вещные отношения приобретают только в буржуазном обществе. «В меновой стоимости общественное отношение лиц превращено в общественное отношение вещей, личная мощь — в некую вещную мощь. Чем меньшей общественной силой обладает средство обмена, чем теснее оно еще связано с природой непосредственного продукта труда и с непосредственными потребностями обменивающихся, тем больше еще должна быть сила той общности, которая связывает индивидов друг с другом — патриархальное отношение, античное общество, феодализм и цеховой строй… Каждый индивид обладает общественной мощью в форме вещи. Отнимите эту общественную мощь у вещи — вам придется дать ее одним лицам как власть над другими лицами» [6]. Отсюда следует, что межличные отношения много древнее вещных и никак не могут быть к ним сведены. Скорее наоборот, в вещных, материально-экономических связях можно распознать фетишизированную форму все тех же личностных отношений; ведь известно, что отношения собственности, по Марксу, не что иное, как отношения между людьми, общественные отношения.
В обществе с развитыми вещными отношениями, где имеет место глубокое и всестороннее общественное разделение труда, развиты ремесло, торговля, могут получить развитие и отношения частной собственности, и имущественно-классовая поляризация, и социальные антагонизмы; в нем придется предположить динамический тип социальной структуры, подверженной относительно быстрым изменениям, внутренним сдвигам и катаклизмам. Напротив, неразвитость вещных отношений, преобладание непосредственных межличных социальных связей в обществе неизбежно сопровождаются патриархальностью, традиционностью всех отношений и доминированием общинного, корпоративного момента над частнособственническим. Вряд ли в каком-либо докапиталистическом обществе (исключая бесклассовую стадию) можно предположить господство в чистом виде системы непосредственных межличных отношений. В той или иной мере они всегда связаны с отношениями вещными. Одной из существеннейших сторон многоукладности всех докапиталистических социальных структур и является определенная форма переплетения указанных двух типов социальных связей: личностных и вещных.
Своеобразие феодальных социальных структур также выражается в сложном сочетании обоих типов общественных связей. Они обнаруживаются в ленных (фьефных) отношениях: земельное пожалование создает материальную основу для отношения вассала и сеньора, но это отношение никогда не сводится к экономической форме; его сущность не в меньшей мере заключается в отношениях личной верности и службы. Двойственна, хотя и по-иному, зависимость крестьянина от феодала: она выражается, с одной стороны, в наделении крестьянина землей и в ренте, лежащей на земле, с другой же стороны, в личной подвластности крестьянина сеньору, в политической и судебной власти последнего, во внеэкономическом принуждении, которое применяет к крестьянину феодал, реализуя свою земельную собственность. Сущность феодальной собственности на землю — это власть феодала над людьми, ее населяющими; под вещной, экономической формой скрывалось личное отношение [7]. Средневековое государство в свою очередь являет переплетение вещного и личного начал: власть государя есть прежде всего власть сюзерена, верховного сеньора, связанного узами личного господства и покровительства со своими вассалами и подопечными; вместе с тем в его руках постепенно концентрируются права сбора налогов, чеканки монеты, военная, судебная и законодательная власть, иные формы политического верховенства.
Сочетание личного и вещного типов общественных связей в рамках феодальной системы бесконечно варьирует как в плане синхронии (в разных странах и областях, для разных категорий населения это сочетание различно), так и в плане диахронии (соотношение личного и вещного принципов изменяется с развитием общества). В общей форме можно наметить направление, в котором происходило изменение в соотношении этих начал. По мере развития товарного уклада вещные отношения начинают оказывать все возрастающее воздействие на традиционные, основанные на личном моменте социальные связи. Крестьянское держание приближается к договорной аренде, внеэкономическая сторона зависимости крестьянина оттесняется чисто рентным отношением. Связь между сеньором и вассалом также все более наполняется экономическим содержанием: фьеф начинает сводиться к ренте-плате за службу; личная служба коммутируется; рыцарство заменяется наемничеством; сеньориальные права становятся объектами купли-продажи, отчуждаются. Тем не менее на любой стадии развития феодального общества наблюдается как многоукладность его, так и сочетание и переплетение обоих типов социальных связей. Без этого сочетания нет феодализма.
Феодальная система, возникшая как отрицание античного социального строя с его развитым товарным производством и превращением непосредственного производителя в вещь, в свою очередь отрицается капитализмом — наивысшей формой вещных, экономических отношений. Но сама феодальная формация в высшей степени специфична. Поэтому познание средневекового общества не может быть аналогичным изучению общества, построенного на законченной системе товарного производства. Необходимо найти способы исследования исторической реальности феодальной системы исходя из отмеченных выше ее специфических отличий.
Одной лишь социально-экономической характеристики средневекового общества оказывается недостаточно для проникновения в его тайну. Требуется построение полной типологии общественных связей, принимавших экономические, политические, идеологические и иные формы. При этом следует обнаружить взаимообусловленность и взаимодействие различных форм социальных связей: совокупная их система и образует конкретно-исторический структурный тип общества. Таким образом историк сможет построить целостную функциональную социально-культурную «модель».
Оставаясь в рамках средневековья, мы обнаружили бы целый ряд таких «моделей». Подобная «модель» не может подменить собой «модель» общественной формации: она должна занять свое место в иерархии теоретических «моделей», которыми оперируют историки, как определенный подтип в рамках более широкого формационного типа.
* * *
Если к изучению генезиса феодализма в Западной Европе подойти в свете проблемы многоукладности средневекового общества, то мы сможем увидеть в раннефеодальной социальной структуре мощный «дофеодальный» (варварский) субстрат, на котором эта структура в значительной мере, собственно, и возникла. Трансформация варварского общества, шедшая в Европе под влиянием позднеримских порядков, и дает феодализм. Но раннефеодальный строй не отрицает, не изживает варварства полностью, они как бы сосуществуют, переплетаясь и взаимодействуя.
Возникновение феодальных отношений в странах, являвшихся в древности главными очагами рабовладельческой системы, происходило, на наш взгляд, менее органично. К сожалению, очень слабо исследован вопрос о том, в какой мере генезис феодализма в Италии, Испании, Южной Галлии был возможен без внешнего воздействия; под последним мы имеем в виду не столько первоначальные завоевания этих римских провинций варварскими племенами (ибо, как известно, ни готы, ни бургунды не смогли радикально изменить здесь общественные порядки), сколько последующее подчинение их франкскому господству и нашествия завоевателей, приходивших из более продвинутых в феодальном отношении частей Европы.
Поскольку в дальнейшем нас будет интересовать возникновение феодальной системы как процесс отрицания общественной системы варваров, то эта социологическая проблема лучше всего может быть рассмотрена на материале истории народов средней и северной частей Западной Европы. Такое ограничение не может не сделать ограниченными и выводы, к которым мы придем. Мы отчетливо сознаем, что предлагаемые в книге понимание аллода и сходных с ним форм землевладения, концепция богатства, трактовка процесса феодализации не могут быть в равной мере применены ко всем типам раннефеодальных обществ в Европе, — эту оговорку читатель должен постоянно
