– Ах, хорош сын Иессея! – воскликнула старая женщина. – В свое время его отец тоже был бойкий малый!
– Почему царь не пойдет сам? – спросил Давид. – Он вооружен, и даже семифутовое чудовище не сохранит голову, сражаясь с семью или восемью молодцами под предводительством царя.
– Царь занят, – ответил солдат. – Нечего ему заниматься чудовищем в ста лье от него.
– А если пойду я? – сказал небрежно Давид. – Если туда пойду я с моими братьями и несколькими приятелями?
– Вы? – изумился солдат, сдвигая брови. – Он вас изрубит на мелкие кусочки своим мечом. Только посмотрите на него и убежите.
Давид выбрал два арбуза на столе торговца, который посматривал на него одновременно с любопытством и скептически.
– Я приду на свадьбу твоего сына, чтобы спеть о поражении чудовища, – сказал молодой человек с насмешливой улыбкой. – Как зовут этого великана, солдат?
– Голиаф! – крикнул тот. – Его зовут Голиаф!
– Голиаф, – сказал Давид. – Такую кличку завтра будут давать собакам.
Ты болтаешь, все болтаешь, – сказал солдат, очевидно, раздраженный бахвальством юноши, – потому что тебя не слышат твои братья. Пойди сообщи им, что хочешь сразиться с Голиафом, и ты увидишь, как они отреагируют на это.
– Я действительно увижу, – сказал Давид, удаляясь.
Он довольно долго шел по дороге, ведущей на пастбища, чтобы собрать своих овец и отвести их в сарай, прежде чем дать отчет отцу, когда он услышал звонкий голос, звавший его. Он обернулся: это была дочка торговца. Он остановился.
– Давид! – сказала она, немного запыхавшись.
– Ты знаешь мое имя, а я твое нет.
– Сара.
Он посмотрел на нее блестящими глазами. Он видел более красивых девушек, но у этой был огонек в глазах. Она была худенькая, но в ней был этот огонь. От бега ее губы приобрели цвет коралла. Она встала перед ним, смущенная, возбужденная. Он вопросительно посмотрел на нее. Она еще раз обратилась к нему:
– Давид… ведь это просто ради смеха, не так ли?
– Что?
– Что ты хочешь сразиться с Голиафом.
– Я очень люблю смеяться, но Голиаф – это не тема для шутки.
– Ты не отдаешь себе отчет…
– В чем?
– Давид, он убьет тебя!
Он с любопытством посмотрел на нее.
– Ты смеешься надо мной! – воскликнула она, хватаясь за его жилет из овчины. – Он тебя убьет! Уж это точно!
Он помолчал и сказал:
– Ну и?..
– Я не хочу этого.
– Но ты меня не знаешь. Что может означать для тебя то, что гигантский монстр убьет юношу, которого ты сегодня увидела в первый раз?
– Я тебя вижу не в первый раз. Я наблюдала за тобой, когда ты продавал овец. Ты пришел сюда неделю назад; я была дома, я смотрела на тебя.
Теперь они смотрели друг на друга.
– Я не хочу, – повторила она.
– Почему?
– Потому что я хочу, чтобы ты жил.
– Почему?
Она толкнула его. Он схватил кулачок, который его толкал: она была слаба.
– Почему? – повторил он.
– Это – я, Голиаф, – сказала она. – Убей меня сейчас же.
Она излучала гнев.
Он засмеялся, не ослабляя захвата руки, которой он ее удерживал.
– У меня нет никакого желания убивать тебя, маленькая великанша, – сказал он с нежностью и незаметно придвинул ее к себе.
– Давид, – сказала она дрогнувшим голосом.
– Это мое имя, – ответил он, положив другую руку на грудь Сары. Его рука слегка касалась ее груди через ткань. Она устремила свои глаза в его, словно горячие клинки. Соприкосновение превратилось в ласку. Она глубоко дышала.
– Если ты клянешься не вступать в сражение…
– Если я клянусь? – спросил он, рука упорно добивалась своего. У нее не было больше сил. Давид проворно схватил ее платье и приподнял его одной рукой. Свободную же руку пастух устремил под платье. Он почувствовал кожу. Он ласкал грудь, твердый сосок.
– Если я поклянусь, – прошептал он.
Она закрыла глаза. Охват руки Давида был достаточно большой, чтобы ласкать две груди одновременно.
– Давид…
Рука медленно спустилась на живот.
– Давид…
Горячая и широкая рука задержалась и легко скользнула вниз. Сара открыла глаза. Она утонула в глазах юноши. Рука опустилась до пупка. Она начала задыхаться. Но рука была нежной, крепкой и надежной. Сара содрогнулась. Она трепетала. Она незаметно согнулась. Теперь ее удерживали лишь пальцы Давида. Они стояли друг против друга на этой пустынной дороге, между терпентинами и зарослями зеленых дубов. Он увлек ее на обочину дороги к дубам, она шла, словно тень, тень, следующая за мужчиной. Один раз она бросила на него вопросительный взгляд, он показался Давиду важным. Они стали одной тенью, еще омраченной светом, который разливался вокруг. Они все еще стояли напротив друг друга. Рука Давида, словно распластанная звезда, лежала на животе Сары. Она скользнула, словно рыба, между бедер. Но она не замерла, сначала она стала ласкать бедра и их симметричные изгибы, словно это была лира. Наконец Давид ослабил свои пальцы, державшие запястье Сары. Рука достигла заветного места.
– Давид!
Она бросилась ему в объятия. Сара схватила голову Давида и страстно целовала его в шею, губы, подбородок. Как она его желала! Буря не прекращалась, потому что рука Давида оставалась с ней, – стена желания, с которой столкнулась ее женская душа. Она коснулась его в свою очередь и поняла по дрожанию плеча, морганию, раскрытым губам, что она имела свою власть над ним. Он был отныне ее заложником, и она его больше не отпустит.
Она была поражена этим телом, которое, казалось, живет своей собственной жизнью. Одной рукой, чтобы преодолеть свой собственный испуг, она неистово ласкала его, в то время как другой она гладила грудь юноши, повторяя его собственные жесты и ощущая неистовство, которое овладевало ею от мужского тела.
Кажется, сила покинула юношу: он вздрагивал, глаза были полузакрыты. Она поцеловала его, она завладела его ртом. Она стала юношей, который насиловал любимую.
Давид поздно вернулся к отцу. Он не рассказал ему о Голиафе. Какой там Голиаф! Он поговорит о нем в другой раз. С покорной улыбкой отдал он серебро Иессею. Когда он улегся на свежей соломе, его воображение продолжало говорить ему о Саре. Его руки ласкали ее тело и еще раз рассказывали, как они гладили грудь Сары и возбуждали девушку. Полуоткрытые губы вспоминали ее тело, ее губы. Он желал этой победы, где он сам был побежден.
В темноте его отец встал, склонился над ним, так как он стонал, потом улыбка осветила морщинистое лицо. Он качнул головой и пошел спать со слезами на глазах.
Вот уже месяц, как он ходил раз в неделю в лагерь в долине Теребинфа, чтобы отнести трем своим братьям то хлеб, то молоко, сыр, медовое печенье, которые ему присылал Ессе и снохи. Посещение не занимало много времени. Братья расспрашивали его о новостях, об отце, женах, деревне. В лагере он видел лишь палатки и людей, точивших мечи и копья, отнятые у врагов после недавней победы. Ему сказали, что он слишком молод для сражений. На этот раз, после встречи с Сарой, Ессе вручил Давиду десять головок сыра для командиров лагеря.
Лагерь находился в долине у восточного склона; Саул оборудовал его здесь для наблюдения за лагерем филистимлян, находившимся на западном склоне. Филистимляне готовились к бою, о котором не было никакой информации: ни о времени его начала, ни о его развертывании. Однако десятки тысяч человек не могли собираться просто так на протяжении многих дней. В этот раз в лагере царило заметное оживление. Битва приближалась. Старший брат Давида – Елиав – принял его с озабоченным видом, взял продукты, даже не развернув салфетку, в которую они были завернуты. Давид поискал двух других братьев и обнаружил их в группе оживленно беседовавших мужчин.
– Что происходит? – спросил он.
– Я думаю, что мы начнем атаковать через час, – ответил Елиав. – Филистимляне вышли сегодня утром.
– Ты никогда мне не рассказывал о Голиафе, – сказал Давид.
– О чудовище? – спросил Елиав. – Он каждое утро приходит, чтобы бросить нам вызов и оскорбить.
В этот момент в лагере раздались ругань и свист.
– Ну вот, это он, наверное, опять задирает наших солдат, – сказал Елиав. – Можешь на него посмотреть.
Он еще не успел закончить свою фразу, как Давид уже пробирался через толпу в первые ряды. И он действительно увидел в двухстах или трехстах шагах от их рядов ужасное зрелище. Это был не человек, а ракообразный кошмар, бронзовая каска и кираса, ноги защищены крагами, которые могли бы скрыть весь корпус обычного человека. Как и рассказывал солдат на рынке в Вифлееме, он был семи футов ростом. Рука, равная по величине торсу Давида, играла с гигантским копьем, лицо, которое трудно назвать лицом, – это была рожа, лоб до самых бровей был закрыт подвижным забралом каски, всклокоченная борода.
Великан раскачивался на широко расставленных ногах и выкрикивал хриплым голосом:
