Атмосфера новой резиденции государя едва ли располагала к благодушию. Над обычной городской застройкой возвышались шестиметровые стены; по стенам двигались и у ворот стояли стрелецкие караулы; мимо них проезжали всадники в чёрных одеждах, с притороченными собачьими головами и помельями. Внутренние постройки были плохо видны из-за высоких стен, но хорошо были заметны фигуры огромных орлов, водружённых над внутренними корпусами: по словам Штадена, во дворе замка стояли «три массивных здания, и на каждом сверху на шпиле помещался деревянный выкрашенный в чёрное двуглавый орёл с раскрытыми крыльями, грудью к земщине».
В этих помещениях, надо полагать, и размещались царские опричники; отсюда они отправлялись на караулы и выезжали в карательные рейды. Днём здесь царила обычная дворцовая суета; ночью возвышавшийся над одно- или двухэтажными деревянными постройками замок освещался светом факелов и костров расположившейся вокруг стражи. Здесь гремели пиры опричников во главе с государем; сюда же доставляли на скорый царский суд действительных и мнимых изменников… Следами тех далёких дней остались найденные московскими археологами объедки — кости боровой дичи: рябчиков, глухарей, тетеревов. После весёлых гуляний выкидывались битые стеклянные кубки с полихромной росписью — продукция венецианских мастерских и подражания ей стеклодувов Германии и Чехии (похожий кубок был найден в погребении первой жены Ивана Грозного, царицы Анастасии). Кто-то из царских опричников потерял изящную пороховницу из рога оленя с гравировкой — такие вещи заказывались мастерам профессиональными вояками из европейских армий середины XVI века.
Вызов в опричный дворец не радовал современников грозного царя. «…Тот, собираясь пойти к тирану, прощается с женой, детьми, друзьями, как бы не рассчитывая их никогда видеть. Он питает уверенность, что ему придётся погибнуть или от палок, или от секиры, хотя бы он и сознавал, что за ним нет никакой вины. Именно, московитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга пред тираном и пылать ненавистью один к другому, так что они убивают себя взаимной клеветой. А тирану всё это любо, и он никого не слушает охотнее, как доносчиков и клеветников, не заботясь, лживы они или правдивы, лишь бы только иметь удобный случай для погибели людей, хотя бы многим и в голову не приходило о взведённых на них обвинениях», — описывал Шлихтинг тогдашние настроения московской знати. Но и обитателям дворца приходилось несладко — подозрительность постоянно ожидавшего измены царя со временем только росла, а желавших выслужиться путём её искоренения всегда было достаточно: «Скажет ли кто-нибудь громко или тихо, буркнет что-нибудь, посмеётся или поморщится, станет весёлым или печальным, сейчас же возникает обвинение, что ты заодно с его врагами или замышляешь против него что-либо преступное. Но оправдать своего поступка никто не может: тиран немедленно зовёт убийц, своих опричников, чтобы они взяли такого-то и вслед затем на глазах у владыки либо рассекли на куски, либо отрубили голову, либо утопили, либо бросили на растерзание собакам или медведям»{8}.
Въезжавший на царский двор боярин, тайком крестясь, мог позавидовать суетившимся вокруг холопам, мастеровым и прочему обслуживающему персоналу. Какими бы страшными ни казались дела царя и его подручных, кто-то всегда должен был носить воду, кормить и чистить лошадей, стирать порты и рубахи, печь хлеб и варить щи. Слуги спускались в огромные погреба (глубиной по три с половиной метра). На хозяйственном дворе топились большие надворные печи в форме усечённого конуса (подобные восточным тандырам, на внутренних стенках которых пекут лаваш); там в котлах с тяжёлыми глиняными крышками готовилась пища для обитателей дворца. Во дворе Московского университета археологи раскопали более десятка таких печей.
Деревянный опричный замок прослужил его хозяевам недолго. 28 июля 1568 года митрополит Филипп Колычёв произнёс в Новодевичьем монастыре приуроченную к массовому крестному ходу речь против опричных злодеяний. Оскорблённый Иван IV в гневе ушёл с богослужения, отправившись на свой опричный двор. Когда он проезжал по Арбату, ему была подана челобитная от верхов посада с просьбой отменить опричнину. Челобитье вылилось в волнения горожан, и царь уже не чувствовал себя в безопасности посредине столицы.
Судя по всему, он и раньше стремился заготовить для себя более надёжное убежище, избрав для него Вологду. «Великий государь царь Иван Васильевич повелел заложить град каменной, и его, великого государя, повелением заложен град апреля 28 день, на память святых апостол Иассона и Сосипатра. Нецыи же глаголют, якобы и наречен бысть град во имя святаго апостола Иассона», — сообщал в 1566 году вологодский летописец.
В богатом северном городе начались грандиозные земляные и строительные работы. Прежний административный и духовный центр — архиерейское подворье — было перемещено на полкилометра вниз по реке Вологде. На участке, выбранном для нового кремля, началось строительство каменных стен длиной более трёх километров и высотой от двух до восьми метров; в пояс укреплений входили 23 башни, из которых семь были проездными. Ниже по реке часть города, где находились товарные склады и строились корабли, отделяется от напольной стороны рвом, известным в наше время как река Копанка. В Вологду доставили три сотни пушек, отлитых на московском Пушечном дворе, а в гарнизоне крепости, кроме дворян, состояло полтысячи стрельцов.
В 1568 году началось строительство величественного собора: «Великий государь царь Иван Васильевич повелел соборную церковь во имя Успения Пресвятыя Богородицы поставить внутри города у архиерейского дому, и сделаша в 2 года, а колико зделают, то каждого дня покрывали лубьем и другими орудии, и того ради соборная церковь крепка на разселины. Нецыи же глаголют, егда совершена бысть оная церковь, и великий государь вшед видети пространство ея, и будто нечто отторгнуся от свода и пад, повреди государя во главу, и того ради великий государь опечалился и повеле церковь разобрать. Но чрез некоторое время прошением преклонися на милость, обаче многие годы церковь была не освящена»{9}.
Масштабная стройка так и не была завершена — и не только по причине инцидента с куском штукатурки. Опасаясь действительных и мнимых заговоров, Иван IV не чувствовал себя в безопасности даже в возводимой вдали от Москвы крепости. Английский дипломат Джером Горсей видел в Вологде два десятка построенных кораблей — царь готовился к бегству, пытался найти прибежище в Англии и рассчитывал на союз с королевой Елизаветой. Но и этим планам не дано было осуществиться: «Лета 7079 (1571). Майя в 5 день прииде на Русь крымской царь и град Москву пожег, а царь государь Иван Васильевич был тогда на Вологде и помышляше в Поморские страны, и того ради строены лодьи и другая суды многая к путному шествию; и тогда были вологжанам великия налоги от строения града и судов. Того ж году грех ради наших бысть посещением Божиим на Вологде мор велики, и того ради великий государь изволил итти в царствующий град Москву, и тогда Вологды града строение преста и доныне закосне». Наполовину каменный, наполовину деревянный вологодский кремль, в два раза превосходивший по площади московский, простоял ещё столетие, пока не был окончательно разобран; сейчас от него остались только следы древних рвов.
В том же 1571 году погиб и московский опричный дворец. 24 мая прорвавшийся к Москве крымский хан Девлет-Гирей зажёг городские предместья. Тихая и безветренная погода внезапно сменилась настоящей бурей. Резкие порывы ветра погнали огонь с посадов в сторону Кремля. Напрасно звонили колокола опричного двора; скоро они рухнули и все строения царской резиденции были охвачены огнём. За три часа город выгорел полностью; тысячи человеческих и лошадиных трупов лежали на улицах и пепелищах домов, подвалы были забиты задохнувшимися, у Крымского брода образовалась запруда из тел. После пожара ни в одной части города внутри городских стен не осталось ни кошек, ни собак. Даже в Кремле выгорели деревянные постройки, а крепостные стены были частично разрушены взрывами пороховых погребов. Татары, испугавшись пожара, не пытались проникнуть в город. На следующий день, пограбив окрестные монастыри и слободы и согнав людской «полон», они двинулись в обратный путь.
Видимо, как раз перед этим бедствием кто-то из небогатых царских слуг закопал рядом с дворцом восемь с лишним сотен копеек. Клад, найденный в 1993 году на нынешней Большой Никитской улице у дома 9, удивил учёных тем, что большинство монет были не столичной, а новгородской чеканки. Очень может быть, что хозяин денег раздобыл их при знаменитом опричном разгроме Новгорода зимой 1570 года. Тогда верные слуги государя неплохо поживились. «Захватили они много денег, которые везли к Москве из других городов, чтобы сдать в казну. За этими делами присмотра тогда не было», — писал А. Шлихтинг. Только у одного богатого новгородца, «главного секретаря Новгорода» Федора Сыркова, Иван Грозный пытками выбил «12 тысяч серебряной монеты».
