Чаще обычного, чаще, чем во все предыдущие месяцы, самолеты-разведчики Люфтваффе из спецгруппы полковника Ровеля безнаказанно нарушали наше воздушное пространство, производили фотографирование и беспрепятственно возвращались на свои аэродромы. Воздушное прикрытие большей части белостокского выступа должны были осуществлять четыре истребительных полка 9-й авиадивизии. Но ее командир, Герой Советского Союза, кавалер «Золотой звезды» № 18, 29-летний генерал-майор авиации С. А. Черных лишен был права пресекать эти полеты при помощи своих «соколов», любая оплошность или инициатива наказывалась. Весной и в начале лета авиаторам недвусмысленно напомнили об этом органы госбезопасности: в Москве были произведены аресты ряда высших чинов ВВС Красной Армии. Отправиться вслед за ними комдив Черных не хотел. Но иногда у авиаторов лопалось терпение, и тогда нахальство немецких пилотов все-таки наказывалось. Потом руководство наказывало храбрецов-пилотов и их командиров. Висела угроза строгого наказания над генерал-майором авиации Г. Н. Захаровым, другом генерал-лейтенанта П. В. Рычагова (незадолго до войны тот был снят с поста начальника ГУ ВВС) и С. А. Черных. Все трое воевали в Испании, а с Черных он был еще и «однокашником», вместе учились в Сталинградской летной школе. За плечами этого, такого же как Рычагов и Черных, молодого человека с генеральскими звездами на голубых петлицах гимнастерки уже было немало побед в небе Испании и Китая. Поэтому 22 июня Г. Н. Захаров заслуженно встретил командиром 43-й истребительной дивизии: 243 боевых самолета, с учебными и связными — более 300. Незадолго до войны он приказал пресечь нагло откровенный облет района дислокации дивизии якобы заблудившимся Си-47 германской «Люфтганзы». Самолет был взят «в клещи» и посажен, а затем отогнан на дальний конец аэродрома.
«— Кто-нибудь говорит по-русски? — спросил их.
— Нихт ферштеен…
Я вдруг разозлился. Припомнились и стали понятными все жалобы Черных…
— Ну, раз „нихт ферштеен“, — сказал я, — будете сидеть хоть до вечера. Пока не вспомните несколько слов по-русски.
После этого из-за спины пилота возник штурман и очень вежливо, почти без акцента, произнес:
— Господин генерал, я немного понимаю по-русски.
То, что он обратился ко мне со словами „господин генерал“, когда я был в обычной летной куртке, подтверждало, что я имею дело с разведчиком»[14]. Еще два случая зафиксированы в 9-й авиадивизии. 21 июня дежурное звено 126-го истребительного полка (командир — подполковник Ю. А. Немцевич) обстреляло нарушителя и принудило его к посадке на полевой аэродром Долубово. Бывший комдив-2 383-го ГАП 86-й КрСД И. С. Туровец рассказал мне, что и в Цехановце был таким же образом «посажен» на аэродром бомбардировщик Люфтваффе. Гнездо для аппаратуры аэрофотосъемки в кабине штурмана было, но оказалось пустым — тот успел избавиться от «компромата» еще в воздухе. Впоследствии выяснилось, что очевидцем данного инцидента оказался еще один человек. Разбирая письма бывших воинов 86-й Краснознаменной дивизии, я наткнулся на машинописную историю жизни работника дивизионной газеты «На боевом посту» Н. С. Гвоздикова. Хорошим литературным языком Гвоздиков рассказывал о своей службе в армии до момента пленения в районе г. Зельва. Он писал: «[Я] уже подходил к Цехановцу, как вдруг раздался рев моторов и низко, так что хорошо были видны кресты на крыльях, летел черный самолет в сопровождении наших ястребков. Его посадили на ближайший аэродром. Политрук Иван Мынов, хорошо знавший немецкий язык (заместитель редактора нашей газеты, уроженец республики немцев Поволжья), был в качестве переводчика. После он рассказывал, что немцы в оправдание говорили, что они якобы заблудились»[15]. О задержании доложили «наверх», через какое-то время последовал приказ: нарушителей отпустить. Немцы благополучно улетели восвояси, а позже пограничники, прочесывая местность по курсу их пролета, нашли выброшенный контейнер с фотоаппаратурой.
Серьезный инцидент, который иначе как провокацией нельзя было назвать, произошел весной на участке Августовского пограничного отряда. Как вспоминал бывший командир 345-го стрелкового полка В. К. Солодовников, при проведении командно-штабных учений в воздушное пространство СССР вторгся сразу 31 немецкий самолет. Они произвели разворот над Августовом, пограничники открыли по ним огонь: было сбито три машины Люфтваффе. В мае на участке 87-го Ломжанского погранотряда также был сбит немецкий самолет. После окончания работы следственной комиссии все пограничники были повторно ознакомлены, теперь уже под роспись, с директивой наркома внутренних дел Л. П. Берия, запрещающей открывать огонь по самолетам германских ВВС.
20 июня командир эскадрильи 123-го ИАП 10-й авиадивизии капитан М. Ф. Савченко на свой страх и риск попытался остановить еще одного нарушителя. Истребитель-бомбардировщик Ме-110 на эволюции советского пилота ответил огнем, но промахнулся. М. Ф. Савченко в долгу не остался. Выпущенная им очередь попала в двигатель германского самолета, тот задымил и со снижением ушел за линию границы[16]. Во всех июньских случаях, возможно, только вторжение вермахта спасло пилотов от наказания за нарушение приказа НКО СССР, действовавшего с апреля 1940 г.: «При нарушении советско-германской границы германскими самолетами и воздухоплавательными аппаратами огня не открывать, ограничиваясь составлением акта о нарушении границы». В 162-м полку 43-й ИАД служил летчик капитан Пятин, бывший зам. командира полка в дивизии С. А. Черных, который был снижен в должности до командира эскадрильи и переведен «от греха подальше» за обстрел нарушителя с крестами на крыльях. Маршрут «Люфтганзы» Берлин — Москва проходил как раз по оси белостокского выступа. В 41-м разведка НКВД — НКГБ, как свидетельствовал годы спустя бывший сотрудник «органов» Б. Пищик, подметила странную текучесть кадров в немецкой авиакомпании. Пилоты ее лайнеров, летавших в Советский Союз, месяц за месяцем оставались одни и те же. Но вот штурманы на них менялись подозрительно часто. Тужурки они носили штатские, но по земле привычно вышагивали, словно аршин проглотив, демонстрировали свою отменную выправку офицеров Люфтваффе. «Обкатывали» маршруты, по которым вскоре поведут эскадры своих «юнкерсов» и «хейнкелей», и исправно фиксировали малейшие изменения в дислокации советских войск. Так, под глиссадой белостокского аэропорта ГВФ находилось местечко Хорощ с военным городком 7-го танкового полка 4-й танковой дивизии. Не было дня, вспоминал башенный стрелок бронемашины А. К. Игнатьев, чтобы над головами танкистов не пролетал на малой высоте немецкий пассажирский самолет. За несколько дней до начала войны полк выехал из Хороща на полигон, а утром 22 июня ни одна бомба не упала на покинутый военный городок[17].
В начале лета 1941 г. Москва, стремясь не спровоцировать Берлин, фактически еще более облегчила работу воздушной разведке своего западного соседа. В наземные части поступило указание о пропуске в известных участках (воротах) целых эскадрилий Люфтваффе, садившихся в Белостоке, где находилось управление 9-й авиадивизии и где немецкие летчики «обменивались опытом» с советскими. «В выходной день в это время я… лично видел в Доме офицеров человек 15 немецких летчиков, которые [затем] свободно расхаживали по городу и изучали наши объекты для обстрела», — вспоминал после войны бывший командир 212-го полка 49-й стрелковой дивизии подполковник Н. И. Коваленко[18]. Однако в то же самое время руководство строго журило подразделения противовоздушной обороны за непресечение самовольных пролетов госграницы внерейсовыми пассажирскими машинами германских авиакомпаний. Так, в приказе НКО от 10 июня 1941 г. № 0035 разбирался случай, когда 15 мая посты ВНОС Западной зоны ПВО «проглядели» «Юнкерс-52», летевший вне графика, и никто ему не воспрепятствовал до самой Москвы. Диспетчер Белостокского аэропорта ГВФ оповестил о нарушителе дежурного ГУ ПВО страны, но не сделал это в отношении комдива-9 Черных и командования 4-й бригады ПВО, так как с 9 мая ведущий к ним телефонный кабель был военными же порван и командование авиадивизии «сутяжничало с Белостокским аэропортом, кому надлежит восстановить нарушенную связь»[19].
Свидетелем этого воздушного беспредела оказался зам. наркома обороны генерал армии К. А. Мерецков, прибывший в Минск с целью проверки. На его глазах на аэродроме проверяемой части вдруг приземлился «пассажир» со свастикой на киле. «Не веря своим глазам, я обратился с вопросом к командующему округом Д. Г. Павлову. Тот ответил, что по распоряжению начальника Главного управления гражданского воздушного флота на этом аэродроме велено принимать немецкие пассажирские самолеты». Мерецков отчитал Павлова и командующего ВВС И. И. Копца за то, что не информировали наркома. На риторический вопрос: «Если начнется война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара противника, что тогда будете делать?» — Копец невозмутимо ответил: «Тогда буду стреляться»[20]. Удивительно, как начальник ГУ ГВФ генерал В. С. Молоков мог отдавать такие распоряжения, сводящие на нет все меры по обеспечению скрытности расположения частей ВВС приграничных военных округов. Хотя он, несомненно, действовал с согласия и по указанию высшего руководства страны. Такая, с позволения сказать, «открытость» могла, по мнению Кремля и, возможно, самого И. В. Сталина, демонстрировать мирные намерения СССР.
