С этими словами американец достал из бокового кармана с десяток карточек-объявлений и подал их доктору и Ашанину.
На карточках значилось:
Капитан А.Э.Куттер
содержит лучшие экипажи в Гонолулу,
знает лучшие места для экскурсий.
Коляски и кабриолеты
отпускает и верховых лошадей
Внизу стоял адрес.
- И пусть господа моряки за экипажем прямо ко мне обращаются, а не через отель. Меня здесь все знают, и каждый мальчик-канак за монету в 5 центов с удовольствием сбегает за мной, только скажите ему два слова: капитан Куттер, так как и от меня он получит свои десять центов.
Разумеется, и доктор, и Ашанин обещали рекомендовать капитана Куттера и выразили уверенность, что все офицеры непременно совершат эту интересную прогулку.
К вечеру они вернулись в город и после обеда в отеле вернулись на корвет.
А там их ждали важные новости. Утром пришел пароход из С.-Франциско и привез из России почту. В числе бумаг, полученных капитаном, был приказ об отмене телесных наказаний и приказ о назначении контр-адмирала Корнева начальником эскадры Тихого океана. Он уже в Гонконге на корвете "Витязь", и от него получено предписание: идти "Коршуну" в Хакодате и там дожидаться адмирала.
Все это им сообщил мичман Лопатин, бывший на вахте, и весело прибавил:
- Теперь дантистам и любителям порки окончательный капут!
- Да... Слава богу! - радостно воскликнул и Володя.
- Наконец-то! - проговорил доктор.
- Воображаю, как рад Василий Федорович...
- Сияет! - ответил Лопатин. - Да и как же не радоваться всякому порядочному человеку? - прибавил мичман.
- Матросы знают о приказе?
- Нет, завтра капитан им торжественно объявит об этом... Офицерам велено к подъему флага быть в мундирах... Ну, а затем торопитесь, господа, вниз... И вам, доктор, и вам, Владимир Николаевич, есть письма!
IV
И капитан и все офицеры вышли к подъему флага в полной парадной форме, и как только флаг и гюйс были подняты, велено было гг. офицерам остаться и команду построить во фронт.
Веселый и радостный подошел командир к офицерам и поздравил их с отменой телесных наказаний.
- У нас их, господа, не было по нашей доброй воле, но теперь не будет по закону! - сказал капитан. - И, конечно, никто не позволит себе нарушить закон; никто не позволит себе и собственноручной расправы. Надеюсь, господа! - прибавил Василий Федорович, обращаясь почему-то к Первушину. - По крайней мере я, господа, буду строго преследовать нарушителей за кона, благодаря которому во флоте теперь наступает новая эра. С высоты трона матрос признан человеком, который имеет права... Не сомневаюсь, что все рады этому так же, как и я.
Затем капитан в сопровождении старшего офицера подошел к фронту и проговорил, слегка возвышая голос:
- Здорово, молодцы!
- Здравия желаем, вашескобродие! - громко и радостно отвечали матросы, глядя на своего "голубя" теми веселыми взглядами, которые лучше слов говорили о расположении матросов к капитану.
Остановившись у середины фронта, капитан продолжал:
- Я пришел поздравить вас, ребята, с большой царской милостью. Вчера я получил из России приказ, которым отменяются телесные наказания... Поняли, ребята?
- Поняли, вашескобродие!
- Отныне никто, слышите ли - никто, не смеет вас наказывать розгами или линьками и бить вас... Поняли, ребята? - снова спросил капитан слегка возбужденным голосом.
- Поняли, вашескобродие! - еще веселее и радостнее отвечали матросы.
- Эти позорящие наказания пока оставлены только для тех матросов, которые за дурное поведение могут быть переведены в разряд штрафованных, но не иначе, как по суду. Уверен, у нас ни одного штрафованного не будет... Не так ли, ребята?
- Рады стараться, вашескобродие! - раздался дружный окрик ста пятидесяти человек среди торжественной тишины чудного тропического утра на гонолульском рейде.
Командир приказал матросам стать вокруг него и, когда очутился в центре, проговорил:
- Я прочту вам царский приказ. Слушайте внимательно. Шапки долой! скомандовал капитан, снимая треуголку.
Все обнажили головы, и капитан прочел приказ, который матросы слушали с благоговейным вниманием, жадно вникая в каждое слово. После этого был отслужен благодарственный молебен, и затем капитан приказал объявить отдых на целый день и разрешил выпить перед обедом по две чарки за здоровье государя, отменившего телесные наказания. Все офицеры были приглашены на завтрак к капитану.
Среди матросов было в это утро необыкновенное оживление. Разбившись на кучки, все говорили о только что прочитанном приказе и обсуждали его на разные лады. Особенно горячо говорили молодые матросы, но среди стариков находилось и несколько скептиков, не вполне веривших в применение нового положения.
Более других проявлял недоверие старый баковый матрос Гайкин, прослуживший во флоте пятнадцать лет и видавший всякие виды, сделавшие его большим скептиком.
- Чудно что-то, братец ты мой, - говорил он такому же старику, матросу Артамонову, - право, чудно!
- Чудно и есть! - подтвердил Артамонов.
- Оно, конечно, приказ, но только я так полагаю: ежели который командир попадется не нашему голубю чета, он форменно отшлифует.
- Сделайте ваше одолжение! - усмехнулся Артамонов с таким видом, будто он был некоторым образом доволен возможностью "форменно отшлифовать".
- Не под суд же отдавать за каждую малость... Матрос, примерно, загулял на берегу и пропил, скажем, казенную вещь... Что с ним делать? Взял да и отодрал как Сидорову козу. А чтобы было как следует по закону, переведут его в штрафованные, и тогда дери его, сколько вгодно.
- Никак это даже невозможно, Гайкин, - вмешался в разговор третий матрос, помоложе, до сих пор молчаливо слушавший этот разговор. - Никак невозможно, - повторил он.
Гайкин насмешливо взглянул на плотного, довольно видного блондина Копчикова, матроса из кантонистов, порядочного таки лодыря, но речистого и бойкого, любившего употреблять ни к селу ни к городу разные мудреные словечки, и проговорил:
- Почему это ты полагаешь?
- А потому, что очень даже хорошо понял, что читал сейчас капитан.
- Что же ты такого понял? - с прежней насмешливостью допрашивал Гайкин, значительно взглядывая на Артамонова и будто говоря этим взглядом, что будет потеха.
- А понял я в тех смыслах, что вовсе без всякого предела телесно обескураживать человека по новому закон-положению нельзя, хотя бы даже самого штафного матроса. Положен, значит, предел, чтобы никого не доводить до отчаянности души, - говорил Копчиков, видимо сам упиваясь цветами своего красноречия. - Получи законную препорцию и уходи. Мол, мерсите вам: больше препорции нет по закон-положению. Но самая главная, можно сказать, загвоздка нынче, что ежели ты что-нибудь свиноватил, так сейчас будут судом судить.
- Так-таки за всякую малость и судом? - не без иронии задал вопрос Гайкин.
- За все судись! - категорически и с апломбом отрезал Копчиков, как видно усвоивший только что прочитанный приказ так же мало, как и оба старика-матроса.
Гайкин посмотрел на Копчикова и после паузы проговорил не без некоторого презрения:
- И ловок же ты врать. Недаром из кантонинщины!.. По-твоему выходит, что я, примерно, на берегу напился, и меня судить? Или тоже и отодрать нельзя без закон-положения? Небось ежели тебя да за твое лодырство перевели бы в разряд штрафованных, так форменный командир мог бы по закон-положению каждый день законную плепорцию тебе прописывать... А то туда же: закон-положение!
Копчиков обиделся и за то, что именно к нему Гайкин вздумал применить новый закон-положение, и за то, что его покорили в лганье, до которого он, впрочем, был большой охотник.
- Это пусть врут, которые ежели не могут по своему необразованию понимать законов, а я, слава богу, могу все понять! - проговорил он и отошел с видом человека, убежденного в своем превосходстве и который только напрасно разговаривал с необразованной матросней.
- Тоже: понятие! Лодырь ты этакий! - пустил ему вслед с прибавкой крепкого словечка старый Гайкин и, обращаясь к Артамонову, проговорил: - И все-то он брешет. Видное ли дело, чтобы за всякую малость судиться?
И оба они, привыкшие к прежним порядкам во флоте, вполне были уверены, что хотя и вышел приказ, но все-таки без порки не обойдется, если на судне будет, как они выражались, "форменный" командир.
- Ну, да нам, братец ты мой, все равно. Вернемся в Рассею-матушку, нас в бессрочный отпустят. Слава богу, послужили.
- А разве пустят? - усомнился Артамонов.
- За восемнадцать-то лет? Пустят... Писарь сказывал: беспременно. И слышно, что нонче и сроку службы перемена будет.
- Вольней, значит, стало?
- То-то вольней. Потому ежели как хрестьянам волю дали, надо и прочего звания людям дать льготу... и солдату, и матросу... Послужи, мол, царю недолго, да и айда назад в деревню, пока в силе-возможности... А то нам, примерно, с тобой, куда уж в деревню... Так, разве, на побывку, а то ищи себе на стороне пропитания.
