неувязка, также не оказавшаяся катастрофической. Ребенок не проявил достаточного уровня знаний, чтобы преодолеть процентную норму. Мальчика приняли в подготовительный класс, откуда он смог бы без серьезных проблем, разумеется при высоком трудолюбии, перейти через год в первый класс.
В Одессе Лев жил в семье дяди – Моисея Филипповича Шпенцера, человека образованного. Когда Троцкий поселился в этом доме, второй его заботой, кроме школьных занятий, стал уход за новорожденной дочерью хозяев. Домашние обязанности позволяли ему чувствовать себя почти взрослым и были своего рода развлечением [50] . Сам Троцкий так никогда и не узнал, кем станет эта девочка, родившаяся в 1890 г., через год после того, как он поселился у Шпенцеров. Имя Вера ничего ему не говорило. А она оказалась очень талантливой и через годы стала известна как крупная писательница Вера Инбер [51] . Сама же Вера, ставшая Инбер по фамилии первого мужа, но поменявшая свое отчество и известная как Вера Михайловна [52] , безусловно, знала из рассказов родителей, что в младенчестве ее баюкал тот, кого в сталинские времена проклинали как самого страшного врага советского строя и агента мирового империализма. Можно представить себе, как опасалась она ареста в зловещие годы Большого террора.
Правда, ей нельзя было отказать в известной смелости, может быть, даже в безрассудности. В 1936 г., то есть как раз тогда, когда в СССР развертывался Большой террор, Инбер осмелилась опубликовать очерк о Ларисе Рейснер – большевистской комиссарше, близкой к Троцкому и недолгое время являвшейся его любовницей: «Ни волжской пуле, ни вшивой шинели в Свияжске, ни поручику Иванову в Казани не удалось причинить никакого вреда Ларисе Рейснер» [53] . Свияжск был тем самым городом, где Рейснер встретилась с Троцким, которому посвятила написанную ею затем поэму «Свияжск». Вне сомнения, все это хорошо знали Сталин и его окружение.
Возвратимся, однако, в Одессу конца XIX в. и в ту семью, в которой Лев жил и которая его опекала. У Шпенцеров была хорошая библиотека, и Лева в полной мере, насколько ему позволяла немалая занятость школьными уроками, использовал оказавшиеся в его распоряжении прекрасные книги – русскую и мировую классику, современную литературу, популярные издания по естествознанию и т. д. [54] Да и сам Шпенцер был из тех людей, которым по их любознательности и инициативности впечатлительный мальчик мог подражать и брать с них поучительный пример. Он переводил греческие трагедии, снабжая их примечаниями, писал рассказы для детей, занимался популяризацией истории и составлял сложные хронологические таблицы, которые в наше время назвали бы синхронистическими, ибо они предназначались для сопоставления времени важных событий в разных областях – политике, военном деле, социальной жизни, культуре и науке. Моисей Филиппович, кроме того, помогал своей жене Фанне Соломоновне, являющейся управительницей, то есть, говоря современным языком, заведующей, хозяйством еврейской школы для девочек (ее девичья фамилия была Бронштейн, именно она являлась прямой родственницей – двоюродной сестрой отца Левы).
Как раз в это время Шпенцер занялся издательским делом. Вначале он выпускал небольшие издания, а также всевозможные бланки, но позже стал одним из организаторов крупного научного издательства Mathesis («Математика»), существовавшего до 1925 г. (пайщиками этого издательства были авторитетные профессора Южно-Российского университета), и в доме появились не только книги, но и рукописи, типографские корректуры (все это Лева читал с нескрываемым любопытством). Позднее Шпенцер станет одним из наиболее известных издателей на юге России.
Дом Шпенцеров нередко посещал Сергей Иванович Сычевский – писатель и литературный критик, завоевавший не только местную, но и общероссийскую известность своими книгами и статьями о русской и западноевропейской литературе, работами по педагогике, художественными очерками, публиковавшимися под псевдонимом Стрелка. Однажды Сычевский, обративший внимание на жадно слушавшего разговоры взрослых мальчика, дал ему два стихотворения – «Разговор книгопродавца с поэтом» Пушкина и «Поэт и гражданин» Некрасова и предложил написать сочинение, сравнив эти два произведения. Через час мальчик представил строгому критику текст. Тот оценил его буквально восторженно. «Вы только посмотрите, что он написал, такой молодчина!» – воскликнул Сычевский и стал цитировать сочинение юного автора, у которого от гордости огнем горели щеки. «Поэт жил с любимой им природой, каждый звук которой, и радостный и грустный, отражался в его сердце», – цитировал Сычевский сочинение до предела наивное и тривиальное, но искреннее и взволнованное, написанное к тому же подростком.
Сам Шпенцер и люди из круга его друзей и знакомых придерживались леволиберальных взглядов. Они охотно критиковали существовавшие порядки, с интересом и симпатией следили за прорывавшимися наружу слухами о тайных действиях народовольцев, но отнюдь не призывали следовать их примеру. Их идеалом была конституционная монархия с демократическим законодательством, парламентской системой и местным самоуправлением. Когда в 1894 г. умер император Александр III, проведший ряд контрреформ и отменивший целый ряд прогрессивных законов своего предшественника Александра II, они стали возлагать большие надежды на нового царя Николая II, однако вынуждены были испытать горькое разочарование, ибо молодой государь при приеме делегации земцев назвал конституционные надежды «бессмысленными мечтаниями».
